Наследство хуже пули
Шрифт:
– Что тут запоминать? – боксер, США, Лас-Вегас.
– Правильно. Через месяц на счет вашего детского дома поступит благотворительный взнос на сумму сто тысяч долларов.
– Что?..
– Я сказал – если вы исполните пожелания Эндрю Мартенсона о помещении Кости Мартенсона в свой детский дом, счет последнего увеличится с тридцати рублей до ста тысяч долларов. Как только мистер Эндрю уладит все свои дела в Вегасе, он вернется за сыном.
– Я все сделаю.
– Я был в этом уверен. Как только ребенок окажется у вас, вы пригласите журналиста из «Московских новостей» и попросите его осветить подробности этого дела в газете. Прочитав статью,
Повесив трубку и кивнув появившейся как по заказу стюардессе, Андрей вернулся на свое место…
Она шевельнула рукой и задела локтем сумочку, в которой находилось свидетельство того, что гражданин США Эндрю Мартенсон является обладателем десяти миллионов долларов.
Нет, ФБР – это, пожалуй, лишнее. Тридцать лет назад, когда Малькольм заключал с отцом Артура Малькова контракт, все было по-другому. Сейчас Россия и Америка хвалятся перед всем миром своим взаимодействием в деле поимки опасных международных преступников. После отлета из России она, Маша, и Андрей вне закона. Вне русского закона. Так, скорее всего, и будет указано в просьбе выдать их русской прокуратуре. На большее ума у русской прокуратуры вряд ли хватит. Для нее достаточно того, что кто-то стоял рядом, когда кого-то убивали, и что этот кто-то вдруг стал хозяином баснословной суммы. Сажали и менее виновных из числа совершенно невиновных.
А что ФБР? Просчитает все шансы и организует гонку за Мартыновым. Американцы тоже не любят, когда их граждане обогащаются на большие суммы, если только те суммы не выигрывают в лотерею.
Она закрыла глаза и стала ждать. Через восемь часов, когда «Боинг» с грохотом опустит свои шасси на посадочную полосу аэропорта имени Кеннеди, она распахнет ресницы, догадавшись тотчас, что уснула незаметно для себя. На нее будет смотреть уже бодрый, умывшийся Мартынов, и лишь тонкие красные прожилки в глазах убедят ее в том, что он волнуется.
– Мы в Америке, Маша.
И не будет для нее более странной фразы за последний месяц.
Глава 34
– Otel «Hilton», – бросил Мартынов водителю такси, который уже собрался было вместе с пассажирами встретить носильщика с чемоданами. Но носильщика не было, и таксист страшно удивился.
Машу это невероятно развеселило. Но уже в машине она, позабыв обо всем на свете, до боли сжимала ладонь Андрея и вглядывалась в окно такси. Разноцветные вывески, освещенные полуденным солнцем, чужой, но приятный запах внутри машины околдовали ее и превратили в сомнамбулу. Казалось, она была увлечена только созерцанием картины вокруг себя, все остальное – как то: борьба за мир, криминогенная обстановка и оставленная в России квартира – ее совершенно не интересовало.
Стекло машины было похоже на экран телевизора. А эти картинки – рекламы таблоидов, небоскребы, многоуровневые автострады – она как раз и видела каждый день по ТВ во время демонстрации фильмов. Чтобы до конца осознать, что она не в продолжающемся сне, а в реальной жизни, Маша опустила стекло, и в лицо ей тотчас ударил ветер, который, как ей казалось, имел тот же запах, что и в России… Это было невероятно: она – в Нью-Йорке…
– Скоро тебя перестанет удивлять все это, – понимая, какие чувства овладели женщиной, пообещал Мартынов. – Тебя будут интересовать дела, а не то, что им сопутствует. Не успеешь удивиться, как рекламы, Эмпайр-стейт-билдинг, Манхэттен и зеркальные витрины перестанут
– Почему? – прошептала завороженная Маша.
– Радугу, которая висит в небе больше пятнадцати минут, перестают замечать.
Статую Свободы разглядеть как следует ей не удалось, и теперь она, словно обескураженный такой несправедливостью турист, вертела головой в ее поисках.
– Скоро ты увидишь ее во всем великолепии, – сказал понимающий все без слов Андрей. – И поверь, она не такая уж крутая баба, какой хочет показаться.
Он выполнил обещание. В «Хилтоне» заказал номер со стеклянной стеной, и, пока рассчитывался с портье и выпроваживал его за пределы номера, она стояла у толстого, начисто вымытого снаружи стекла и с высоты, на которую ей никогда не приходилось забираться, если не считать полета на самолете, во все глаза смотрела на статую, расположившуюся на островке близ Нью-Йоркской гавани.
– По ночам у нее светится голова, – усаживаясь на широкую кровать, сказал Андрей, притягивая Машу к себе. – На самом же деле в голове этой пусто, и ничем от Севастопольского маяка она не отличается.
Я буду звонить тебе каждый час, – поцеловав девушку, он встал и принялся собираться – это было неожиданностью, Маша не думала, что начнется так скоро. – Но если я не позвоню в какой-то момент, то это не значит, что со мной случилась беда. Я могу просто отключить телефон из соображений необходимости. Мне будет гораздо спокойнее, если я буду уверен в том, что ты находишься в номере. Все, что тебе нужно, есть в холодильнике и баре. Вечером я вернусь. Но с того момента, когда моя нога перешагнет порог этой комнаты, и до той минуты, когда она перешагнет порог в обратной последовательности, ты должна находиться здесь. Не отвечать на телефонные звонки – звонить сама ты тоже не должна. Вот, в принципе, и все.
У двери он остановился.
– Скоро все закончится.
– Однажды я уже слышала это, – побледнев, жестко бросила Маша. – Ты возьмешь меня с собой.
– И тогда все пропало. Я не буду думать о деле. Я буду думать только о тебе. Малькольм возьмет меня за шиворот и будет долго смеяться над моей глупостью. Чтобы не услышать этого смеха, я пойду один.
Завалившись на кровать, она мертвым взглядом посмотрела в потолок. Ей казалось – едва он выйдет из номера, больше никогда не вернется.
Они еще в России договорились терпеть расставание и боль. И если она сейчас сорвется, она нарушит обещание. Она все испортит.
– Ты будешь звонить?..
– Каждый час.
И слово свое он держал до половины четвертого текущего дня.
«Он в метро», –спокойно подумала Маша.
В шесть она заплакала и с ненавистью стала смотреть на могущественную статую, олицетворяющую собой покой и душевное равновесие.
В девять часов вечера, когда в начавшем темнеть небе сквозь смог стали проглядывать первые звезды, Маша, свернувшись на кровати калачиком, уже ни о чем не думала.
В двенадцать, поднявшись с постели и дойдя до стеклянной стены, она прижалась к ней лбом и до боли в глазах стала вглядываться в сияющую бирюзовым светом корону статуи.
Ночь миновала, и это была самая длинная ночь в жизни Маши. С трудом оторвавшись от оконного стекла, она прошла в ванную и посмотрела в зеркало. Оттуда на нее смотрели изуродованные тоской и отчаянием глаза сумасшедшей женщины.
Она осталась одна в чужом городе чужой страны за тысячи километров от того места, где ей первый встречный мог протянуть руку помощи.