Наследники Тимура
Шрифт:
Хмурое утро
Даже тот, кто не был никогда в Ленинграде, знает, что этот город поразительно красив. И не важно, — розовеют ли над ним светлые сумерки белых ночей, или несутся свинцовые тучи, подгоняемые сырыми ветрами Балтики, — он все равно красив! Всегда! Даже в это хмурое утро, завешенное туманной кисеей холодного, моросящего дождя.
Дождь идет уже третьи сутки, приводя в отчаяние приезжих. Они зябко жмутся к стенам домов, пытаются переждать непогоду под железными козырьками подъездов. Наивные мечты и надежды! Они неосуществимы под осенним ленинградским небом. Надо шагать вместе со всеми, не обращая никакого внимания. Вот молодой человек в небрежной позе прислонился к фонарю и спокойно, как ни в чем не бывало, читает мокрую, порыжевшую газету. А там — двое старичков,
Люда Савченко была способной, сообразительной девочкой. У нее были ловкие на всякое рукоделие руки. В этом кропотливом женском ремесле ей не надо было, как другим, допытываться: «Как и почему?». Она быстро схватывала то, что казалось ее сверстницам премудростью. Но у нее не хватало терпения и трудолюбия довести до конца хотя бы одну работу.
Она рано научилась владеть иглой. Ей захотелось перешить всем своим куклам платья. Но не хватало терпения распороть их одежду по шву. Она разрезала ножницами и сшила своей самой любимой «спящей красавице» блузку с одним рукавом и без ворота. Все остальные остались на всю жизнь без нарядов. Она бралась сразу за несколько дел и ни одно из них не доводила до завершения. У нее были свои соблазнительные страсти и увлечения, не требующие никакого напряжения ума, никакой настойчивости. Она могла смотреть фильмы часами, забывая обо всем на свете. А когда у соседей по квартире появился телевизор, — Люда не пропускала ни одной передачи. Если в этот день мать была свободна от работы и напоминала дочери об уроках, Люда нетерпеливо перебивала ее:
— Ну отстань, мама! Что в самом деле! Я сама знаю. Я же не маленькая, — правда?
Марфа Степановна не надоедала. Ей казалось, что всякие указки, контроль и наблюдения за школьными делами ограничивают самостоятельность дочери. В самом деле, она не маленькая. Учится? Жалоб нет? И ладно…
Между тем увлечения Люды таили в себе опасность: на приготовление домашних заданий оставалось очень мало времени. Она училась кое-как, не слезая с троек. Часто у доски ее выручала только хорошая память. Но вот однажды, хмурым утром… Да, это действительно было хмурое утро. Люда долго не могла его забыть…
Срок сдачи в школу сочинения по литературе был назначен на понедельник. Но утром в воскресенье во всех кинотеатрах демонстрировался новый фильм в двух сериях. Люда купила билеты на обе серии. А вечером по телевизору передавали цирковое представление. На экране то и дело появлялись акробаты, жонглеры, фокусники и даже любимый клоун Борис Вяткин с собачкой Манюней. Ну, как тут устоять?! Мать работала в вечернюю смену. Когда Люда в половине двенадцатого ночи села за стол, чтобы приняться за сочинение, перед ее глазами, заслоняя всё, мелькали увлекательные кинокадры и слышалась бравурная цирковая музыка. К часу ночи Люда успела написать в тетрадке: «Капитанская дочка». Образ Петра Швабрина. Сочинение ученицы 7-б класса Людмилы Савченко» и… три фамилии, которые много раз, в раздумье над фильмом и цирковой программой, она обвела жирными кружочками: «Гринев, Швабрин, Пугачев…» Потом… она уснула за столом. А утром предстояла расплата за легкомыслие: надо было сдать вместо сочинения чистую тетрадку с кружочками — «Гринев, Швабрин, Пугачев» и получить кол. Люда не пошла в школу. Она пять часов бродила по улицам, придумывая оправдание своему поступку. Было сыро и холодно. Ветер с моря гнал по свинцовому небу черные облака. Они стелились над крышами домов. В Фонтанке высоко поднялась вода. Люда прошла чуть ли не всю набережную от Лермонтовского проспекта до Невского, раздумывая над тем, что ей теперь делать. Она устала и продрогла. Придя домой, Люда побоялась признаться матери. Но ее мучила совесть, и она так расстроилась, что не смогла приняться за сочинение, не узнала у подруг о заданных уроках и на другой день снова не пошла в школу.
