Наследник
Шрифт:
— Андрейка, ты чего наделал? Ежели он прознает, что прадед твой умер и с Волынскими не знаешься, он же козни будет строить от обиды, не успокоится. А он точно прознает, — зло и одновременно горестно произнес Прокоп.
— Я не просто так ему половину оставил, — хмыкнул я. — А о Волынских прознает и прознает. Вот только он выгоду получил, хоть и небольшую. И трижды подумает, прежде чем пакостить, я и сам напакостить смогу так, что тошно станет. Да и какой толк ему от пакости, в обиду я себя не дам, а вот выгоды в таком случае он больше не увидит, а ее он не упустит даже в малости. Так что не
«Знаю я породу таких людей, они и с дьяволом будут дружить, лишь бы выгода была», — промелькнула у меня мысль.
— Ты меня прям удивил, и я тебя не узнаю, — с непередаваемыми эмоциями пробормотал Прокоп себе под нос.
Развернувшись, я уставился на него и приподнял вопросительно бровь.
— Стенька этот, с которого толку-то немного к себе взял, так мало этого, ты ему еще и коня за год пообещал. Коня! С него и крова с едой хватит. А конь бы и нам пригодился, в одвуконь на следующий год поверстаться. Так мало этого, с подьячим Ефимкой разругался, вот чес слово, я тебя не узнаю, — на одном дыхании произнес Прокоп.
Видать, накипело у мужика. Да и я выбился из образа Андрея, надо этот пожар тушить, и срочно.
— Не узнаешь? — хмыкнул я. — Да, тут ты прав, изменился ли я, да. Нет за моей спиной ни отца, ни матери, а дед далеко. Да и непонятно, что там у него и как нынче, жив ли он вообще? Сам слышал, что Белгород к Дмитрию Иоанновичу прильнул. Самому грести надобно, чтобы не утонуть. Про Стеньку вспомнил, а я тебе говорил. Это не только ему помощь, но и Миките, снял я с него заботу о родичах. Да и за год много может измениться, как бы и к нам в дом война не пришла, и тогда еще одна сабелька может ой как помочь. Насчет подьячего я так тебе скажу, что мое, то мое. Просто так никому не отдам. Да и не знаешь ты еще мою задумку, но обсудим.
Прокоп же молча слушал меня и лишь хмурился. Видимо, не по нраву ему происходящее.
— Поменялся ты Андрейка, может, так и надо, — со вздохом произнес он и махнул рукой.
Я же едва заметно выдохнул. Надо бы с Прокопом обстоятельно поговорить, и превращать его не просто в послужильца, но и в моего помощника, насколько он вытянет, конечно, неизвестно, но и я сам со всем не справлюсь и ошибиться могу.
Вернулись к Миките, но его дома не застали, и чтобы просто так не сидеть без дела, вновь занялись тренировками. Михейка к нам тоже присоединился, а Прокоп внимательно наблюдал, показывая разные ухватки.
Микитка появился лишь поздно вечером, причем настроение у него было весьма позитивным.
— Микит, — заговорил я, когда поели. — Я тут думаю, в скором времени в Нижний Новгород на торг съездить, кое-что продать хочу. — Хочу, чтобы ты со мной съездил, я и заплачу.
— Хм, чего не съездить-то. А если за это дело еще и заплатят, то тем более. Сколько заплатишь-то? — хмыкнул он.
Прокоп же и Богдан уставились на меня вопросительно, но я лишь махнул рукой, дескать потом.
— Если удастся товар сбыть, то два рубля, а ежели нет, копеек двадцать смогу.
— Тоже неплохо, только ты не затягивай. Пахать надобно скоро уже да садить, — произнес Микита, усаживаясь на лавку.
— Сам не хочу затягивать, — кивнул я улыбнувшись.
— То добре тогда, — подвел итог Микита.
Еще немного пообсуждали прошедший смотр да появившегося царевича Дмитрия, чего ждать, а после улеглись спать.
С утра собрались, заехали за Василием и отправились в родную сторону, расставшись с попутчиками за несколько часов до моего поместья.
Вот тут уж Прокоп начал расспрос, чего это я собрался продать в Нижнем Новгороде, да и Богдан заинтересованно слушал, но не встревая. Он вообще всю нашу поездку вел себя образцово тихо, видать, отцовское напутствие зря не прошло.
Я же делал загадочное выражение лица и отмалчивался, мне надо было обдумать, что и как говорить Прокопу, все же были опасения на его счет. Жадность меняет людей, застилая им глаза. Хотя подобное выражение я и насчет богатства встречал, но тут с ним был не согласен. Богатство не меняет людей, оно заставляет их раскрыться по-иному, и если человек был и до этого негодяем и мудаком, то, имея на руках большие деньги, он им станет вдвойне или втройне.
Прибыв домой, мы разошлись на отдых. Вечером была банька по-черному, вот уж чего не хватало, эх, после нее бы пива хорошего, вообще замечательно было бы. Прокоп по-прежнему пытался меня разговорить, но я молчал, так как ни линии поведения, ни самих слов для него не продумал.
Так что наутро Прокопа и Богдана на телеге и с двумя конями я отправил в Гороховец за Стенькой и его семьей.
Сам же, кликнув Нечая и Афиньку, направился в свою деревеньку, что была рядом с моим поместьем. И из трех пустующих домов мы выбрали самый лучший для Стеньки. Не сказать, что это были хоромы, но жить можно. Деревенские же с любопытством посматривали за мной и не сразу решились узнать, чего это я задумал, но нашелся и среди них смельчак. Которому я и поведал, что у них скоро будет новый сосед, мой послужилец.
Слово за слово, там и остальные четыре главы семьи подключились к разговору и свели все к тому, что скоро сажать надо будет. Я же делал умное лицо и только кивал, так как в местном аграрном деле ни в зуб ногой, а вернувшись, сразу отправился к Марфе, жене Прокопа, и сговорился о том, чтобы эту заботу она на себя взяла.
Повздыхав, она согласилась помочь, но с условием, что я ей буду помогать. Я же покивал и заверил, что как только, так сразу, в особенности если не буду занят.
Оставшееся время я тренировался и донимал Тарая, своего кузнеца, расспрашивая о работе в кузнице. Выяснилось, как и предполагал, он в основном правил то, что ему приносили. Сковать он разве что подкову может, но не особо искусен в этом. Железо же он способен плавить хоть на углях и понемногу перековывая, хоть используя тигель.
Не так уж и плохо, а, посмотрев на Гороховец, я понял, что живу далеко не бедно и в этом отношении мне просто повезло.
В остальное время я строил планы и продумывал разговор с Прокопом.
И вот наконец к моему дому прибыла телега, забитая скарбом, которой правил Стенька, а сверху на вещах сидела троица и прижималась друг другу. Женщина лет сорока, имевшая изможденный вид, паренек лет двенадцати, хотя, может, и старше, худой как щепка и девчушка лет семи, вот она разглядывала все с любопытством, крутя головой налево и направо.