Наследник чемпиона
Шрифт:
Глава 8
Покинув зловещее здание, в котором ему, вопреки ожиданиям, ничего плохого не сделали, Мартынов перешел дорогу и подошел к своей машине. Быстро сел в нее, отогнал в первый же попавшийся темный двор, заглушил, вышел и открыл багажник.
Вынул из него маленький прибор высокочастотного излучения, скинул истоптанный ментами льняной пиджак и стал обходить машину, держа прибор на расстоянии одного сантиметра от поверхности металла. То же самое он проделал с днищем, салоном и закончил багажником, в который и уложил прибор на свое место.
Знает он эти шутки. Двадцать минут посидел в «крытке», а потом в твою машину столько «закладок» насуют, что потом сами не разберутся, кому какая принадлежит. Если таковые имелись, то теперь все «прожжены» насквозь. Маленькая русская «машинка», купленная тут же, в Новосибирске. Хозяева этой конторы, где он приобретал «подавитель», в Америке в течение одного года стали бы миллионерами. Мартынов попробовал на своем диктофоне – включил запись посреди уже имеющейся записи разговора с Коломийцем и подключил «подавитель». В итоге не только не записалась новая речь, но и исчезла записанная ранее.
Дом с лавочками, о которых упоминал Метлицкий, существовал. Сонные наваждения милиционера были похожи на те, которые наяву наблюдал Мартынов своими глазами в Ордынске, куда заскочил перед тем, как впервые ехать в Новосибирск. Он подъехал к дому, где проживали Мальковы, и простоял там около трех часов, стараясь в точности запомнить каждую деталь стоящей перед глазами картины. Количество ножек у лавочки, количество окон на фасадной части здания, количество ступеней на крыльце. Запоминал людей, входящих в дом и выходящих из него, просчитывал, кто из них появлялся дважды, трижды, четырежды… Забивал в свою память, сколько гаражей в ряду, напротив дома, какие машины паркуются. Одним словом, он сейчас, сидя в своей машине в сотне с лишним километрах от Ордынска, мог с точностью описать все, что находилось на доме и вблизи него.
Так вот, дом, о котором упоминал Метлицкий, существовал. Только он был не оранжевый, а коричневый. И не с «лавочками», а с «лавочкой». С одной лавочкой. Немного подумав, Мартынов почувствовал азарт. Это сейчас дом коричневый. А четверть века назад, когда он был построен, он был именно оранжевым. Детская память, склонная к акцентированию моментов и преувеличиванию фактов, фиксирует мгновения, которые со временем мутируют. Точно так же человека, приехавшего в свой двор годы спустя, небольшая сосна во дворе удивит своим карликовым ростом, ибо та сосна, из детства, была настолько высока, что по ней можно было забраться на небо.
А что касается собаки… Действительно, дети очень хорошо запоминают животных, особенно тех, с кем жили поблизости. Постоянное общение сближает, делает друзьями, положительные эмоции усиливаются, и память тут же делает на этом ударение. Собаки около коричневого дома Мальковых в Ордынском сейчас не было, но это не значит, что ее не было двадцать пять лет назад.
Метлицкий?..
И тут же вспомнился настороженный взгляд Гулько, когда тот услышал фамилию «Мальков».
Задержанный осторожно вошел в кабинет. Уставился на знакомый стул. Он сидел на нем вот уже почти сутки, по три-четыре часа кряду, с перерывами на час-полтора. – Проходи, Родищев, садись. – Хозяин кабинета выдвинул ящик и покосился на забытые, «настоящие» «Мальборо». – Начнем сначала…
Андрей Петрович въехал в поселок ровно в двенадцать часов тринадцать минут. Если во дворе дома Мальковых не окажется ни одного старожила – что не удивительно, если еще раз посмотреть на часы – то придется ночевать в гостинице. Только не в «Центральной», а в притоне для дальнобойщиков у ордынского автовокзала. Но Мартынова гнало время. Точнее – его отсутствие. Если повезет, то уже через два часа он снова вернется в Новосибирск с информацией. Это та самая работа, которую он предполагал, когда летел на «Боинге» в Москву. О которой размышлял, когда летел на «Иле» в Новосибирск. Он знал, что придется устанавливать самые маленькие, порой кажущиеся бестолковыми, факты, гнаться, пытаясь ухватить время за хвост, болтаться между городами и весями и разговаривать, разговаривать, разговаривать… Россия – не Бейрут. Найти человека без корней в ней трудно, но возможно.
