Наследники Тимура
Шрифт:
— Позвони, когда будешь свободна. Мы придем: я и Толя. Может быть, еще один мальчик. Посоветуемся с тобой, как это лучше сделать.
— Хорошо! Я позвоню, — сказала Аня весело. События этой неожиданной встречи, новое, необычайное знакомство выветрили все ее противное настроение, с которым она пришла сегодня на занятия.
Толя Силаев бежал по лестнице, тряся свой корнет и вытирая рукавом губы.
— Я свободен! — крикнул он.
— Отлично! — сказал Буданцев. — Идем! Посмотрим, — хитровато подмигнул он своему другу, — как выглядят разбойники, покушающиеся на кисточки и тюбики с краской.
На
— Он пойдет впереди, — сказал Буданцев Ане. — За ним ты… А мы с Толей несколько сзади. Прошу с нами не разговаривать. Мы пока не знакомы. Не бойся! — потрогал он ее за рукав. — Знай, что ты под надежной защитой!
— Я не боюсь! — тряхнула Аня решительно головой, но краешком глаза посмотрела в сторону и крепче сжала ручку этюдника.
Зойка Дыбина
Зойка Дыбина, которую Аня считала виновницей всех неприятностей в школе, была до крайности избалована родителями. Когда ей было всего три года, она уже отлично понимала, что если беспрерывно кричать и требовать своего, то мать и отец в конце концов сделают так, как ей хочется.
— Хочу гулять! Не хочу мыться! — кричала Зойка, обороняясь кулачками от матери, которая вела ее в ванную комнату.
— Доченька моя! Крошечка! — приговаривала мать. — Идем умоемся! Ну какое гулянье — ночь на дворе! Пора спать. Все спят: и зайки, и собачки… Давай умоемся и бай-бай!
— Хочу гулять! — вырывалась Зойка и бежала к двери.
Мать ловила ее. Но Зойка сползала с ее рук на пол, била ногами, кусалась, ревела на весь дом:
— Гу-ля-ять! Хо-чу гу-ля-ять!
Мать, не зная, как с ней справиться, звала мужа. Тот приходил, смотрел, удовлетворенно смеялся:
— Ох, хороша девка! Вот рыжий бесенок! Огонь! Честное слово! Такая себя в обиду не даст! Сильный будет характер!
— Ты не философствуй, а лучше помоги! Видишь, что она делает? Ну прямо припадочная, истеричка! Да перестань же ты, дрянная девчонка! — кричала она, пытаясь поставить дочку на ноги. — Вот я тебя сейчас ремнем!
Зойка извивалась вьюном, ревела еще больше.
От угроз и криков мать переходила к ласковому упрашиванию:
— Ну, доченька! Ну, что это такое, кошечка моя! Послушай мамочку!
— Да выведи ты ее гулять, раз она так хочет! — вмешивался муж. — Ну что тебе, в самом деле, лень, что ли?
Зойку выводили гулять на темный пустынный двор. Ей становилось скучно, и через несколько минут она уже просилась домой.
До пяти лет мать кормила ее с ложки, рассказывая при этом сказки. Всякая пауза вызывала решительный отказ от еды и однообразное, как сломанная патефонная пластинка, нытье:
— Хочу сказку… Хочу сказку… Хочу сказку… Наконец девочка начала учиться в школе. Родители по-прежнему баловали ее, ни в чем не отказывали. Если она была «в плохом настроении», — задабривали чем-нибудь «вкусненьким» или подарками. Отец называл это «повышением жизненного тонуса ребенка».
Исполнение любого желания требовало только одного слова: «Хочу!». В ответ Зойка никогда не слышала: «Нет!» или «Нельзя!». Вот почему школьная дисциплина, требовательность учителей, часто сказанное строго: «Нет!» или «Не разрешаю!» — вызывали в Зойке бурю протеста. Она возражала, насмешливо фыркала носом, грубила.
Мать вызывали в школу.
Лидия Петровна виновато стояла перед классной воспитательницей, тихонько защищалась обычными аргументами:
— Поймите, — я мать. Я люблю свою дочь. Она у меня единственная. На жестокость по отношению к ребенку я не способна.
— Никто от вас не требует жестокости. Но ваша любовь уродлива, — она калечит девочку.
Лидия Петровна доставала из сумочки душистый платочек, уголком снимала слезинки у глаз, торопливо пудрила нос.
— Что же делать, я не знаю!
— Пусть зайдет ваш муж, и чем скорей, тем лучше.
Виктор Николаевич, однако, в школу не шел. На все замечания Лидии Петровны отвечал неизменно: «Не могу! Занят! Премьера на носу! Сходи, пожалуйста, сама…»
Однажды Лидия Петровна пришла домой совсем расстроенная:
— Виктор, ты должен пойти обязательно!
На лице у него появилась страдальческая гримаса:
— Господи, боже мой!.. Но ведь ты же бываешь в школе. Зачем же мне-то?.. В конце концов, что им от меня нужно? Девочка учится неплохо. Двоек нет. Да, у нее несколько своенравный, независимый характер. Но хуже, если бы она была тихоней, мямлей, рохлей. Это живая, здоровая девочка, с огоньком. Согласен, что она несколько вздорна, но ведь это же все-таки ребенок. Пусть найдут к ней какой-нибудь подход, они же воспитатели!
— Она грубит учителям. Классная воспитательница сказала, что она всем грубит, над всеми издевается. Она стала несносна!
Виктор Николаевич свел вместе брови и еще больше нахмурился.
— Ей-богу, это не педагоги! Придется самим придумать, как занять Зойкин досуг. Надо будет увлечь ее спортом. Коньки, теннис, что-нибудь в этом духе… Я подумаю. Ты, пожалуйста, не беспокойся. Ничего страшного!
Он ласково потрепал жену по щеке, поцеловал ей руку и уже из коридора крикнул:
— Лика! Идея насчет спорта: скажи Зойке, что я куплю ей завтра велосипед.
Вскоре классная воспитательница Мария Кирилловна написала Виктору Николаевичу письмо. Она настойчиво просила его зайти в школу.
Письмо Зойка отцу не отдала. Разорвав его, она злобно пробормотала:
— Ябедничаешь, кривуля! Ну, ладно, я тебе отомщу!
Зойка посоветовалась с двумя влюбленными в нее подпевалами-подружками, и те с восхищением одобрили ее план.
Старая учительница
Классная воспитательница Мария Кирилловна страдала тяжелой формой гипертонии. Девятьсот дней ленинградской блокады — голода и лишений — преждевременно состарили ее и сделали полуинвалидом. Она была ранена во время артобстрела осколком в шею. Парализованные мышцы держали теперь ее голову в постоянном напряженном наклоне на левую сторону. Если ей нужно было посмотреть направо, — она должна была для этого повернуться всем корпусом вполоборота.