Наследие
Шрифт:
Ливви снова протянула обе таблетки, а Элвин протянул Софи бутылку Молодости.
И это звучало так, будто почти все хотели, чтобы она приняла белую таблетку.
Она не слышала ни единого призыва к зеленой.
Но в этом крике определенно не хватало нескольких голосов.
Друзей, которые позволяли ей решать.
Но, вероятно, они пошли бы на больший риск.
И песни, шепчущие в воздухе, превратились в мелодии смелости и отваги. О крошечных корнях, которые находят в себе силы пробиться сквозь
— Просто прими белую таблетку, Софи, — взмолился Фитц. — Ты уже достаточно рисковала.
Да, так и было.
Снова, снова и снова.
И она устала от этого.
Но бой еще не закончился.
И какой смысл бороться, если она не собирается вкладывать в это все свое сердце?
— Это наша девочка, — тихо сказал Киф, когда Софи схватила зеленую таблетку и проглотила ее, прежде чем успела передумать. — Я знал, что она выберет Фостернуться.
Глава 28
Сначала мир стал зудеть.
Каждый нерв болел и покалывал, когда миллион жужжащих существ пробудились к жизни под кожей Софи, и ей хотелось биться, царапаться и чесаться, пока они не вырвутся на свободу и не уползут прочь.
Но ее прижали к стене.
Схватили.
А потом пришла боль.
Время остановилось, когда молния сверкнула в ее венах, и кровь загорелась, и миллионы иголок, гвоздей и шипов вонзились в ее мозг.
И в сердце…
Что-то сжималось.
Рвалось.
Закрывалось.
Она не могла дышать.
Не могла думать.
Не могла действовать.
Все замирало, замирало, замирало, пока ее внутренности извивались и корчились.
Сопротивлялись.
Отклонялись.
Ее тело хотело вздохнуть — хотело очиститься — но что-то холодное пробежало сквозь нее, онемевшее, успокаивающее и подслащивающее кислое, достаточное, чтобы подавить желание.
Ей хотелось, чтобы это облегчило другую боль, которая нарастала с каждым сдавленным вздохом, стучала с каждым остановившимся стуком сердца, разрывалась с каждым покалыванием и сжатием.
Но агония продолжалась… все сильнее и сильнее, пока что-то не разорвалось внутри нее.
Новая рана, которая, как она знала, никогда не заживет.
И тьма, которую она несла — пряталась — заползла внутрь.
Расположилась в глубине.
Чувствуя себя как дома.
Это был уже не монстр.
Это было частью ее.
И с этой мыслью из нее вырвался крик… гортанный и первобытный.
Заглушая другие звуки… другие голоса.
Отдаленные звуки на краю всего, что было слишком далеко, чтобы быть чем-то на самом деле.
Люди звали ее по имени.
Предлагая обещания и просьбы.
Ни один из них не имел значения.
Ничто не могло до нее добраться.
Даже убаюкивающие мелодии, которые скользили под ее кожей.
Ее
А сердце…
Оно все еще не работало.
А потом что-то мягкое и пушистое проскользнуло внутрь.
Прохладный зеленый ветерок.
Плывущий и трепещущий в ее сознании.
Кружащийся вокруг ее сердца.
Успокойся, успокойся, успокойся.
Несмотря на боль.
И панику.
И наказание, которое выносило ее тело.
Даже тьма стала сонной.
Прячась сама по себе.
Прячась на потом.
А Софи продолжала дрейфовать, дрейфовать, дрейфовать, позволяя зеленым сгусткам энергии прочно удерживать ее на месте, хотя все вокруг таяло, таяло, таяло.
Ускользая так далеко.
Может быть, слишком далеко?
Она…
Жестокая, пронзительная агония вернула ее к реальности, и она почувствовала, что снова кричит, а мир становится все громче и громче.
Холоднее и жестче.
Но было и тепло.
И сила.
И воздух.
Блаженный, прекрасный воздух.
И с каждым восхитительным вздохом время медленно возвращалось к жизни.
Ровное, как пульс.
Следуя мощному новому ритму.
Голоса стали ближе… какие-то крики, какой-то шепот. Все говорили одно и то же.
А теперь спи, Софи.
Не сопротивляйся.
Уступи. Уступи. Уступи.
Сладость покрыла ее язык, когда еще один зеленый ветерок подул, и она позволила сознанию последовать за ним в сладкое, мягкое, успокаивающее забытье.
Осознание возвращалось поэтапно.
Сначала боль.
Потом кошмары.
И, наконец, туманная фрагментарная реальность, в которой Софи не могла полностью сказать, как много видели ее затуманенные глаза, и что еще было в ее голове.
— Где я? — спросила она, слова были липкими, искаженными и гораздо более утомительными, чем должны были быть.
— В комнате.
Расплывчатая фигура склонилась над ней, и мозгу Софи потребовалась секунда, чтобы преобразовать цвета в форму, соответствующую голосу.
— Мама?
— Да, — прошептала Эделайн, наклоняясь, чтобы поцеловать Софи в щеку.
Софи с трудом моргнула, стараясь сфокусировать зрение, когда Эделайн отстранилась, чтобы лучше рассмотреть выражение ее лица.
— Ого, неужели все так плохо? — спросила Софи, ненавидя то, как опухли, потемнели и покраснели глаза Эделайн.
— Уверена, что для тебя это было гораздо хуже, чем для нас. — Эделайн провела рукой по мокрым от пота волосам на лбу Софи, но они, похоже, прилипли. — Как много ты помнишь?