Однако он не предполагал, что все случится так быстро. И сейчас, подъезжая к коричневому, потемневшему от старости дому на проспекте Революции, усмехался. Досады не было. Был интерес.
Осторожно вкатившись в темный, освещенный одними лишь окнами, двор, он заглушил двигатель и приоткрыл дверь…
Жизнь в периферийных городках открыта и проста для понимания. Свое личное нигде не прячется так тщательно, как в крупных городах. В поселках, где каждый знает каждого, дверь в чужую жизнь всегда приоткрыта. Вот, на первом этаже крайнего подъезда через окно видна веселая сценка. Муж принял на «сотню» больше, чем обычно, и сейчас на кухне пытается доказать жене, что та «сотня» – не лишняя, она – запасная. Получается, конечно, не убедительно, но хорошо хоть, что вообще получается.
Окно второго этажа. Целуются.
Везет… Мартынов вздохнул и отвернулся.
Оп!.. Что это?
Это стук каблучков по асфальту. Только почему такой частый, словно их обладательница бежит? Куда можно спешить в половине первого ночи? Выглянув из машины, Мартынов обернулся и повис на двери.
По улочке, к дому, бежит молодая женщина, а за ней, шагая шагами спортивного ходока, следует незнакомец. Уже дураку понятно, что он гонится, преследуя женщину, но все равно на бег не переходит. Очень комично это выглядит в половине первого ночи, очень…
Девушка торопилась к дому. Андрей Петрович вышел из машины, но хлопать дверцей, нарушая ход событий, не стал.
Девушка уже не просто бежала. Она бежала сломя голову. Прохожих на улице не было, мужчина понял это, и характер его дальнейших действий заставил Мартынова отбросить предположения о том, что они оба спортсмены, любящие совершать ускоренные передвижения в туфлях на шпильках и ботинках на каучуковой подошве в состоянии мирного сосуществования. Ему показалось даже, что девушка всхлипывает.
Еще мгновение, и он догнал ее…
Вырывая из его лапы свою руку с сумочкой, она попыталась закричать, но тяжело дышащий, как заводской пресс, мужик закрыл ее рот ладонью.
– Затихарись, ссссучка!..
Зоновская жизнь вывела для Мартынова триединый закон: нельзя воровать конфеты с могил, стрелять в ментов и бить женщин. Если ты способен соблюдать эти три, на первый взгляд, простых правила, то при любых жизненных коллизиях можно оставаться вполне порядочным и свободным человеком. Еще нельзя бить и стрелять детей, конечно… Воровать у друзей и силой брать женщину тоже паскудно… Но разве не об этом идет речь в триедином законе?
– Эй, поганец!
Услышав приятный, несмотря на контекст, мужской голос, женщина вырвалась из сильных, охвативших ее рук и рванулась на звук. Секунда – и она, ослепленная темнотой, врезалась в руки Мартынова. Ударилась больно, но закричала не от боли, а от неожиданного столкновения и запаха не по-ордынски дорогого одеколона.
– Тихо, тихо… – Мартынов мягко взял ее за локоть. И – поганцу: – Ну-ка, иди сюда…
И пошел сам.
Утеря сумочки, утеря возможности потешиться над красивой девкой. Что из этого вызвало такой гнев насильника, понять было сложно, да и времени для выяснения было очень мало. Доля секунды, за которую задать вопрос вряд ли представляется возможным.
Мартынов поймал движение крепкого ночного охотника и вбил ему в голову мощнейший свинг правой.
Кросс с левой и – апперкот с правой…
Глухой стук падения, и тихий лязг металла об асфальт.
– Эт-то что?.. Что это у него в руках… было?! – Это был тот момент, когда женщина чувствует, что истерики не избежать. А раз так, то нужно все сделать от души. – Это нож?!!
