Наследник
Шрифт:
— Гхм!
Чуть пристукнув своим посохом о каменную плитку пола, первый из думных бояр Иван Бельский, (вполне уже оправившийся от кратковременной царской немилости и приструнивший всех своих врагов и недоброжелателей) оглядел присутствующих, и зычно провозгласил формулу завершения:
— Великий государь решил, и Дума боярская на том приговорила!
На сей радостной ноте заседание и закончилось — первым ушел царь вместе со своим наследником, за ними потянулись разгоряченные, несмотря на прохладу Грановитой палаты бояре, и последними двинулись на выход думные дьяки и писцы. Вот уж для кого все только начиналось!.. Написать великое множество распоряжений, разослать их с гонцами, подсчитать
— Митя, что-то владыко наш малость прихворал. Навести-ка ты его ближе к вечере?
— Да, батюшка.
За здоровьем митрополита Московского и вся Руси великий князь и его наследник следили с одинаковым рвением: и если для Иоанна Васильевича он был ценен как верный союзник и соратник, то царевич Дмитрий, помимо всего прочего, видел в нем… Гм, ну, ближе всего подходило определение «стабилизатор». Разделяя все устремления своего государя, архипастырь Русской православной церкви зачастую не разделял путей их достижения — и аккуратно пользуясь своим авторитетом и мягкими уговорами, старательно сглаживал слишком острые «углы» тяжелого царского характера и по возможности гасил первые порывы. Не будь его рядом с троном — и кто знает, сколько боярских голов полетело бы с плахи на пропитанную кровью землю?..
«Надеюсь, я смогу добавить ему пару-тройку дополнительных лет жизни».
Поцеловав родительскую руку и медленно зашагав к Успенскому собору, царевич вспоминал думных бояр, и праздновал свой первый маленький успех. Даже несколько: во-первых, отец весьма рационально назначил основных воевод, опираясь в своем выборе не на знатность оных (хотя и про нее не забывал), а в первую голову на умение воевать с тем или иным противником. Вроде князя Воротынского, поседевшего на порубежной службе и до малейших тонкостей познавшего все повадки да уловки степняков — отчего и гонял их в хвост и в гриву, или малыми силами давал достойный отпор. А поставь его против шведов или поляков? Нет, он и там конечно справится… Наверное. Но людишек служилых все же в землю поляжет заметно больше. Или вот князья Горбатый-Шуйский и Хворостинин — если против крымчаков да ногаев они показали себя просто хорошо, то супротив европейских вояк ну прямо выше всех и всяческих похвал, причем последний проявил себя не только как хитроумного тактика, но и выдающегося стратега.
«Кстати, надо бы к тезке присмотреться поподробнее».
Во-вторых, удалось немного изменить отношение отца к талантливому военачальнику Даниле Адашеву. Конечно, немало помогло и то, что опальному окольничему было абсолютно без разницы, кого именно гонять — крымских нукеров или литовскую шляхту. Но все же, все же!.. В третьих, смена воевод означала весьма вероятную победу там, где должны были быть поражения, а это, в свою очередь, подразумевало спасение тысяч русских воинов от смерти или плена.
«Та же битва при Чашниках, где Шуйский вдобавок еще и осадную артиллерию потерял, дятел долгобородый. Или, если взять что поближе — бой при Невеле».
К тому же, князю Курбскому, коий и умудрился этот бой проиграть, имея аж трехкратный перевес в силах, будет гораздо труднее убежать в Польшу от южных границ царства Московского — а значит, останутся живы его жена и сын. Которых он в ином случае, попросту бы бросил на скорую смерть.
«Жалкое ничтожество! Не спасти родную кровь, имея для этого все возможности!..»
