Наследники
Шрифт:
Все утро майор Гагрин с нетерпением ожидал, когда приведут пленного атамана Грязнова. Но посланные на розыски люди не возвращались.
«Должно быть, утонул на переправе через Миасс», — с досадой подумал майор, расхаживая по опустевшей воеводской избе. В разбитое окно дул свежий апрельский ветер, пол был весь засорен рваными бумагами. «Мерзость запустения!» — с брезгливостью рассматривал Гагрин следы опустошения.
Майор решил пройти в жилые комнаты воеводского дома. Крепко сжав рукоять сабельки, он решительно распахнул дверь в покои и на пороге носом к носу столкнулся с долговязым чиновником.
— Кто ты? — насупив брови, строго спросил он чиновника.
Человек в затертом мундирчике упал на колени.
— Ваше высокоблагородие, не губите! — возопил он. — Извольте выслушать!..
— Кто ты? Откуда взялся? — успокоившись, но сохраняя строгость на лице, снова спросил майор.
— Канцелярист Колесников. Пленен ворами. Ваше высокоблагородие, будьте милостивы! — слезливо умолял чиновник и протянул руки. По испитым щекам его текли слезы.
— Изменщик, предался вору! — сердито закричал Гагрин. — На глаголь захотел?
Канцелярист прополз на коленях вперед и ухватился за ноги майора. Прижав свое мокрое остроносое лицо к грязным сапогам офицера, взмолился:
— Пощадите! Это я наказал открыть вам восточные ворота. Это я…
— Молчать, чернильная душа! — не на шутку вдруг рассвирепел майор. — Где же вор? Куда сбежал? — Он схватил канцеляриста за шиворот и потряс. — Сказывай, где вор?
— Сбежал! — поник головой чиновник. — Сбежал в степь. Ваше высокоблагородие, тут есть один старикашка-слуга, так он переметнулся на сторону врага. Он и спас его!
— Притащить злодея! — выкрикнул офицер. — Эй, кто там?
Вошли два солдата, чиновник залебезил перед ними:
— За мной, братцы, за мной! Я покажу, где обретается злодей!
Перфильку притащили из светелки. Он не упирался, шел смело и перед столом допросчика держался с достоинством.
— Ты и есть тот самый злодей? — сердито спросил Гагрин.
— Я есть Перфилий Иванович Шерстобитов! — с гордостью ответил старик.
— Вору и самозванцу служил! На глаголь вздерну! — прикрикнул офицер.
— Врешь! — перебил его Перфилька, и глаза его блеснули. — Врешь, супостат! Не вору и самозванцу я служил, а царю Петру Федоровичу и простому народу!
— Вот как ты заговорил, собака! — гневно выкрикнул майор. — Убрать! Повесить супостата!
— Что, не по душе правда? — насмешливо сказал Перфилька и укоризненно покачал головой. — Эх, барин, барин, не кричи и не пугай! Не будет по-вашему. Меня изничтожишь, другого, а всю Расею не перебьешь!
— Повесить! — зло приказал майор, и рядом со стариком встали конвойные. Они схватили старика за руки:
— Пошли, дед!
Перфилька вырвался, прикрикнул:
— Не трожь, я сам до своей могилы дойду! Я не из трусливых! — Он вскинул голову, озорно блеснул глазами и вдруг на ходу запел:
Ты взойди-ка, взойди, Солнце красное…— Цыц! — прикрикнул, наливаясь яростью, Гагрин.
Старик еще бойче запел:
Над дубравушкой, дубравушкой зеленой, Обогрей, обсуши людей бедных…Старика подвели к виселице. Он огляделся на просторы, перекрестился:
— Ну, шкуры, вешайте! Вам только со стариками и воевать!
Он стоял прямой, решительный. Из озорства палач выкрикнул:
— Повинись, старый! Гляди, помилуют!
— Все равно ту же песню спою! Не угомонится русский народ, пока всех своих захребетников не перебьет! Айда, делай, собака, свое дело!..
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Воронко уносил Грязнова в южноуральскую пустыню. Далеко позади осталась Челяба, в туманной дали на горизонте синели горы, дыбились уральские камни-шиханы. Впереди, как океан, распахнулась безлюдная степь. Седогривый ковыль под вешним ветром бежал волнами к далекому горизонту. На редких курганах высились черные каменные идолы, грозные и молчаливые стражи пустыни. Над курганами в синем небе парили орлы. На перепутьях в пыли тлели кости, белели оскаленные конские черепа.
Вдали на барханах, среди степного марева, пронеслось легконогое стадо сайгаков, а за ними по следу, крадучись, бежал серый волк. Почуяв человека, зверь трусливо поджал хвост и юркнул в полынь.
Великое множество сусликов, выбравшись из нор, оглашали пустыню свистом. На встречных озерах шумели стаи перелетных птиц. Шумной тучей при виде всадника с водной глади поднимались варнавы. [14]
Степь! Степь!
Три дня и три ночи атаман блуждал среди колышущихся седых волн ковыля. Ранним утром из-за степных озер вставало солнце и зажигало самоцветы росы, унизавшей травы, и паутинки, раскинутые среди хрупких былинок. Поздним вечером раскаленное светило скрывалось за курганами, смолкали тогда свист сусликов, клекот орлов, над пустыней загорались звезды, прилетал холодный ночной ветер.
14
Гнездящиеся по песчаным береговым норам красные утки на Урале именуются варнавами.
Апрель в степи чудесен; и небо, и озера-ильмени, окаймленные камышами, и реки, набравшие силу от талых вод, отливают приятной для глаза голубизной. С наступлением сумерек на степь ложатся густые тени и наступает ничем не нарушаемая благостная тишина.
На четвертую ночь вспыхнули золотые огоньки. От края до края золотая корона охватила ночную землю — пылала степь.
Воронко взбежал на курган и тоскливо заржал. Грязнов поднялся в седле. Очарованный огоньками, он всматривался в ночную даль.
Над курганом во тьме с криком летели лебеди, прошумели утки. А небо было тихо, мигали звезды. Только один Воронко пугливо дрожал.
«В ильмени! Там спасенье!» — подумал атаман и, повернув коня, помчал к обширному мелководью. Сюда неслись стада сайгаков, не боясь человека и зверя.
Под звездным небом в тихой заводи застыли стада. Лишь вдали от берегов раздавался тихий плеск: встревоженно хлопали крыльями гуси…
Огоньки во тьме росли, торопились к небу. Словно кровью окрашивалась темь.