Мартынов наклонился и провел рукой по асфальту. Предупреждая какие-нибудь сумасшедшие действия со стороны молодой женщины, он мягко и членораздельно заговорил:
– Не бойтесь, уже все прошло. Все хорошо. Я женщин по ночам не насилую. Я их… Нет, это не нож, слава богу. Это пистолет.
Женщина взвизгнула.
– Да тихо вы! Вы чего больше боитесь? Этого типа без сознания, или меня, с его пистолетом в руке?!
– Его… А вы?
– Что – я? – Мартынов начал сердиться.
– Вы что с женщинами… делаете?
Он растерялся.
– То есть?! А что с вами делать?
– Вы сказали, что женщин по ночам не насилуете.
– Правильно, – подтвердил Мартынов, пытаясь выяснить, трофей какой марки попал ему в руки. – Идите к машине, – приказал Мартынов. – У вас рука в крови. А у меня есть аптечка.
– Да я же к дому подошла, – возразила она. – Пойдемте, я вас лучше чаем напою.
Андрей Петрович понял, что даром теряет время.
– Послушайте, дамочка, я вас к машине приглашаю не из чувства сострадания, а из собственного интереса. Пока вы будете со мной откровенничать в качестве оплаты за небольшую услугу, я вас и перевяжу. А чай я по ночам не пью, у меня гипертензия.
– А это… заразно?
– Мэм, вас только что едва не лишили жизни, а вы волнуетесь, не подхватите ли через рану на своей руке мое внутричерепное давление.
Собственно, он добился того, чего хотел. Она обмякла, успокоилась и проявила интерес к странному человеку. Женщины – они как дети. Дети сразу тащут в рот все, что вызвало интерес, так и первые начинают надоедать, чтобы удовлетворить свое любопытство до конца.
Она двинулась к машине, но при этом Мартынов услышал подозрительное фырканье. Такие звуки издает молодая рысь, пытаясь выяснить, что находится у ежа под иголками……– Итак, Родищев, наступил момент, когда я стал терять терпение. У меня в голове не укладывается, как можно опровергать очевидное? Тебя видела старуха, собирающая шампиньоны на опушке леса. Ты бродил по лесу и искал грибы. Не знаю, что за грибы ты искал в это время, если из всех грибов сейчас растут только упомянутые шампиньоны, и те не в лесу. Или ты не грибы искал, Алексей?
– Грибы…
– Ладно, тебе виднее, что и когда искать… Но тут вот какая история получается… Тебя видели вчера днем, а сегодня, уже ближе к обеду, в милицию позвонил мужчина, который сообщил, что видел лисицу, которая производила какие-то активные, и тем подозрительные, раскопки. Лиса будет лопатить землю в лесу в двух случаях: когда она роет нору или выкапывает пищу. Для рытья дома поздновато – щенки уже в норах, а внеплановая беременность у лис исключена. В отличие от людей они знают, когда можно, а когда не можно. Значит, нашла жратву. Наши сотрудники приехали на место и продолжили дело, начатое рыжей плутовкой. И они нашли то, чем, собственно, и пыталась оскормиться лисица – огромного мужика, весом килограммов под сто!
Метлицкий, двинув ногой стул, пересел поближе к допрашиваемому.
– Тело мы выкопали, а на его место уложили «маячок». Бутылка из-под пива. Обычная, стеклянная, из светлого стекла, которую принимают по тридцать копеек за штуку.
– По сорок.
– Пусть по сорок, – согласился милиционер. – Замаскировали место захоронения так, как это было, а в ста метрах от этого чудного местечка усадили засаду из сотрудников. Знаешь, есть в криминалистической психиатрии такое поверье – убийца обязательно вернется туда, где убил. Впрочем, я к таким высоким технологиям не склонен, поэтому засаду выставил из других соображений. Убийца обязательно вернется, чтобы проконтролировать – как он там? Не беспокоил ли кто? И тут происходит чудо. Не проходит и двадцати часов, как в лесу появляется Алеша Родищев, мой детдомовский кент, встает над могилой, склоняет в покаянии голову и пытается пронзить землю именно в том месте, где лежит бутылка. Родищев, ты мне только не говори, что тебя стеклотара заинтересовала! Ты стоял над сваленными сучьями и смотрел на них, словно пытался рассмотреть, что находится под ними! А под ними находилась самая настоящая могила! И ты знал это, парень…
Прикурив, Метлицкий сверху вниз посмотрел на макушку Родищева.