Ну и четвертое. Было у Дмитрия сильное подозрение, что клан Шуйских не справится с отцовским поручением. Не по злому умыслу, нет!.. Просто, что Петр Иванович, что Иван Андреевич с малолетства были «заточены» под дела воинские, а никак не организационно-хозяйственные. В отличие от них у Федора Ивановича Скопина-Шуйского такой опыт был в превеликом множестве — почти восемнадцать лет его набирался в своих многочисленных имениях, находясь в ссылке да под внимательным надзором. Вот и получается, что из тройки князей один будет работать головой, а двое — языками. Кстати, в опалу Скопин-Шуйский попал в аккурат после того, как государев опекун Андрей Шуйский был растерзан псарями. По прямому указанию самого опекаемого, пронесшего подсердечную ненависть к своему «наставнику» сквозь всю свою жизнь.
«Из всего клана Шуйских казнили лишь одного, историки же будут говорить, что отец мой был лют безмерно и кровь людскую лил, что водицу. Хм. А ведь действительно — если потомки удельных суздальских князей „завалят“ столь важный проект как зернохранилища, никто и слова не скажет, когда в наказание их удел и все вотчины перейдут в нашу родовую собственность. Справятся, потратив немало своего серебра? Честь им и хвала».
Занятый размышлениями, царевич и сам не заметил, как зашел под своды Успенского собора. Выплыв из мыслей уже внутри, он едва заметно повел головой, осматриваясь, затем под взглядами многочисленных прихожан подошел к иконе преподобного Сергия Радонежского и преклонил перед ней колени. Стража уже привычно отошла на дюжину шагов, образуя редкую цепь и отодвигая прочь пару зазевавшихся богомольцев — а наследник перекрестился, медленно прикрыл глаза и поихонечку ослабил барьеры воли. Словно бы уловив этот момент, диакон у аналоя звучно провозгласил:
— Господу помолимся!..
Почувствовав свободу, тут же с готовностью откликнулось-пробудилось средоточие, разом наполнив своими эманациями все вокруг на десять шагов — и одновременно с этим, к нему пришло непередаваемое чувство облегчения. Словно бы он долгое время дышал через раз, а потом наконец-то полной грудью вдохнул свежего воздуха!.. Немного понежившись в столь приятном чувстве, Дмитрий коснулся энергетики собора, понемногу впуская ее в себя. Или наоборот, это он в нее погружался, щедро расходуя силу? Чем больше он ослаблял контроль над источником, тем сильнее тот полыхал, отдавая и одновременно с этим впитывая, пропуская сквозь себя колоссальный поток, крохотные частички которого оседали на Узоре — и тем сильнее размывалось и отдалялось ощущение телесного. А взамен… Ему постепенно раскрывался еще один мир, полный самых разных образов-ощущений: непонятных, манящих, внушающих безотчетный страх и непонятное вожделение. Еще один новый мир…
— Ты ли купцом Тимофейкой будешь?
— Он самый.
— Сын твой где?
Не дослушав торговца тканями, служилый коротко бросил, чтобы шли за ним, заставив солидного торгового гостя проявить прямо-таки мальчишескую прыть — уж больно широко и быстро шагал их провожатый. Довольно быстро поняв, куда именно они направляются, купец немного занервничал: Тимофеевская башня (тезка, будь она неладна) любому москвичу внушала если и не опаску, то уж точно легкую настороженность. Тем, что как раз в ее подвалах денно и нощно зарабатывали свой хлеб насущный каты Разбойного приказа.
— Эти, штоль?
Внимательно оглядев из-под кустистых бровей вначале самого владельца лавки в Суровском ряду, а затем и его наследника, коего бережно несли сразу двое дюжих носильщиков, невероятно кряжистый мужик из тех, про которых говорят «поперек себя шире» как-то непонятно хмыкнул. И тут же, почти без перехода посерьезнел, низко, с неподдельным почтением поклонившись:
— Многие лета тебе, государь-наследник.
Повторив то же самое в сторону незаметно подобравшейся дворцовой стражи с царевичем Димитрием Ивановичем посередине, и получив легкий ответный кивок — один на всех, мужчины распрямились.