Наследник Петра. Подкидыш
Шрифт:
– С какой стати несуразное? – возмутился Сергей, постаравшись, чтобы в конце фразы его голос сорвался на мальчишеский визг. – Я царь или кто? Почему тогда на содержание моего двора отпускается всего тридцать тысяч в год? Знаю, слышал – мол, сейчас в России нет денег на лишнюю роскошь! Но отчего Алексей Голицын живет в десять раз богаче меня – это что же, ему где-то нашлось триста тысяч? Сие есть унижение моего императорского величества.
– Государь, да откуда ты взял, что Алексей Григорьевич столько на себя тратит?
– Как то есть откуда? У меня всего одна таратайка о двух лошадях, да сани бедные, да два верховых коня, а у Долгорукова их два десятка, и еще три восьмиконных кареты. Вот я и умножил тридцать тысяч на десять. Ты меня что, совсем неучем
– Государь, это говорит лишь о том, что Алексей Григорьевич распоряжается своими средствами разумно.
– Вот! Ты же сам все сказал! А я своими вообще не распоряжаюсь, за меня это делает Совет, и по твоим словам получается, что неразумно. Мне это тоже показалось, отчего я и повелел Миниху разобраться в этом вопросе.
– А он вместо выполнения твоего повеления начал позволять себе непотребное! В общем, я к тебе явился по поручению всего тайного совета, осуществляющего опеку над твоей особой. Удали от себя Миниха, пусть занимается делами Санкт-Петербурга.
– Вот как увеличите мое содержание до ста тысяч да предоставите возможность самому оными деньгами распоряжаться – сей же час отправлю генерал-аншефа в бывшую столицу.
Здесь Новицкий, как ни странно, говорил правду. Но не всю: ведь Михаил Михайлович уже сейчас выглядел не очень здоровым, а в декабре этого года ему вообще предстояло умереть. Так зачем же ему знать то, что если и произойдет, то после его смерти? Потому что у фразы императора на самом деле имелось невысказанное окончание: «И сам туда уеду, подальше от вашего сборища».
– Я передам твои слова Совету, – встал Голицын, – но ты, государь, сейчас делаешь ошибку, подозревая людей, неустанно пекущихся о благе вверенной им в управление державы. Засим позволь мне откланяться.
Дождавшись, пока за фельдмаршалом закроется дверь, Сергей встал и подошел к окну – так ему лучше думалось. Итак, что, или, точнее, кого мы имеем в качестве главных подозреваемых после выбытия из их числа Михаила Михайловича? И какова вероятность, что на самом деле один из них уже вовсю имеет нас? Начнем по порядку, с Андрея Ивановича Остермана. Тянет он на роль главного гада? Да запросто, с его-то хитрой рожей и не такое можно вытянуть. То есть возможности, что на последней встрече вице-канцлер специально валял дурака, никак нельзя исключать.
Правда, Остерман трусоват – это следовало и из исторических документов, и из личных наблюдений Сергея. Однако именно данное свойство характера могло подвигнуть Андрея Ивановича к активным действиям – в том случае, если он решит, что молодой царь стал для него чем-то опасен. Да, но ведь Сергей пока ничего против него не планировал…
В общем, решил Новицкий, оставляем вице-канцлера в качестве второстепенного подозреваемого и двигаемся дальше.
Головкин Гавриил Иванович, канцлер. Опытный дипломат. Будь у него мотив – именно его Сергей стал бы подозревать в первую очередь, но как раз мотива-то и не просматривалось. Потому что, судя и по прошлым делам, и по тем, что ему довелось совершить в истории оставленного Новицким мира, он был ярым сторонником самодержавия, в силу чего Петр Второй должен представляться ему наилучшим из возможных императоров. По крайней мере, его будет куда труднее заставить принять что-то вроде «кондиций», принудительно подсунутых Анне Иоанновне Долгоруковыми и Голицыными. И ведь именно канцлер путем сложных и небезопасных интриг склонил императрицу порвать эту бумагу, а ее авторов отправить в ссылку! Нет, Головкина следует подозревать в последнюю очередь. Как и Василия Владимировича Долгорукова. Значит, остаются Алексей Долгоруков и Дмитрий Голицын. У этих одинаковые политические взгляды, и они могли бы работать одной командой, если бы договорились, кто из них главный. Но этого, к счастью, ожидать не приходится.