– И вот теперь ты скажи мне, Алексей… Скажи мне, какого хрена ты разглядывал сквозь ветки и метр земли? Но только не говори, что у тебя, как и у той лисы, нюх прорезался!
Алешка устал так, как не уставал на заводе, где когда-то работал чернорабочим. Голова разламывалась на тысячи осколков, но почему-то не разлеталась. Несколько раз он молил о том, чтобы это поскорее произошло, и уже был близок к этому, но всякий раз терял сознание. Приходил в себя, вытирал сукровицу, которая сочилась из носа в минуты забытья, поднимался и снова шел для разговора. До недавнего момента он сидел в камере один, но час назад в дежурное помещение привезли шумную толпу из какого-то ресторана – как выяснилось из разговора, доносящегося через двери. И Алешка забыл об одиночестве. Двое каких-то жлобов сразу же прогнали его с единственных нар на бетонный пол и стали вполголоса вести разговор о каких-то кавказцах и метле.
В камере было душно, от душных запертых помещений предупреждала еще бабка Чувашиха, однако деться от этой действительности никуда было нельзя.
– Слушай, Леша, жизнь у каждого после детдома складывается по-своему. Я в милицию подался, Колька, вон, Ерофеев, лекции в МГУ читает, Володя Непринцев тачки из Германии гоняет… У тебя другой удел. Проблемы в детском доме, побои, отрицание сверстников. Потом провал экзаменов в институт, завод, дворницкая… Но это ничего не значит, Родищев! Человеком нужно оставаться при любых обстоятельствах! Мне наплевать на то, что мы с тобой вместе из одного котла в детдоме кашу ели. Я много с кем и в армии из одного котла ел. И в институте. Но это не значит, что, если они убьют человека, я соглашусь с тем, что они достойны прощения. Ты стоял над местом захоронения, потому что знал, что это – место захоронения! Ты вернулся туда, где напоросячил. Я согласен, Леша, Захарка Большой – не самый лучший человек в Новосибирске. Но убивать у нас нельзя даже в том случае, если ты мстишь за родного человека! Нельзя, понимаешь?! А поэтому мне нужно точно знать, чем тебе помешал Захар Большой, правая рука Романа Гулько? Помнишь такого, Леша?
– Рома тоже здесь?.. – вяло встрепенулся Родищев.
– Все здесь! Весь детдом, за небольшим исключением!
– Я не убивал, Рома…
Метлицкий резко сел на стол перед бывшим однокашником и постучал бильярдным шаром, сжимаемым в руке, по его голове.
– Алле, гараж! Где у тебя кнопка, Леша? Здесь? Или здесь? Скажи мне, где у тебя кнопка, иначе мне придется искать ее таким образом до тех пор, пока ты не начнешь говорить!
Алеша знал, что лучше рассказать все так, как было, но тогда… Тогда… Они с этим человеком росли в одном детском доме и делили хлеб… Если сказать правду… С этим Ромой он тоже делил хлеб, но этому Роме на это, как он уже сказал, наплевать. Может, рассказать? Ведь убивал не тот Рома… Убивал Фомин, а он тоже детдомовский. А Рома стоял рядом… Так же рядом, как сейчас стоит этот Рома…
– Я не убивал, Рома…
Шумно выдохнув воздух, Метлицкий соскочил со стола и сдернул с телефона трубку.
– Шашков? Забери от меня Родищева и усади обратно. Следователь через час соберет бумаги и утром увезет его на арест в суд.
