Наследники Борджиа
Шрифт:
Клубя удушающие смрадные пары, речка старательно уносила в озеро диаволовы проклятия. Высоко вздымались над ее поверхностью комья праха и пепла, мелькали головы и хвосты наводивших оторопь ползучих чудовищ. Немало повидавшее на своем веку Белое озеро покорно приняло разлагающийся тлен; сперва потемнело, вздыбилось, а потом прилетевший с холмов и долин порыв ветра принес к берегу высокую волну и, нахлынув, она потопила в пышной белокрылой пене все тщетные потуги диаволова войска.
Понимая, что отбит всего лишь первый приступ и еще ох как рано праздновать успех, Геласий собрался уже спуститься со стены на площадь, где вокруг Гриши ликовал народ. Евлампий на колокольне, увидев происходящее внизу, на радостях ударил «малиновый звон». Иеромонах заметил, что Гриша ищет его взглядом и даже побледнел от волнения, но от пережитого напряжения не мог сдвинуться с места — ноги не слушались его. Он оперся спиной о стену башни и так и смотрел вниз. Вдруг из собора Успения выбрался… Феофан. Живой-здоровый. Народ замолк и в изумлении уставился на юношу. Послушник тоже смущенно молчал, не понимая, почему все так на него смотрят.
— Икона заступницы нашей Девы Марии Смоленской воскресила его, не позволила захватить бесовому племени! — первым нашел объяснение чуду кузнец Макар и бросился радостно обнимать Феофана. За ним поспешили все остальные. Даже князь Григорий сошел с коня, чтобы облобызать восставшего из мертвых послушника. Геласий медленно спустился со стены.
Дождь хлестал, не переставая. Все стоящие на площади люди промокли до нитки, но даже не замечали этого. Они танцевали, пели, обнимали друг друга, низко кланялись церквям, благодаря Господа, что остались живы, еще не зная, что им предстоит после. Выбравшись из множества обнимающих рук, Феофан увидел приближающегося отца Геласия и со всех ног побежал к нему.
— Батюшка, вы живы, вы живы! — заплакал он, упав на колени и стараясь поцеловать дрожащими губами руку иеромонаха.
— Встань, Феофанушка, — растроганный, Геласий поднял его с колен и заглянул в полные слез голубые глаза послушника. — Храбрец ты мой, главное, что ты жив-живехонек… — И сам не смог совладать с чувствами. Слеза скользнула из его глаз на морщинистые щеки. Феофан прильнул к его груди.
— Если бы вы знали, батюшка, — снова вскинув голову, заговорил вдруг послушник, — какую чудную картину видел я во сне! Видал я море синее-пресинее, с большими волнами, высотой с дом. Видел всякие диковинные растения. Знаете, батюшка, ствол у них как столб, а вокруг, на самой макушке, ну, что перья у нашего гуся в разные стороны торчат. Видал огромные яблоки оранжевого цвета, каких у нас не растет. Птиц всяких… Красивые, батюшка! Один, что наш петух вышагивает, на голове у него корона, а хвост как распушит — так целая занавеска для иконостаса получится. Цветы разные: синие, лиловые, алые, белые… Какие-то большие лошади с двумя горбами по песчаным горам едут… Как вы думаете, батюшка, — спросил он несмело, — наверное, Господь мне рай показал, чтоб дух укрепить?
— Нет, это не рай, Феофанушка, — с улыбкой покачал головой Геласий, — есть далеко отсюда страны, где водятся такие птицы и растут такие деревья. В тех краях жил Спаситель наш Иисус Христос, там и принял Он крестные муки свои. Даст Бог, может, и побываем мы с тобой там когда-нибудь. А показал тебе Господь сон этот, чтоб вознаградить тебя, сын мой. Господь наш Иисус Христос Себя принес в жертву, чтоб искупить грехи человечества, а ты сегодня себя не пожалел, чтоб одного человека спасти. Значит, стал ты на шажок ближе ко Господу…
Феофан слушал его, широко открыв глаза. Струи дождя сбегали по его худенькому лицу. Отец Геласий обнял послушника, окутал его своей мантией:
— Идем, Феофанушка, в собор. Надобно Господа возблагодарить за избавление.
