Наследники Фауста
Шрифт:
Тогда же произошло вот что. Однажды господин Майер, закончив урок, вздохнул и сказал, что скоро не сможет больше учить меня. «Нет-нет, не пугайся, дитя, ничего плохого не случилось. Просто ты выросла большая и, как бы тебе сказать, стала почти невеста. Ребенком ты могла приходить ко мне, но теперь твоя почтенная тетушка… а также моя супруга… Видишь ли, мы не сможем объяснить…» Он увидел мое лицо, оборвал свою речь и полуотвернулся, стиснув губы. Я стояла перед ним молча, не смея даже спросить, когда наступит это страшное «скоро».
«Ты не простое дитя, Мария, — наконец сказал учитель, снова вздохнув. — Цепкость твоей памяти меня пугает, а твои успехи в латыни
Двумя днями позже он сам явился в дом к моей благодетельнице и сказал ей, что ему опротивели пыль и грязь, которую школяры приносят в его рабочую комнату, что служанки, нанятые женой, мешают занятиям, и что помощь маленькой Марии ему чрезвычайно кстати. Он понимает, говорил он далее, как неловко просить о столь низменной работе девицу из хорошего дома, воспитанницу почтенной женщины, и потому умоляет госпожу Хондорф позволить Марихен впредь принимать от него небольшое вознаграждение, соответствующее ее трудам. Он клянется своей честью, что никто не сможет сказать о девушке плохого, ибо она будет приходить в часы лекций и ни он и никто другой не останется с ней наедине… Словом, все это было как нельзя более вовремя. Тетушка Лизбет непременно запретила бы мне, девице на выданье, ходить к соседу, но теперь победила жадность.
Уважающие себя ученики платят лектору. Мой учитель сам платил за то, чтобы заниматься со мной.
— Я виноват, Мария. Мне не следовало тебя учить.
— Но почему, господин?
— Ты девушка, Марихен. Девушки не должны заниматься науками, Бог дал им другое предназначение. Я же побудил тебя свернуть с пути.
— Простите, что напоминаю об этом, господин, но разве вы сами не называли мои скромные способности Божьим даром?
— Я не знаю, Мария. Я ничего не знаю. Говорят, что у каждого бывает лишь один ученик, и мой пришел ко мне в сером платьице и с косами за спиной. Так мне казалось. Но, возможно, это было искушение… Прошу тебя, не смотри на меня так. Ты легко могла бы сравниться с лучшими из моих студентов, и это тем более поразительно, принимая во внимание, как мало времени ты отдаешь занятиям… но, Мария, ты — девушка! При всех твоих способностях ты никогда не станешь даже бакалавром. Женщине грешно стремиться к учености.
— Разве один и тот же поступок может быть греховным для одного и добродетельным — для другого? Почему я принуждена заниматься втайне тем, за что юноши получает похвалы и ученую степень?
— Ты ошибаешься, дитя мое. Мы оба с тобой не богословы, но пойми, что формальная логика тут не поможет. Есть много поступков, которые сами по себе не бывают хорошими или дурными. Ну вот, к примеру, отказ дать денег может быть сочтен бережливостью или скупостью, в зависимости от чувств, которыми он продиктован, и последствий, которые он влечет за собой. Или, прости мне нескромность примера, — любовь к женщине ее мужа почтенна, а чужого человека — преступна. Отделяя внешность поступка от его сути, мы рискуем впасть в пустословие.
— Я поняла. Я не обвенчана с мудростью. Должно быть, я повторяю грех моей матери.
— Ты разрываешь мне сердце.
Глава 3
— Мария! Эй, Марихен!
Я обернулась. Кетхен, судомойка в доме Майеров, стояла на черном крыльце и манила меня рукой. Кетхен была добрая девушка. В отличие от многих и многих, она никогда не выказывала пренебрежения ко мне, не спрашивала, почему это я называю госпожу Хондорф тетушкой, раз я ей вовсе не родная. Мы с Кетхен не то чтобы дружили, но ладили. Молоденькая девчушка, с большим улыбчивым ртом, с веснушками, которые во всякое время года украшали носик и лоб, с огромными серыми глазами, она и сердилась-то так, что весело было на нее смотреть. Но сердилась редко: в самый хлопотный день весело шуровала тряпкой, весело гремела тарелками и весело распевала, как наденет бархатное платье, а любимый подарит ей кольцо. Сейчас она таращила глаза до того широко, что не было никаких сомнений: есть потрясающее известие.
— Наша сейчас к твоей пошла! — значительно и тихо сообщила Кетхен, когда я подошла поближе. — Зачем бы это она, не знаешь?
Госпожа Майер решила навестить мою благодетельницу. Докторша — вдову купца? И впрямь, к чему бы это? Ой, не к хорошему…
— Не знаю. Меня бранить, наверное.
— За что?
— Они вдвоем придумают. — Мне было не до веселья, но Кетхен прыснула в ладонь.
— Ой, ты всегда как скажешь!.. Ну ничего, не горюй. Подумаешь, поругает, глупости это все. Приходи вечером к колодцу. Придешь?
— Приду, если отпустит. Прощай пока.
От радости, принесенной часом за книгой, не осталось следов. Рано или поздно это должно было случиться, но зачем так скоро, Господи? Зачем сегодня?
Дома я в самом деле застала госпожу Майер. Не хочу сказать, что я удостоилась чести ее лицезреть, но слышала вполне отчетливо. Звонкий, как колокольчик, голосок госпожи докторши без труда пронзал тонкую стену:
— …Сказать по чести, я не понимаю, к чему нужна эта странная служба. Мы держим достаточно служанок.
— Таково было желание вашего супруга, — почтительно, но вместе с тем ядовито отвечала благодетельница.
— Мой муж, к моей величайшей досаде, не слишком сведущ в земных делах. Для работы, на которую он нанял вашу племянницу, в доме хватило бы рук. Конечно, мне не жалко этих грошей для девочки, но я удивляюсь вам! Что побудило вас отдать бедняжку в чужой дом? Быть может, нужда?
— Благодарю вас, госпожа моя, мы не терпим нужды. Но вам, вероятно, известны слова о том, что труд возвышает дух и укрепляет веру. Я не возьму греха на душу и не стану развращать праздностью дитя, порученное мне Господом.
— Труд! Весь этот труд состоит в том, чтобы водить тряпкой, подоткнув подол, да сверкать хитрыми глазками. Повторяю снова, я удивляюсь вашей доброте, почтенная.
— Боже небесный! — Тетушку Лизбет оскорбили дважды, назвав сначала бедной, а потом доброй, и этого она не могла спустить даже госпоже докторше. — Я не могла подумать… Ваш почтенный супруг, да неужели…
— Оставьте в покое доктора Майера, дорогая моя госпожа. Я говорю о студентах, которые приходят к нему.
— Школяры? И что же они, вместо наук занимаются, прости меня Господи, любовными делами? С вашими служанками?!