– Рома, нельзя мне никак в камеру… У меня голова болит, Рома…
Оставив телефон в покое, Метлицкий долго растирал подбородок, потом вдруг повернулся к Родищеву и выпалил:
– В камеру, Леша. Иначе я не могу. Мне сейчас с тобой разговаривать некогда, а отпустить тебя я не могу. Помимо тебя тут еще очень много старых друзей, с которыми поговорить нужно… А нас ждет очередная встреча в этом кабинете. И это будет продолжаться до тех пор, пока мы не придем к полному согласию.
Метлицкий лукавил по привычке. По привычке, выработанной за много лет. Из томов уголовных дел, когда задержанные начинали давать показания за пять минут до того, как их собирались выпускать за недостаточностью доказательств обвинения, можно было строить памятник ментовской удаче.
А Родищев понял, что очередных двух-трех часов в камере он не переживет.
Потеряв сознание, он кулем свалился под ноги начальника отдела по борьбе с бандитизмом.
Метнувшись к телефону, Роман Алексеевич сорвал трубку.
– Шашков! «Скорую», быстро!..
Подняв голову Родищева себе на колени, он дотянулся до бутылки водки, стоящей за столом, и влил ему в рот несколько капель.
Да неужели он был уверен в том, что это Родищев убивал Захарку Большого?! Метлицкий же не сумасшедший… Он знает, что Леша Родищев тут не при делах. Но Метлицкий голову готов положить на плаху в залог тех двух процентов из ста, что Леша Родищев видел, кто убивал Захарку. Была такая уверенность.
Потеря сознания Родищевым – случай не единичный. В этом кабинете без чувств падали на пол и более серьезные персонажи. Однако нынче, держа на коленях голову детдомовского однокашника, Метлицкий чувствовал огромную вину…
Показания бабки, что та видела в лесу Родищева – не факт, что тот видел убийство, не факт… А то, что у «маячка» стоял… Куча веток заинтересовала. Стоял и думал – пойдут бабке Чувашихе на растопку печи или не подойдут. Операм бы подольше постоять, подождать да понаблюдать! На руке Захарки «Картье» золотые были, в кармане – «лопатник» с пятьюстами баксами, перстень с аметистом. Вот, начни Алешка копать, тут и насторожиться нужно было. А приступи Алешка к шмону тела – вот тут и шевелиться время бы пришло! Нет же, погорячились… Дворник только подошел к «маяку», они тут же вылетели, аки чайки, и ну его клювами по черепу стучать! У молодняка ныне профессионализм на нуле, бестолковые, как хомячки. И это – не самые плохие сыскари города! Мда…
Дождавшись, пока Шашков с дежурным уложат Родищева на кушетку в соседнем кабинете, Метлицкий покусал губы, подошел к окну, пощелкал пальцами. Вернулся к столу, снял трубку и набрал номер телефона соседнего кабинета.
– Васильев, в двадцать восьмом лежит парень, за которым скоро приедут врачи. «Откатай» его, а после отмой как следует его руки. Понял? – Секунду подумав, он вздохнул. – Ладно, отставить, иди домой… Ты с экспертами разговаривал?.. Когда они «пальцы» с ножа снимут? С какого ножа? А у нас много ножей на экспертизе, Васильев? С того самого, что в корзинке с мухоморами лежал!
По всей видимости, помимо конфет оператору информационного центра придется разориться еще и на бутылку водки экспертам. В противном случае эта чересчур перегруженная служебными обязанностями братва подготовит результаты не раньше, чем через неделю.
Захватив банку с криминалистической ваксой, валик и чистый лист бумаги, он закрыл кабинет на ключ и зашел в кабинет с кушеткой. Подняв в воздух правую руку Родищева, Метлицкий ловкими движениями накатал на нее ваксу и приложил испачканную ладонь к чистому листу.
По всем правилам. Большой палец правой руки, указательный палец правой руки… мизинец… Большой палец левой руки… Безымянный… Кистевой захват правой руки, левой… На обратной стороне листа – полный отпечаток правой ладони… Левой. Все.
