Наследники Ваньки Каина (сборник)
Шрифт:
Плохо свое дело делают?— спросил Климов.— Не припомню, чтобы тот или другой на дежурство не вышли, с опасной операции сбежали...
Разве только в этом человек познается?
В чем же, Стас?— спросил Климов, подчищая тарелку.— Объясни ты мне: живет на свете человек, хорошо делает свое дело, не подставляет другим ногу, смотрит на мир, видит его радости и с ними радуется, видит его недостатки и пытается их исправить. Разве это плохой человек?
Эх, Витя,— с горечью сказал Стас,— не идейно ты мыслишь, не социально. Главное дело, на чьей человек стороне, за чью идею он готов голову положить!
А если за свою собственную?— засмеялся Климов.
Вот такой человек и есть индивидуалист и негодныйдля
Стае не умел жить без политработы, зря его в этом упрекал Селезнев.
Вечером увидимся?— спросил Климов, дожевывая последнюю картофелину.
Дежурю в танцзале Кленгеля.
Тогда до завтра.
Бегом, потому что опаздывал,— а Клыч этого не любил,— Климов вылетел из калитки....В комнате подотдела на подоконнике сидел Селезнев в роскошном сером костюме, белой сорочке и «бабочке», туго стягивающей красную жилистую шею. Кепкой он сбивал пылинки с отглаженных брюк. За столом писал что-то Потапыч, дымя короткой обкуренной трубкой. В галифе и спортивной фуфайке, обрисовывавшей мускулатуру, прохаживался Филин.
Не, ей-богу,— говорил, морща низкий лоб и самолюбиво посматривая на остальных.— Если что, я отсюда сматываюсь и открываю спортзал для гиревого спорта.
Капиталец накопил?— спросил Селезнев, усмехаясь.
Капитал найду!— упрямо тряхнул челкой Филин.— А без гирь жить человечеству невозможно.
— То-то вчера со всеми твоими бицепсами Тюху удержать не мог,— смешливо щурился на него Селезнев.
Филин, набычась, смотрел на него.
А ты мог?
Не будь Климова,— снисходительно повествовал Селезнев,— Тюху бы только и видели. Молоток Климов!
Климов не поверил своим ушам. Он уже полгода работал в угрозыске, но похвала Селезнева его изумила. Селезнев хвалить товарищей не любил.
Вы и сами б его взяли,— сказал он.
Факт, взяли б,— тут же ответил Селезнев,— но и ты вовремя случился.
Ты, Селезнев, конечно, здорово вчера на него кинулся,— сказал, багровея, Филин.— Это я ничего не говорю. Но только чего это ты тут награды раздаешь? И сами знаем, кто чего стоит.
Не любишь, Филин, критику,— захохотал Селезнев. Его крутоскулое сероглазое лицо было полно чувства собственного превосходства.— Вот за это и в комсомол тебя не берут. Не выйдет из тебя человека, Филин.
— Зато из тебя уже вышел,— со злобой сказал Филин, сплевывая.— Коммунист, а вырядился, как фазан. Правильно это, а? Ответь вот тут трудящимся.
Селезней соскочил с подоконника и прошелся по комнате.—Я тебе так скажу, гражданин Филин,— резко повер нулся к оппоненту Селезнев.— Во-первых, много себе позволяешь, пытаясь критиковать партийца. Вот первый тебе ответ.
Вошел Клыч, кивнул всем и ушел к себе за перегородку.
Во-вторых, скажу тебе вот что,— продолжал Селезнев, раскуривая папиросу «Ира»,— я так считаю: мы — авангард мировой революции, мы ее пружина, нерв. Это правильно?
Ну, правильно,— настороженно глядел на него Филин.
А раз так, то имею я право во всем и всюду занимать первое место. В стране недород. Тяжело. Но меня это не должно касаться. Меня надо кормить, обувать и одевать. Потому что я обязан быть готов к последнему, решительному бою, ясно? Я должен выглядеть на все сто! Потому что я, если хочешь знать, вроде как бы правофланговый, а по нему всех нас мерят и оценивают.
— Значит, тебя обеспечь и принаряди, а остальные хоть умри, потому что по таким, как ты, и нас должны мерить?— подал голос от своего стола Потапыч.
— Давно замечаю,— жестко и раздельно для большей внушительности проговорил Селезнев,— буржуазным духом попахиваешь, дед. И несешь в массу разброд и шатания.