В это мгновение проскочил по лицу Феофана игривый солнечный зайчик. Геласий вскинул голову. Золотой искристый шар, сверкая, пролетел над их головами к храму и исчез за деревянными ставнями ризницы. Волнующие ароматы ландыша и мирабели с быстротой ветра пронеслись вслед за ним. Один вздох — и как будто ничего не было…
Тем временем в Белозерской усадьбе тетка Пелагея, отобедав, готовилась соснуть часок-другой. Глянув с крыльца в сторону монастыря, увидела над обителью черную тучу, застлавшую купола и кресты.
— Вот ведь грозища идет, — сладко зевнула она, — как бы молоко не покисло. Хоть бы Гришенька до дождя вернуться успел. Как думаешь, Ефросинья?
— Да будет, будет к вечерочку, — откликнулась ключница, раскладывая на столе только что собранный в саду мохнатый полосатый крыжовник. — Тишина, поди, вокруг, что только шуму понаделали зря…
— Ты, Фрося, баньку истопи, как солнце сядет, — попросила ее Пелагея Ивановна, — попаримся с веничком да окунемся в озере по прохладе. Хорошо… — она снова мечтательно зевнула, потянулась и отправилась в свои покои.
— Колокола звонят в монастыре, тревогу шлют, — проводив княгиню взглядом, поведал супружнице Матвей. — По сердцу дерут, аж не по себе делается. Как бы пожара не вышло, что ли…
— Дым от пожара по всей округе разносит, — успокоила его Ефросинья, — а туча стоит и стоит себе над монастырем, не шелохнется. А что звонят, так что же, может, от царя указ пришел поминать кого, вот и служат заупокойную. Что ж веселого? — Она надкусила мягкую спелую ягоду. Оранжевый сок с мелкими черными семечками резво брызнул ей на руки.
— Да и то верно, — согласился Матвей. Но глянув еще разок в сторону монастыря, перекрестился: — Господи, пронеси!
На отдаленной псарне, где кормили избалованных Никитиных гончих, вдруг пронзительно-тоскливо завыла собака. Проплакала, взвизгнула… и умолкла.
Глава 3. Приказ Маршала
— Беда! Беда пришла откуда не ждали! — В осиротевшем и погруженном в печаль доме князей Шелешпанских в Москве старый финн Сома, причитая во весь голос, вбежал в покои арестованного уже князя Афанасия, где у ложа тяжело раненного Алексея Петровича вели между собой разговор князь Ухтомский и княгиня Вассиана: — Накликали окаянные! Окружили нехристи обитель нашу!
Занятый безрадостной думой, Никита бросил на Сомыча нетерпеливый взгляд темных, как кусочки малахита, глаз из-под черных соболиных бровей, в котором еще легко читался гнев.
— Да подожди ты, дед, — немного рассеянно одернул он старика, — какие нехристи? Откуда взялись-то? Какая сорока тебе натараторила? Откуда появиться ворогу на Белом озере, да так, чтоб в Москве о том не ведали?
— Да ты поди вниз-то, государь! — Сомыч схватил Никиту за рукав рубахи и потянул его за собой. — Поди. Говорю тебе, гонец от князя Григория прискакал. Прислал батюшка Геласий выученника своего монаха Арсения о помощи с мольбой. Лица на иноке нет от усталости и горя. Идем, идем вниз, государь, он тебе лучше моего растолкует.
— Ну, идем, — пожав плечами, Никита согласился и тяжело вздохнул: — Час от часу не легче делается. Позволь удалиться мне, государыня. — Взглянув княгине прямо в глаза, Никита низко поклонился ей и, не дожидаясь ответа, вышел вслед за Сомычем.
У высокого парадного крыльца под раскидистой широкоствольной липой, по корявому стану которой в сгущающихся вечерних сумерках сновали взад-вперед проложенными дорожками неутомимые трудяги муравьи, Груша поливала из крутобокого глиняного кувшина свежей водицей на руки исхудавшему и запыленному геласиеву гонцу, а затем протянула ему длинное полотняное полотенце, вышитое алыми петухами.