Банка вернулась в кабинет, дактокарта Родищева сложилась вдвое и утонула во внутреннем кармане начальника отдела УБОП.– Вы, наверное, ангел, посланный мне с неба, – говорила она, наблюдая, как мужчина ловко перевязывает ее запястье. – Господи, как я испугалась… Два шага до дома оставалось сделать, можно было и закричать, но горло словно тисками сдавило… Что за жизнь у нас?
– Жизнь, как жизнь, – заметил Мартынов. – Одни по ночам в мини-юбках по улицам без фонарей барражируют, а вторые на них, не без оснований, заметьте, пикируют… Ну, вот и все.
– Пойдемте, я вас соком напою! Надеюсь, от сока у вас в висках не стучит?
– А от мужа мне из трофейного пистолета не придется отстреливаться? Или монтировку захватить?
– Не самый удачный способ выяснить мое семейное положение, – девушка дернула губами. – Спросили бы просто – замужем я или нет, и я бы ответила – замужем. А вы – пистолеты, монтировки…
Мартынов развел руками:
– Знаете, если бы моя жена привела в дом героя, я бы в восторге не был. Впрочем, она бы не привела. Знает, что я – грубое животное, не принимающее высоких позывов, не умеющее тонко чувствовать, не склонное к благодарности.
Она повернула голову в сторону лежащего у дома, по-прежнему находящегося в состоянии нирваны мужчины.
– Да, я ее понимаю… А как она относится к тому, что ее муж по ночам не находится дома?
Мартынов пожал плечами.
– Не знаю.
– А вы бы спросили.
– А мне какое дело до того, как она относится к тому, что ее муж по ночам не находится дома? – удивился Андрей Петрович.
Свет окна, в котором не стихала кухонная разборка, падал на ее пушистые брови и отражался от влажных глаз. Мартынов смотрел в эти глаза и никак не мог понять, что его слепит – это собственное свечение, или просто отражение кухонной лампочки в окне напротив. В глазах стоял вопрос, и он поспешил его снять. Эти глаза без вопроса смотрелись гораздо лучше.
– Семь лет назад она убежала от меня с интеллигентным, понимающим толк в семейной жизни мужчиной.
– Не с моим ли?
Мартынов посмотрел на звезды. Он приехал сюда не за этим…
– Так как насчет сока?
– Не откажусь. Только нужно сделать одно дело…
Подойдя к мужику, он взял его под мышки и отволок к проходу в ограде. Пока волок, по привычке внимательно рассмотрел. Малоприятный тип лет сорока трех – сорока пяти. Определить точнее было трудно, с таким выражением лица обычно хоронят. Положил головой в сторону дороги и вернулся к машине.
Наблюдая за его действиями, женщина несколько раз переступила с ноги на ногу и полюбопытствовала:
– Я могу спросить, что вы делаете?
Мартынов пискнул сигнализацией.
– Человек очнется, осмотрится, удивится, выйдет на дорогу и направится к своему дому. Уже утром он будет у врача с просьбой провести ему томографию под эгидой борьбы с провалами в памяти и безосновательными потерями сознания. Он ничего не вспомнит. Как вас зовут-то?
– Маша.
– Так вот, Маша, после таких подарков в голову очень плохо вспоминается то время, когда они были преподнесены. Плюс два часа на релаксацию. То есть последнее, что он вспомнит, это эрекцию, внезапно возникшую во время просмотра телепередачи «Путешествия натуралиста». У вас сок апельсиновый? Маша, а вы давно в этом доме живете?
– С рождения! – крикнула она из кухни. – Как себя помню! На моих глазах дом старел вместе со всеми его обитателями!
Это очень хорошо. Не то хорошо, конечно, что обитатели стареют, а то, что она живет здесь с рождения.
Пользуясь одиночеством, Андрей Петрович вынул из кармана оружие поверженного любителя ночных забав и как следует рассмотрел. Судя по всему, Мартынов оказался у дома весьма к месту. На его ладони лежал самодельный, уродливого вида пистолет, приспособленный для стрельбы мелкокалиберными патронами. Он не имел предохранителя, и один из патронов был заведен в ствол. Если бы Мартынову в Новосибирске вместо мысли ехать в Ордынское пришла в голову другая, шансов у Маши было бы немного.
