Шрифт:
Часть I
Глава 1
Двое мужчин с равнодушными лицами проследовали за уставшим после ночной смены доктором по широкой лестнице наверх. Перешли коридор и вошли в палату, сквозь окна которой начал пробиваться солнечный свет. Дежурство подходило к концу, и следователю с участковым уполномоченным необходимо было обработать последнюю заявку – сообщение из районной клинической больницы о поступлении пострадавшего. Что за пострадавший и кто таков, выяснить на месте, с пульта, не удалось. Дежурный врач твердил что-то об амнезии и нервном истощении…
Алкоголем
Бабушкин, поворчав по-стариковски, прихватил папку и спустился к крыльцу, где его и поджидал «уазик» райотдела. Хотя всей езды до больницы было минуты три.
Вот так началось это обычное для поселка городского типа утро. Как оно продолжится и чем закончится день – не знал никто.
Бабушкин долго смотрел в лицо мужчины и пытался понять, что же с бедолагой произошло. Двадцать лет в следствии, за годы эти через руки его прошли сотни уголовных дел, он читал их с той же простотой, с какой различал в глазах собеседников ложь, но сейчас он смотрел в глаза незнакомого ему человека и, сколько ни силился, сути понять не мог…
– Как вас зовут?
Человек помедлил и ответил просто:
– Лайер. Это я помню, Лайер.
Бабушкин задал другой:
– Где вы живете? Откуда приехали? Я спрашиваю, потому что точно знаю – ордынцем вы быть не можете.
– Я тоже точно знаю это. Однако первые два вопроса ставят меня в тупик.
– Как вы оказались в лесу, в километре от Ордынска?
– Этот разговор можно продолжать сколь угодно долго, – вмешался врач. – Он и на более простые вопросы ответить не может. Я думаю, его нужно доставить в область.
Бабушкин не любил, когда из его рук кого-то забирали и доставляли в область или куда бы то ни было. Покосившись на врача, он бросил:
– Что при нем было? – и тут же увидел выдвигаемую из-под кровати картонную коробку, в которых обычно поступают в больницу стандартные емкости с лекарством для капельниц.
– Может, меня ограбили? – предположил больной, не поднимая головы с подушки.
Наклонившись, Бабушкин рассмотрел содержимое коробки и уставился долгим взглядом на пациента. Первое, что выделил для себя Бабушкин, было множество шрамов, которые при дневном свете не бросались в глаза, при сиянии же ламп казались штрихами, проведенными карандашом художника. Чуть приплюснутые надбровные дуги, сломанные уши и свернутый и вправленный нос придавали лицу пациента суровое выражение и уверяли Бабушкина в том, что перед ним – классический пример покинувшего ринг боксера. Между тем в глазах мужчины светился ум, что в свете таких классических примеров случается крайне редко. А мелированные, в беспорядке разбросанные волосы придавали общей картине некую веселость. Росту в мужчине было что-то около ста восьмидесяти, может, чуть больше, телосложение атлетическое, кулаки… да, конечно, отметил про себя Бабушкин, кулаки, сбитые, налитые силой, пудовые.
У следователя сразу заболела голова. За все годы службы в милиции ему ни разу не пришлось сразиться с преступником, а в жизни посчастливилось ни разу не подраться на улице. Вместе с тем он хорошо видел последствия ударов таких вот боксеров или каратистов… Хороший боксер способен ударить так, что у жертвы происходит отслоение мышц лица от костного ложа.
– Как-то странно вас ограбили, – ответил наконец Бабушкин. – Я вижу часы «Ролекс», бумажник, в котором что-то около пятидесяти тысяч рублей и несколько сот долларов, кредитки «Виза» и «Маэстро». А это что? – наклонившись, следователь с отвращением, словно вытягивал за хвост змею, поднял из коробки золотую цепь толщиной в мизинец. Золотые цепи Бабушкин признавал только на груди монархов или батюшек. Все остальное он считал от лукавого, то есть от организованных преступных сообществ. И когда одеяло чуть сползло, на груди этого человека Бабушкин увидел верхушки синих церковных куполов… – Интересная вы птица, – сказал вслух следователь.
– Послушайте, орнитолог, – заговорил незнакомец довольно странным голосом с металлическими нотками, – мне было бы интересно побеседовать с вами о пернатых, но есть дела поважнее. Задавайте свои вопросы, я напишу: «С моих слов записано верно, мною прочитано» – и распишусь.
– Он помнит, что такое «орнитология»? – равнодушно поинтересовался Бабушкин у доктора.
– Он же не разум потерял, а память, – удивился врач. – Некоторый период времени вылетел у него из головы, вот и все. Единственное, что меня сейчас волнует, – это результаты томографии головного мозга. Внутричерепное давление налицо, но это не смертельно. Берусь назвать имена пяти известных в районе людей, которые с этим диагнозом продолжают руководить и править.
– Руководить и править – это одно и то же, – поморщился Бабушкин. – Что вы помните последним из того, что запечатлелось в вашей памяти?
Последнее относилось уже к пациенту, и тот, не задумываясь, ответил:
– Несгибаемое колено синтетической курицы в салоне самолета.
– А куда вы летели на самолете?
– Во Владивосток.
– Уже теплее, – заметил Бабушкин. – А откуда вы летели?
– Из Москвы.
Бабушкин пожевал губами и еще раз поворошил вещи больного.
– Почему же среди ваших вещей я не вижу ни паспорта, ни билета?
– А вы что, подозреваете, что я выпал из самолета?
– Так, юмор… уже хорошо, – пробормотал следователь, разворачиваясь к врачу. – У нас тут падения авиалайнеров не фиксировалось?
– Об этом у вас надо спросить, – заметил доктор, поглядывая на часы, а потому не замечая иронии.
– На какое число у вас был взят билет на рейс?
– На десятое июля.
Сегодня наступило девятнадцатое. Девять дней – вот тот срок, за который пациент или действительно не может восстановить ход своей жизни либо делает вид, что не может. За девять дней в городе и области произошло много чего, и никто не даст гарантии того, что этот спокойный, лежащий под одеялом, несомненно, авторитетный в криминальном мире тип к этому не причастен. Ему лет сорок – сорок пять на вид. В зоне он бывал как минимум дважды. Оба раза, надо полагать, не за кражи велосипедов. Такие росписи на тела «бакланов» и «кротов» не наносятся. Словом, подумал Бабушкин, надо взять этого парня на карандаш.