Наследники
Шрифт:
— Ишь ты, сам щуплый, а какую кралю подхватил! Ты кто ж, барин? — спросил один из них Андрейку.
Поникнув головой, писец ответил:
— Нет, крепостной я, а женка — итальянка.
— Что ж, выходит, в неволю везешь? — угрюмо продолжал кузнец.
— В неволю, — признался Андрейка.
— Так, — тяжело вздохнул мужик и с сердцем ударил по наковальне.
Веселое пламя вспыхнуло в горне, заплясало, только лица кузнецов пуще поугрюмели. Андрейка переглянулся с женой, и оба не спеша вышли из кузницы.
— Горюн парень! — со вздохом сказал вслед кузнец.
В
— Кто вы и что нужно вам тут, добрые люди?
Демидов выступил вперед и властно сказал слуге:
— Как видишь, нас застала в пути ночь. Пойди и доложи господину, что просим гостеприимства.
— Эх, сударь! — прошамкал старик. — Да никого тут и нет! Все покинули это гнездо. Один тут я, и где приютить — неведомо. Хоромы велики, а приюту и нет. Все рушится, господин мой. Да и покормить нечем… Езжайте, милые, к почтмейстеру: хоть и тесно, а все под крышей…
Проблуждав по сельцу, путешественники выехали наконец к почтовой станции, где и остановились. Большая станционная комната хотя и содержалась в чистоте и опрятности, но поражала своим необжитым видом и холодом.
Александра Евтихиевна зябко куталась в пледы и жалобно поглядывала на мужа. Приближались роды, и Демидов, встревоженный и злой, наступал на почтмейстера. Сухощавый долговязый немец учтиво выслушал жалобы Никиты Акинфиевича и безнадежно пожал плечами.
— Это лучшее, что найдете здесь, сударь, — сухо ответил немец.
— Едем дале! — закричал слугам Никита, но Александра Евтихиевна болезненно сморщилась и умоляюще сказала:
— Никитушка, побойся бога! Разве ты не видишь, в каком я положении?
Ночь тянулась медленно. Александра Евтихиевна сидела в кресле, уставившись в трепетное пламя свечей. Казалось, она прислушивалась к жизни, которая теплилась внутри ее тела. Аннушка в соседней комнате укачивала девочку, согревая ее посиневшие ручонки своим дыханием. Андрейка, раскинув на лавке теплые одеяла, предложил Никите Акинфиевичу:
— Укладывайтесь, сударь.
Александра Евтихиевна шевельнулась и простонала:
— Ах, Никитушка, не спи, сядь подле меня! Я боюсь, это скоро наступит…
Никита уселся на скрипучий стул и, раскинув ноги, задремал. Почтмейстер тихонько удалился в свою каморку.
За стенами, во дворе, выл ветер, переругивались ямщики, а в холодной комнате потрескивали свечи; неприятное полусонное оцепенение овладело людьми.
Ночь тянулась бесконечно…
Серый скупой рассвет стал заползать в настуженную горницу, когда Никита Акинфиевич был разбужен громкими стонами жены. Он открыл глаза и был поражен тем, что происходило. Отвалившись на спину, Александра Евтихиевна протяжно стонала. Подле нее возилась Аннушка. Лицо у нее было оробевшее, жалкое. Андрейки и слуг в горнице не было. Только сухой почтмейстер стоял у двери, спокойно вглядываясь в происходящее.
Никита быстро поднялся и наклонился над женой.
— Ой, умираю, — страдающе прошептала пересохшими губами Александра Евтихиевна.
Демидов быстро оглядел горницу и крикнул Аннушке:
— Немедля сыскать на селе бабку!
Почтмейстер учтиво поклонился Демидову и сказал:
— Не извольте, господин, беспокоиться. Я предвидел это, и бабка уже здесь, и если дозволите…
Не дождавшись ответа, он распахнул дверь в свою каморку и позвал:
— Никитишна!
Демидов недоверчиво разглядывал уже немолодую подвижную женщину, неслышно вошедшую в горницу. «Да нешто простая баба сможет?» — хотел он было запротестовать, но строгий взгляд немца остановил его.
— Здравствуйте, батюшка, — неторопливо поклонилась бабка Никите. Голос у нее оказался певучим и ласковым, круглое русское лицо ее приветливо светилось. Она неторопливо подошла к Александре Евтихиевне и заглянула ей в глаза.
— Не бойся, касатка, все будет хорошо. Глядишь, бог принесет счастья! — спокойно сказала она и оглянулась на мужчин. — Уж не обессудьте, тут дело бабье…
Простая русская баба почувствовала себя здесь полновластной хозяйкой и не спеша принялась за дело. Почтмейстер и Демидов переглянулись и, покорясь ей, вышли в тесную с тусклым оконцем каморочку. Никита сел на кровать и опустил голову на грудь. В душе его нарастали тревога и нетерпение. Схватив немца за рукав, он теребил его, жарко упрашивая:
— Озолочу, ежели добудешь умельца лекаря и хоромы теплые разыщешь!
Сохраняя невозмутимый вид, немец сухо сказал:
— Где добыть здесь лекаря? Да и поздно. Никакие богатства не смогут изменить положения, сударь. Остается терпеть и ждать.
Легко сказать — терпеть и ждать, когда стоны за стеной становились все громче и громче. За оконцем с низкого неба то моросил мелкий дождик, то мокрыми хлопьями валил снег. Среди сырости на дворе пылал костер, вокруг которого толпились слуги и ямщики. Андрейка о чем-то горячо им рассказывал. Над костром висел черный чугун, над ним вился густой пар…
— Девонька, воду шибчей! — раздался за перегородкой хозяйский окрик бабки.
Из горницы выбежала Аннушка, бросилась во двор к черному чугуну…
Все шло удивительно налаженно, без суетни. Размеренный воркующий говорок бабки действовал как-то успокаивающе. Через комнатку пронесли горячую воду, чистые простыни и полотенца. Слышно было, как бабка ласково уговаривала роженицу:
— А ты не стесняйся, кричи, родная, кричи! Понатужься!..
Демидов морщился, словно от зубной боли. Ему казалось, за перегородкой и без того сильно стонали. Большой и сильный человек, он вдруг почувствовал себя слабым, растерянным.