Наследники
Шрифт:
7
Ранним утром отряды атамана Грязнова вступили в Челябу. Под низким небом все еще кружила и бесновалась метель, заметая дороги и улицы городка сугробами. Крепчал январский мороз. Городок словно вымер: куда ни взгляни — везде ворота на крепких запорах, везде плотно прикрытые ставни. Лавки и магазеи — под надежными тяжелыми замками. Купцы и служилые люди попрятались и притаились в домах, не смея высунуть носа на улицу. Только посадские людишки и холопы сбежались к градским воротам, в которые вступало пугачевское войско.
Впереди всех на вороном гривастом
— Здорово, детушки!
Посадские мужики и бабы размахивали шапками, платками, криками радости встречали пугачевского атамана. За атаманом на конях выступали ближние его есаулы и сотники, осененные воинскими знаменами и хоругвями. Снежная дымка щедро серебрила широкие полотнища, волнами трепетавшие на упругом ветру.
На незначительном расстоянии от начальников шли рожечники и дудошники во главе со старым солдатом-барабанщиком. Этот служивый увязался за войском в Кундравинской. Есаулы не хотели брать седого инвалида, но он дошел до атамана и упросил его.
— Я всю Неметчину да Туретчину со своим барабаном прошел. За старостью вышел в тутошний гарнизон. Дозвольте с вами Расею обшагать.
— Шагай, служивый! — сказал атаман, и солдат пошел за войском.
— Веселей, орлы! Любо-лихо, чтоб поджилки тряслись! — подзадоривал теперь старый барабанщик дудошников. — Айда, братцы, вперед!
Глухо гудел барабан, будя притихшие улицы, пронзительно визжали рожки и дудели дудки.
За дудошниками грозными рядами шло войско. И страшило оно не оружием, а своей угрюмой решительностью, которая читалась на лицах шагавших в рядах. Кого тут только не было! Шли в войске мужики из приписных к заводам, убого одетые в серые сермяги, в нагольные полушубки, и многие из них топали по скрипучему снегу в лыковых лаптях. Молчаливо двигались угрюмые углежоги, которые узнавались по чумазым лицам, изъеденным угольной пылью. Все эти воины были вооружены дубинками, рогатинами, топорами, пиками, и редко у кого виднелся самопал или сабелька. Только заводские тащили за собой на санях пушки и мортиры; они казались грозной силой.
Позади пушек на маленьких бойких конях двигалась башкирская сотня, за нею нестройной толпой шли пешие толпы башкир, одетых в теплые малахаи. За плечами у них мотались холщовые колчаны, набитые красноперыми стрелами, в руках — тугие луки, готовые в любую минуту к бою. Гортанные выкрики башкир мешались с русской бойкой речью, вплетались в завыванья рожков и дудок, и все это вместе взятое наполнило городок необычным оживлением и тревогой.
Атаман Грязнов с любопытством разглядывал городок. Здесь все ему было знакомо, еще не так давно он прошагал через город одиноким шатучим бобылем, а сейчас вступал в крепостцу хозяином. Он беспокойно шарил по толпе; всюду встречались хотя радостные, но незнакомые лица. «Где же Наумка Невзоров, почему нет казака Уржумцева?» — озабоченно думал он.
Нахмурившись, Грязное смотрел на прочно замкнутые купецкие дома.
«Попрятались шишиги! Испугались расплаты за содеянное», — с ненавистью подумал он и закричал ближним есаулам:
— Пошто в колокола не звонят? Куда девались попы?
Посадский мужичонка, сорвав с головы треух, отозвался из толпы:
— Сбегли попы, батюшка! Вместях с воеводой сбегли.
— Савва! — крикнул атаман. — Ударь в колокол и вознеси молитву за наше воинство.
— Будет, батюшка! — откликнулся из свиты поп в нагольном тулупе. Спрыгнув с коня и передав повод пешему ратнику, Савва заторопился в храм.
— На звонницу, братцы! — оповестил он и полез на колокольню.
Минуту спустя над Челябой, утонувшей в сугробах, зазвучал благовест. В толпе поскидали шапки и закрестились.
— В добрый час шествуй, батюшка! — кричали в народе пугачевскому посланцу.
Между тем отряды и толпы пугачевцев разбрелись по городу и ломились на постой в купецкие хоромы. Загремели запоры, затрещали заплоты, оберегавшие торговое добро, остервенело залаяли псы, бросаясь на незваных гостей. Вооруженные вилами и топорами мужики не щадили купецкого добра. Ворвавшись во дворы, кололи откормленных свиней, хватали кур и, не обращая внимания на вой и причитания хозяек, стряпали сытное варево.
Ни пост, ни запугивания грехами — ничто не страшило мужиков. Они с жадностью поедали все, что попадалось под руку.
— Хватит, наголодовались, на вас работаючи! — отгоняли они прочь крикливых купецких женок.
На перекрестках улиц и на площадях задымились костры. В больших черных котлах башкиры варили конину. Густой белесоватый пар поднимался к сизому небу и таял. Город сразу ожил, по улицам засуетились люди, скакали конные, заскрипели возки, груженные дорогой кладью. То и дело гнали схваченных дворян и купчишек. На площади перед воеводской избой уже стучали топоры: плотники ставили из свежего теса глаголи. Со страхом взирали на это бредущие под караулом на допрос пленники.
Атаман Грязнов со своими ближними соратниками проследовал к воеводской избе. Там на крыльцо вынесли кресло, крытое зеленым штофом, и бросили под ноги пушистый бухарский ковер. Пугачевец уселся, возле него разместились есаулы. На площади сдержанно загудела толпа.
Начался допрос. Первыми подвели к пугачевцу дородных купцов-кержаков. Они степенно подошли, чинно стали рядком.
Из толпы крикнули купцам:
— Шапки долой! Не вишь, перед кем стоите?
Купчины неторопливо сняли лисьи треухи и поясно поклонились Грязнову. Тот пытливо вглядывался в их сытые бородатые лица. Волосы у всех были острижены в кружок, по-кержацки, взоры угрюмы.
— Вы что ж магазеи закрыли и хлеб упрятали от людишек? — строго спросил атаман.
— Исторговались совсем, — отозвался грузный, с густой проседью в бороде купец. — Сколько недель подвозу не было. Откуда хлеба напасешься!
По его бегающим, плутоватым глазам атаман понял: хитрит купец.
— Врешь! — закричал Грязнов. — Врешь, хапуга! Хлеб упрятали, дабы людишки голодовали. Видать, на глаголь захотели.
Седой дородный купец переглянулся с собратьями и, тряхнув головой, с легкой насмешкой сказал пугачевцу: