Наследники Ваньки Каина (сборник)
Шрифт:
—Слушай,— хрипел Тюха, пожелтев и кося глазами.— Пока не доскажу, не ходи ...— Он закашлялся, потом захрипел, отлежался и заговорил с каким-то присвистом в горле:— Всего их у него трое. Про Аграфену уже сказал. Ему ее Красавец под Курском у отца за тыщу рублей купил. Два года назад было. Она и приклепалась к нему. И хошь верь, хошь нет, она у Кота при полном доверии. Второй — Красавец. Его весь блат знает. Он и при Николашке сидел. Знаменитый убивец. Сам маленький, а копыта агромадные. Модный такой, из себя рыжий, в конопушках, нос острый, баб любит страшенно. Перед тем как пришить, насилует. Сам Кот — ни-ни. Хозяин. Кроме денег, ничего не любит. С женой живет честно. Третий у них Губан, шальная голова, в кавалерии служил. Тот особо всякие заварухи любит
—Точно, Губан!
Клыч вздрогнул, и они с Климовым впились в глаза друг другу. Удача!
—Пал Матвеич, я тебя еще потираню,— сказал Клыч,и Тюха кивнул. Лицо его было землисто-бледным. Глаза провалились глубоко и оттуда смотрели, теряя блеск, тускнея и закрываясь.
Где прячется Кот? Где у него основная хаза?— наклонился над Тюхой Клыч.
Я с ним говорил под Клебанью, в селе Решетовке. Навроде там он грабленое прячет, ходил такой слушок,— шептал бескровными губами Тюха.— А кроме ничего... не знаю... В Горнах бывает, а у кого — тьма...
Они встали. Тюха смотрел на них мутнеющими, неживыми уже глазами, дыхание его было чуть заметно. Клыч натянул на него одеяло, и они вышли.
—Вот так братишка,— сказал Клыч, когда они шли через двор тюрьмы.— Жила в человеке какая-то правда. Загубил он ее в себе, залил чужой кровью, ан выползает она, хочешь, не хочешь. Вот после этого и суди человека.
Из домзака их подбросили на машине, в здании управления они расстались. Клыч поспешил к начальнику, Климов пошел в бригаду. В коридоре у окна перекуривали ребята из других бригад. Окно пламенело солнцем, и лица курильщиков светились, волосы и брови у всех казались огненными или золотыми. Папиросный дым плавал вокруг их голов клубами, и прогорклым запахом табака был полон весь коридор.
В подотделе Стае и Потапыч слушали Селезнева. Тот сидел на подоконнике и, куря, небрежно ронял слова:
—Вхожу к бандюге. Он посмотрел и закрыл глаза. Даже храпит. Я говорю: «Хватит кемарить!» Ни в зуб ногой. Спит. «Подъем,— говорю,— мент пришел!» Открывает глаза: «Чего, говорит, легавый, выпендриваешься? Я раненый, имею право».— «Я тебе,— говорю,— покажу сейчас право, бандюга! Разевай шнифты, протокол составлять будем». Ладно, глаза раскрыл, смотрит. Я устраиваюсь, лист кладу, начинаю задавать вопросы. Он только смотрит. Я: «Имя, фамилия, где родился?» Он смотрит, гад ползучий, и — молчок. Напрасно бился, короче: сказал ему и что «вышка» его ждет, и что может облегчить свою вину чистосердечным признанием. Ноль внимания. Только смотрит, сволочь, разбойными своими глазами. Так и ушел. Выхожу, а высокое наше начальство стоит в коридоре и пытается что-то втолковать этой лишенке, что у него секретаршей работала,— Шевич. Навестить, понимаешь, пришла подругу. Клембовская, видишь, подруга ее, оказывается... Он ей хочет сказать, а она — фунт презрения, смотрит мимо. Клейн меня увидал, сразу исчез.
Климов, не отрываясь, смотрел на Селезнева. Тот обеспокоенно взглянул на него и отвел глаза. Косо усмехнулся:
—Чего смотришь, Климов? Плохо допрашивал?
Климов с трудом оторвал от него взгляд. Уставился на носки сапог. Да, права Таня, права, иногда стоит бить, а ты не можешь: все время помнишь, что вы служите одному делу... И тут он вспомнил слова Селезнева, и боль тонко прошила сердце. Так они разговаривали — Клейн и Таня? ... Надо было немедленно забыть об этом. Кот бродил на воле, а он, чем он, Климов, занимается — мелко, по-мещански ревнует своего начальника к своей девушке... Впрочем, она и не была его девушкой. Две вечеринки, один поцелуй, и тот от возбуждения, от паров портвейна... Климов стиснул зубы, сел и стал раскладывать на своем столе листы. Ему надо было записать допрос, или, скорее, разговор Клыча с Тюхой.