Значит, следует выяснить, который имеет преимущество именно в данный момент, и тогда главным подозреваемым станет второй. Кстати, что там бабка говорила про возок, приезжавший к Ушакову? Она его, хоть и не очень уверенно, определила как голицынский. Получается, воду мутит именно Дмитрий Михайлович? А вот вряд ли, скорее наоборот, потому что дураком неведомый противник оказаться ну никак не может. И значит, если транспортное средство указывает на Голицына, то за этим стоит Долгоруков.
Сергей прошелся по комнате, прикидывая, сколько времени уйдет на изготовление глушителя к револьверу, если комплектующие заказать Нартову, а сборку произвести самому. Получалось никак не больше трех дней, а скорее всего удастся уложиться в два. Пора, пожалуй, рисовать чертежи, чтобы не терять времени. Правда, в случае использования изделия по прямому назначению наган нельзя будет показывать никому и никогда, но это не очень страшно, Новицкий и так не собирался размахивать им по всякому поводу или вообще без оного. Но, само собой, пробовать себя на роль киллера надо будет только в самом крайнем случае, однако глушитель все равно лишним не будет. Итак, вроде все?
Нет, вынужден был признать Сергей. Есть и еще один вариант – всем заправляет кто-то совсем неизвестный. Неприметный такой человечек, не оставивший заметного следа в той истории, что преподавали в Центре, а полный курс для гарантии записали на оба планшета. Ну не представилось тогда этому человеку шанса проявить себя, а тут вдруг он его увидел…
Пожалуй, это самый маловероятный вариант, но и самый тревожный. Потому что противник, про которого вообще ничего не известно, является наиболее опасным. Но на всякий случай надо внимательно прочитать все, что записано в планшетах. Мало ли, вдруг там найдутся сведения о какой-либо фигуре, показавшейся преподавателям слишком незначительной, чтобы заострять на ней внимание. Самой же фигуре на их мнение глубоко начхать, да и знать она про него не может, вот и решила пуститься во все тяжкие.
Пока в полном объеме знакомить хоть кого-то с результатами анализа обстановки в планы молодого царя не входило, но вот сообщить Миниху об ультиматуме Совета в его адрес явно стоило. Не в последнюю очередь потому, что он об этом скорее всего и сам знал. Или в ближайшее время узнает, что несущественно. Поэтому во время вечернего визита генерал-аншефа Сергей пересказал ему беседу с Голицыным.
– Интересно, как же это Ушаков так опростоволосился, что на его дела обратили внимание верховники, – задумчиво сказал Христофор Антонович. – А ты, государь, выходит, решил прикинуться обиженным мальчишкой? Неплохо, Совет ведь ничего другого от тебя и не ждет. Кроме разве что Остермана. Но только…
– Не мнись, генерал! Коли считаешь, что я сморозил дурость, то так и скажи.
– Нет, ничего дурного я в твоей речи не вижу. Однако ежели Совет будет настаивать, то почему бы тебе действительно не отправить меня в Петербург? Раз уж сам собираешься посетить сей город, кто-то должен это дело подготовить. Там же флот пребывает в полном забвении, от которого всего ничего до разрухи! Неужели ты и вправду говорил, что России корабли ни к чему?
– Говорил, но не это. Полтора года назад я сказал, что займусь флотом тогда, когда в этом возникнет надобность, а уж чьи злые языки мои слова тебе передали в таком виде, мне неведомо. Так вот, сейчас эта надобность уже возникла. Вообще-то, конечно, ты прав, в Питере полно дел, с коими никто, кроме тебя, не справится, но только я-то здесь с кем останусь?
– С лейб-гвардии майором Степаном Андреевичем Шепелевым. Он ведь случайно попал в командиры семеновцев, до него полком командовали князья да генералы. А тут получилось, что либо превращаться полку в совсем заштатный, либо, если его будет решено сохранить именно как гвардейский, командовать им точно найдут кого-нибудь познатнее, если только царь не вмешается. Но не только поэтому он тебе верный слуга, а еще и потому, что он вообще человек верный. Ты же видел его, сам можешь судить.
– Да, – кивнул Сергей, – я подумаю над твоими словами. Пока же нам, по-моему, следует подождать да послушать, что скажет Совет, когда обсудит мою беседу с Михаилом Голицыным.