Разряжать эту «волыну» Андрей Петрович не решился. Если сейчас в квартире грохнет выстрел, Маша на кухне обольется не только соком… Кстати, насчет сока. Сок пьется так: поднимаешь стакан, выпиваешь, ставишь на стол, говоришь «спасибо» и… уходишь. Можно, конечно, выпить стакана четыре. Но это добавит не больше четырех минут…
– А к кому вы ехали?
– К Витьке Малькову. Ну, для вас – к Виктору Александровичу. Он мне еще в армии адрес дал, говорит, будешь рядом – заезжай обязательно. Я лет двадцать пять назад сюда приезжал, а потом как-то пути разошлись… А сейчас из Омска возвращался, дай, думаю, заскочу. Витька рад будет, посидим, выпьем, насколько здоровье позволит… Выпили. – Мартынов откусил пряник, ориентируясь на Машу, и скользнул взглядом по ее лицу, пытаясь определить реакцию. Все, что он про себя отметил, это печать грусти и даже разочарования. – Еще днем заехал. Я дом-то знал, а вот квартиру – хоть убей! – не помню. Какой-то мужик во дворе с мотоциклом возился, я у него спросил. Пожилой такой, в рубашке светлой…
Валяющуюся у одного из деревянных гаражей во дворе дома головку блока цилиндров от мотоцикла Мартынов заметил, осветив ее фарами при развороте.
– …А он меня огорошил… Нет говорит больше Витьки. Ни его, ни сына, ни жены. А в квартире сейчас другие люди живут. Я сначала подумал – адресом ошибся. Стал вспоминать… – Андрей Петрович закрыл глаза. – Дом оранжевый, гаражи деревянные, стояки у ограды кирпичной кладки, сам забор – штакетник, у гаражей на цепи собака маленькая привязана, рыжая…
– Жулька серой была.
– Правда? Да, точно, серая… Это получается, я только уехал, а Витьку уже в этом же году «приняли»? Ничего не понимаю… Такой парень спокойный был.
Через десять минут он знал всю историю Виктора Малькова и его семьи из первых уст. Он сидел, слушал, покачивал головой, а когда Маша ушла на кухню за очередной порцией сока, он дернул щекой и уставился в угол невидящим взглядом. Но, когда женщина вошла, он уже был все тем же приятным для компании человеком.
Он узнал все, зачем ехал, а теперь появилась возможность узнать чуть больше. Это в предварительные планы не входило, как и в прошлый раз, однако, в отличие от встречи со стрельбой в ресторане, показалось удачным стечением обстоятельств.
– А вы помните этого Артура?
– Конечно, – тихо ответила она. – Что-то, конечно, в памяти стерлось, но я помню его глаза. Знаете, в последний раз в них было столько тоски… Я спрашивала его, женится ли он на мне… – Маша невесело засмеялась. – А он молчал, сидел на лавке и смотрел на дверь подъезда. Где-то там, наверху, арестовывали его отца, и он сгорал от горя, что ничем не может ему помочь…
– И, если сейчас увидите, тоже вспомните? – поторопился спросить Андрей Петрович, отвлекая молодую женщину от прошлого.
– Сейчас? Глаза вспомню. Взгляд.
Мартынов осторожно поставил на стол чашку и в последний раз посмотрел в ее лицо. Он специально выделил на это достаточно времени, чтобы не смотреть потом. Андрей Петрович знал – если засмотрится на полпути, да недосмотрит, внутри него может зацепиться невидимый крючок, который потом будет мешать делать дело.
– Мне пора, Маша.
В коридоре она подошла к тумбочке и вырвала из лежащего на ней блокнота листок.
– Если через двадцать пять лет опять окажетесь в наших краях – позвоните. Только говорите громче, потому что к тому времени я уже буду плохо слышать.
– К тому времени, Маша, я уже буду не в состоянии попадать пальцем в диск.
– А сколько вам будет? – усомнилась она.
– Шестьдесят восемь.
– Некоторые в этом возрасте еще попадают. Пальцем. В диск.
Они простились молча, как и положено малознакомым людям.
