Наследница
Шрифт:
А может, это просто был первый и единственный человек, который прилепил ей на разбитое колено листик подорожника?
ГЛАВА ПЯТАЯ
— Ты с ума сошла! Ты что, не понимаешь, кто он такой?
— Он человек, который может руководить «Солариумом», — снова объяснила она. — Это главное.
— Это главное? — переспросил Тед, сам не понимая, почему эти слова вызвали у него такой приступ ярости. —
— Я... — начала Рене — и запнулась, закрыв глаза. Что она хотела ответить? Что не все выходят замуж по любви, особенно среди людей ее круга? Что бывают разные обстоятельства, и не ему судить ее? Но вместо всего этого она только сказала беспомощно, почти по-детски: — Я должна. Я обещала.
Чего ему от нее надо? Скорей бы он уже ушел!
Она спасла его, как спасла бы собачонку, попавшую под машину — просто из нежелания видеть, что кому-то больно. А теперь он делал больно ей — и все никак не мог угомониться...
— Так нужно... Сколько тебе лет?!
— Двадцать.
— Ты выглядишь младше. Там, в парке, я вообще подумал вначале, что тебе лет шестнадцать.
Рене молча пожала плечами и вздохнула, сжав зубы — мало ему всего остального, так он еще и насчет ее внешности начал прохаживаться!
— Да представь ты себе на секунду — год за годом, всю жизнь — вот так?! И знать, что уже никогда не будет лучше, и ждать, что в конце концов он тебя искалечит... или сведет с ума. Рене! Это же твоя жизнь — единственная, которая у тебя есть и будет...
Она почувствовала, что сейчас не выдержит и заревет — глупо, невоспитанно и некрасиво. Вскочила — так внезапно, что он, наконец, замолчал, и выкрикнула, забыв, что надо говорить тихо:
— Хватит! — вспомнила и продолжила тише — быстро, лихорадочно, уже не пытаясь скрыть дрожь в голосе и близкие слезы: — Лучше бы я не полезла спасать тебя. И вообще — лучше бы здесь был Виктор. Он, по крайней мере, ударит, извинится и уйдет — а ты тут... — договорить сил не было — слезы залили глаза. Выскочив из комнаты, она пронеслась через спальню, забилась в ванну и расплакалась уже по-настоящему.
Тихий стук в дверь раздался довольно скоро. Вздохнув, Рене сполоснула лицо, вытерла и щелкнула задвижкой.
— Ну что еще?
— Извини... — Тед сказал это и осекся, вспомнив ее слова: «ударит, извинится...» — Давай не будем больше об этом говорить. Пойдем, — взял ее за руку и повел как маленькую обратно в комнату.
— У тебя ничего сладкого нет? — На ее удивленный сердитый взгляд пожал плечами. — Успокаивает хорошо.
— В шкафчике, справа, — вздохнула Рене.
В шкафчике оказался шоколадный ликер — густой и тягучий, как мед. Налив ей полную рюмку, он плеснул и себе, все в тот же неизменный круглый стакан.
Внезапное легкое прикосновение заставило его вздрогнуть. Это была желтая тощая собачонка. Она стояла на задних лапах, опираясь на его колено, и, вытянув длинный нос, принюхивалась, поводя узкой головкой.
Только усилием воли Тед сдержал желание смахнуть ее со своего колена. Очевидно, выражение легкой паники все же промелькнуло на его лице, потому что девушка улыбнулась.
— Она не кусается.
— А чего ей надо? — спросил он — собачонка упорно не уходила.
— Она шоколад любит.
Тед готов был отдать собаке хоть всю бутылку — лишь бы она отодвинулась. Или, может, налить ей в тарелку?
— Макни палец и дай ей облизать, — разрешила его сомнения Рене, — с нее хватит.
Это предложение не показалось ему привлекательным. Судя по всему, она поняла это, потому что сама макнула палец в рюмку и опустила вниз, позвав: «Нелли!» Собачонка бросилась к ней и торопливо, трясясь от волнения, заработала языком.
— Ты не любишь собак? — спросила Рене, поворачивая палец так, чтобы собачке было удобно.
— Да нет, не то чтобы не люблю, — Тед не знал, как ответить, чтобы не пасть слишком низко в ее глазах. Решил, что лучше сказать правду: — Меня в детстве собака... дог здоровенный... В общем, я их до сих пор немного... вроде как боюсь.
— Покусал, что ли? — в голосе Рене послышалось сочувствие.
— Да нет, — махнул он рукой. — Просто лапами по земле валял и встать не давал. И дышал прямо в лицо... пастью. Я потом заикался долго — даже в школе дразнили.
Тед не стал добавлять остальных пикантных подробностей: что этот огромный черный пес, судя по откровенным телодвижениям, принял его за сучку. И — самое неприятное — как он обделался со страху, а потом бежал домой, зареванный и в мокрых штанах, и старшеклассники, затеявшие всю эту забаву, хохотали ему вслед.
Наверное, не стоило вообще об этом рассказывать — теперь было жутко стыдно.
— А я змей боюсь, — неожиданно сказала Рене, — и угрей.
— Кого? — не понял он.
— Угрей... и миног тоже. У нас в Дерривале их очень много. Их там ловят и коптят. Так даже когда они копченые в кладовой висели, я туда заходить в детстве боялась.
— А Дерриваль — это где?
— Это наше поместье, недалеко от Ниццы. Раньше я туда каждый год ездила на каникулы.
— А теперь?
Тед пожалел, что спросил — ее лицо, только украсившееся теплой улыбкой, снова помрачнело.
— А теперь... я не знаю, что будет. Виктор никуда меня одну не отпускает.
Это имя, сорвавшееся с ее губ, заставило их обоих обрести чувство реальности. Только что они мирно болтали — два человека, которые, возможно, при других обстоятельствах могли бы стать друзьями. Но теперь они вспомнили, что свело их вместе в этой комнате.
Рене взглянула на часы.
— Минут через двадцать я схожу посмотрю... —встала, подошла к бюро и, вернувшись, положила на стол пузырек.