— Я человек старый,— сказал Потапыч, выдохнув дым,— и вполне могу ошибаться. Тем более времена так перевернулись. Но не могу все-таки сообразить: революция была потому, что одни имели все, другие ничего не имели. А теперь ты требуешь, чтоб ты имел все, опять-таки даже когда у других нет ничего. Что же, революция для одного Селезнева делалась?—Уравниловку тебе подай,— негромко сказал Селезнев, что-то обдумывая.В это время из-за своей перегородки вышел Клыч.—Я с тобой, Потапыч, согласен,— объявил он,— в тридцатом году работал я на английском угольщике. Вел понемногу пропаганду. Но англичане, они народ другой. Они прямую выгоду во всем ищут. И вот как-то раз мне один приятель говорит: «Принципы ваши, друг, очень высоки. Но погибнут они,— говорит,— потому, что человек немыслим без жажды стяжательства. Вы победите,— говорит,— и опять кто-то захочет жить лучше других...» А я тогда ответил: «Человек меняется, старина. Мы воспитаем такого человека, который — надо будет — голову сложит за счастье других». А ты, Селезнев, тут проповедуешь черт знает что. И за всеми твоими словами та же пошленькая идейка: я лучше других и хочу жить лучше их. А на каком основании, раздери свою печенку? Чем и кого ты лучше?
Селезнев стоял совершенно прямо. Крутоскулое лицо его было белым, челка прилипла ко лбу.
Ваше выступление, товарищ Клыч, да еще в среде беспартийных,— медленно произнес он,— я расцениваю как политически вредное. Обо всем этом буду ставить вопрос на ячейке.
Валяй,— отмахнулся Клыч,— а теперь, ребята, об судим вчерашние события... Такого дела, как убийство Клембовских, у нас, можно сказать, и не было, кроме, пожалуй, случая на хуторе Веселом. Но как ни верти, а за последние три месяца таких нещадных убийств уже два. Кто докладывает?
Селезнев, уже усевшийся за свой стол, поднялся.
—Лежали они три дня. Соседи Шварцы слышали, что наверху ходят, двигают мебель. Но Клембовский принимал на дому, поэтому они к шуму наверху привыкли. Обнаружила трупы дочь. Учится в Москве в медицинском. Приехала и подняла тревогу. Все четверо: Клембовский, жена, кухарка и дворник убиты ударом ломика или обухом...
Дочь допрошена?— спросил Клыч.
Допрошена,— ответил Селезнев,— буржуйская барышня. Сквозь зубы с нами говорит. Не верит рабоче-крестьянскому угрозыску.
Что унесено из квартиры? :
Она говорит, что только верхняя одежда и ковры.
Клембовский состояние имел?
В банке есть вклады, но чтоб он дома хранил большие деньги, едва ли.
— Добавишь, Потапыч?— поглядел на старика Клыч.
Потапыч встал.
—Характер ранений точно такой, как в случае па хуторе Веселом. И еще одно важное добавление. Кухарка изнасилована. В точности так, как на хуторе были перед убийством изнасилованы все женщины. Следов особенных преступники не оставили. Но все же в кладовке обнаружил я полный отпечаток мужских туфель. Это туфли «шимми»— с узким носком. Их носят модники и франты. Размер говорит о принадлежности их рослому мужчине.—Работаем так,— подумав, сказал Клыч,— по делу Клембовских ответственный Селезнев. Помогает ему Климом. Вчера я Брагина прижал, он слегка поддался. Иран, его не будем, да и не за что. Можно только чайную прикрыть, но это, считаю, не мера. А пока Гонтарь поедет к Брагину и продолжит вчерашнюю беседу. Надо вытянуть из него все, что знает. А ты, Климов,— закончил Клыч,— давай-ка пошерсти нашего крестника Афоню да промерь, кстати, как там он... Опять недавно с блатными его мидели.Климом подошел к цирку. Толпа здесь не убывала ни днем, пи вечером. На всех афишных тумбах города ядовито-красные аршинные буквы кричали: ФРАНЦУЗСКАЯ БОРЬБА. ЧЕМПИОНАТ НА ГЛАЗАХ ПУБЛИКИ. ТОЛЬКО ДВАДЦАТЬ СХВАТОК! РАЙНЕР ПРОТИВ СМИРНОВА. КОЖЕМЯКИН ПРОТИВ ПОБЕДИТЕЛЯ. ПРИОБРЕТАЙТЕ БИЛЕТЫ! БЕСПОДОБНОЕ ЗРЕЛИЩЕ! ТОЛЬКО ДВАДЦАТЬ СХВАТОК.