Плохо ты Губана допрашивал,— сказал Стас.
А что за Губан?— спросил Селезнев.
Тип этот... Его несколько человек уже опознали; Губан — из шайки Кота.
Так и думал,— усмехнулся Селезнев, медленно выпуская дым из ноздрей.— Они мне нарочно самый твердый орешек подсунули. Никак не простят выступления на ячейке.
Не знаю, сударь мой,— сказал Потапыч, жуя губами,— что вы такое изволили сказать на ячейке, но ни Клейн, ни Степан Спиридонович не таковы, чтобы осуществлять личную месть через служебные отношения.
Селезнев насмешливо покачал головой.
Да-да,— повторил Потапыч,— не способны. Я много всякого начальства видел на веку. Эти совсем иные. Оба революционеры-с. Вот.
Чья бы корова мычала,— сказал Селезнев,— ты, старик, о революции рассуждать не смей.
А кто ты такой, чтобы всем указывать, что сметь, что нет?— внезапно даже для себя ввязался Климов.
Селезнев удивленно скосил на него глаза. Распахнулась дверь, вошли Клейн и Клыч.
— Оперативка, товаричи.
Все расселись по местам. Клейн оглядел сидящих воспаленными глазами, остановил взгляд на Климове. Тот тоже смотрел на него, пытаясь узнать, что же успел он все-таки сказать Тане. Но что можно узнать по худому, замкнутому лицу такого человека, как Клейн! Они отвели друг от друга глаза.
— Товаричи!— сказал Клейн.— Итак, дело за нами. Благодаря сообчениям Тюхи и Клембовской много виясняется. Во-первых, шайка Кота действовала по разработанному плану. Клембовские были ограблены и убиты, потому что это заранее било намечено. У Клембовского золото, необходимое ему как дантисту, хранилось в сиденье зубоврачебного кресла. Найти его могли только люди, знавшие о месте его хранения. Виктория Клембовская не доверилась нам. Из-за этого и пострадала, питалась наладить слежку и месть преступникам собственными силами. Она бродила по притонам и кабакам, думая там услышать об убийцах. Но вместо этого лишь привлекла к себе их внимание. Тем не менее она знала, что путь к золоту мог указать бандитам только человек, близкий к их семье. Она вспомнила, что совсем недавно от отца ушла его медсестра, много лет помогавшая ему в работе. Дольго пришлось искать медсестру, потом Клембовская обнаружила ее. Та запиралась и все же призналась, что о золоте она говорила только одному человеку — своей квартирной хозяйке. Хозяйка торговала на ринке, ее иногда навещал рижий человек небольшого роста. Его медсестра несколько раз видела. Клембовская направилась к Кубриковой — так звали домохозяйку. Она вошла к той и наткнулась на труп. Сначала питалась принять ... э... как это... помочь. После возни поняла, что это есть труп. Вишла оттуда напуганная и растерянная, и в этот момент на нее било совершено покушение. Ми потеряли в том деле двух сотрудников. Но Губан в наших руках, а вторым бил, по всей видимости, Красавец, тот самий рыжий, что стреляль в наших людей, а потом питался ликвидировать Губана. Видимо, не хотель оставить его в наших руках. Таким образом, ми идем по следу Кота. Больше того, в руках у нас его сообчнйк. Он, правда, мольчит, но ми постараемся, чтобы он заговориль. Надо только придумать ход.
Не заговорит он,— сказал с места Селезнев.— Их, гадов этих, пытать бы с огнем, как в старые времена, тогда бы небось развязали языки.
Питать ми не можем, ми революционная страна, а заговорить он дольжен,— сказал Клейн,— Тюха тоже мольчаль, но Степан Спиридонович нашёль к нему ключ... Итак, начнем обдумивать операцию.
В дверь вскочил дежурный.
Товарищ начальник,— закричал он,— ломится к вам эта сумасшедшая баба, не могу ее удержать!
Кто такая?
Да эта, Шварциха! Кричит: немедленно подавай ей начальника!
Момент,— сказал Клейн,— Через несколько минут я буду у себя...
Но дверь, отброшенная сильным толчком, загремела пружиной, и грузная черноволосая женщина в платье с бесчисленными рюшами и оборками ворвалась в комнату.—Не медлите!— кричала она.— Прошу вас, не медлите! Его не оказалось! Вы слышите? Его не оказалось в поезде!
Момент, мадам,— сказал Клейн.— Говорите подробнее. Кого не оказалось в поезде?
Мужа! Он ехал в Москву. Он вез бриллианты! Его не оказалось в поезде!