«Да что же я скажу? — ужасалась она утром следующего дня. — Как я покажусь в классе? Что скажу классной воспитательнице, девочкам, пионервожатой?»
У нее было два рубля, которые ей оставила мать на школьный завтрак. Чтобы как-нибудь забыться и хотя бы на время избавить себя от неприятных и горьких дум, Люда пошла опять в кино. Но это не принесло облегчения. Тревога не проходила. К концу сеанса разболелась голова. Люда расплакалась и, боясь явиться домой зареванной, долго шаталась по улицам.
К трем часам дня, устав от беспокойного бродяжничества, она набралась, наконец, решимости и дала себе слово, что завтра явится в школу с повинной и все честно расскажет подругам, классной воспитательнице, старшей пионервожатой. Но утром, как только зазвенел будильник, ею вновь овладели страх и малодушие.
Так начались новые сутки…
В тот день, когда Аня Баранова встретила в трамвае Марфу Степановну, Люда сидела дома. Ею овладело такое тревожное состояние, что, когда раздавался у двери звонок, она каждый раз вздрагивала от страха. Кто-нибудь из жильцов открывал, и Люда беспокойно прислушивалась к голосам. Ей казалось, что все знают о ее проступке и вот пришли теперь, чтобы поймать ее, уличить. Она уже видела перед собой осуждающий взгляд классной воспитательницы, строгие глаза матери, много глаз, негодующих и строгих…
Таинственные спутники
Аня Баранова занималась в кружке рисования и живописи пятый год. Некоторые из ее пейзажей уже побывали на выставках детского творчества, а за «Утро в Разливе» она даже получила премию. Картину вывесили в одном из нарядных залов Дворца пионеров, по соседству с другими работами юных художников.
Аня любила бывать во Дворце. Он всегда так празднично весел. Многоцветно и ярко сияют радужные огни в огромных хрустальных люстрах.
У Ани здесь было немало знакомых, друзей, товарищей по кружку. Иногда, после занятий, она перебегала в главный корпус — оставалась там поиграть вместе со всеми, пела песни, танцевала. Но сегодня она заглянула только на минутку в библиотеку, сдала книги и, нигде не задерживаясь, торопливо прошла через шумные залы. Никакие веселые развлечения ее не прельщали. Тяжелой заботой лежали на сердце все последние школьные события, было много домашних заданий, и, кроме того, Аня обещала зайти вечером к Марфе Степановне, чтобы выяснить, наконец, эту странную историю с Людой Савченко.
Кое-кто из знакомых девочек окликнул Аню. Она на ходу помахала им рукой: дескать, некогда, спешу… и стала быстро спускаться по мраморной лестнице к гардеробу.
На нижней площадке стояли два мальчика. Один — лет тринадцати, с двумя нашивками на рукаве, второй — значительно старше. «Вероятно, вожатый отряда», — подумала Аня, увидев такой же, как и у его младшего товарища, отлично отутюженный шелковый пионерский галстук.
Она уже проходила мимо них, когда тот, которого она приняла за вожатого, решительно преградил ей дорогу:
— Ты Аня Баранова?
— Да! — остановилась Аня.
— Нам надо с тобой поговорить по неотложному делу.
— А что такое? — удивленно спросила Аня. — Я очень тороплюсь…
— Мы задержим тебя совсем немного. Я думаю, что лучше всего переговорить вот здесь.
Он указал на стоявший за колоннами вестибюля диван и взглянул на товарища. Тот молча кивнул головой.
— Идемте! — сказал незнакомец и слегка дотронулся до рукава Аниного свитера, потом сделал жест рукой, приглашая ее идти вперед.
Аня слегка покраснела от смущения и, направляясь к дивану, недоумевала: «Что это за странное и неотложное дело?» Она старалась вспомнить, где она видела этого высокого, худощавого, несколько сутулого мальчика в больших роговых очках.
Аня оглянулась. Мальчики молча шли за ней. Второй — круглолицый и плотный, с густым румянцем — показался ей тоже знакомым. Она только сейчас увидела у него в руках ярко блестевший серебром музыкальный инструмент — трубу, валторну или корнет, — она в этом не разбиралась.