Спустившись до середины лестницы, он, неожиданно для себя, обернулся. Все, что он мог рассмотреть на площадке второго этажа, освещенной тусклой лампочкой первого этажа, это белый бинт на руке, продолжающей удерживать дверь полуоткрытой. Откуда-то оттуда, из темноты, на него смотрели зеленые глаза, полные грусти…
Мужика, который так и не успел дать жертве основания для правильной квалификации своих преступных действий, уже не было. Обойдя двор, Мартынов не придумал ничего лучшего, как отодрать около одной из ножек лавочки кусок асфальта, опустить «самодел» в яму и привалить обломок на место. Не бросать же оружие в темноту, за ограду. Завтра на залитую солнцем улицу высыплет детвора и первое из важных событий, что произойдет в Ордынском завтрашним утром – выстрел. То самое, что никак не вписывается в триединое правило Мартынова…
Он быстро вывел машину со двора и, стараясь не смотреть на яркое окно, в котором черным силуэтом застыла Маша, выехал на дорогу.
– Господи, что за глаза…
Он гнал машину с сумасшедшей скоростью, рискуя вылететь за проезжую часть, и думал о том, когда у него последний раз был секс. Кажется, это случилось за день до отлета из Вегаса. С этой президентской сучкой Сондрой было чертовки хорошо. Не настолько была потрясающа она, насколько потрясающ был экстремальный секс на столе за пять минут до прихода в офис Флеммера и Малькольма.
К чему бы это ему вдруг вспомнился Флеммер?
Предчувствие?
«Пожалуй, да», – подумал Андрей, когда он, почувствовав вибрацию в кармане пиджака, вынул телефон и услышал английскую речь.
– Вы не сообщаете о своей работе уже почти сутки, – заметил вице-президент голосом реаниматора, словно Мартынов полгода был в коме и только теперь очнулся.
– Появились некоторые трудности, – сказал Андрей Петрович, обдумывая, как в двух словах описать ситуацию, которая сложилась на данный момент.
– Надеюсь, вы не будете в связи с этим настаивать, чтобы я положил вам на счет двести тысяч вместо ста?
– Ни в коем случае, – успокоил его Мартынов, решив, что для напоминания о повышении гонорара будет более веский повод.
– Мистер Мартенсон, вы нашли его?
– Кажется, да.
– Это не совсем тот ответ, который я надеялся от вас услышать.
– Мистер Флеммер, за четверо суток в России нельзя найти даже отель, свободный от вьетнамцев и клопов, а вы хотите, чтобы я вам за девяносто шесть часов разыскал человека без имени, отчества, фамилии и домашнего адреса. Человека, особые приметы которого двадцать пять лет назад были: рост – один метр, нет передних зубов, волосы светлые, русский, любит конфеты. Может, дадите мне еще пару часов?
Флеммер дал. Мартынов бросил трубку на сиденье и плюнул в окно.
Через час он был уже в Новосибирске.Глава 9
Метлицкий не из тех сыщиков российской милиции, которым можно было рассказать историю о том, как однажды в ресторане девять веселых азербайджанцев решили отпраздновать день рождения своего товарища, но потом вдруг поссорились друг с другом, после чего друг друга же и перестреляли. Причем стрельба, по всей видимости, велась одним залпом, потому как к концу ссоры никого не осталось в живых.
И он был не из тех, кто поверил бы в то, что находящиеся в этот момент в ресторане Рома Гулько со своей бандой оказались потерпевшей стороной.
Тем не менее потерпевшую сторону через пять часов после задержания, после допросов, пришлось выпустить на улицу. Ты точно знаешь, что Рома Гулько, Фома и Крот устроили в «Садко» чистку, но обязательно потом перед ними извинишься и распахнешь перед ними двери. А что еще делать, если все они, включая раненых, а также работники ресторана и случайные свидетели, в том числе этот Мартынов, в один голос трубят о том, что кавказцы сначала поругались, потом подрались, потом схватились на ножах, а потом – на пистолетах? Горячая кровь, буйный нрав, отмороженность… В общем, все умерли.