Наследство Карны
Шрифт:
Она волновалась. Заметил ли он это?
Олаисен не без колебания вошел в залу. Прилично ли это? Они были одни. В ее спальне. Он старался не подать вида. Невозмутимо улыбнулся. Поднял рюмку и огляделся. Красивая комната. Между прочим, чердак у них тоже хорош. Большой. Там вполне можно сделать еще одну жилую комнату. Правда, там нет дневного света…
Услыхав, что Карна поднимается по лестнице, Анна открыла дверь и попросила Карну сходить на чердак и погасить оставленную там лампу.
— И забери оттуда ведро, мы вымоем его внизу. Так будет лучше.
Она снова закрыла дверь и села рядом с Олаисеном.
— Эти старые вещи стояли там со времен Мафусаила, — сказал он, стряхивая с себя пыль.
— Да, мы с Карной любим бывать там, — отозвалась Анна и разлила портвейн по рюмкам.
— Спасибо за помощь! — Она подняла рюмку.
— Не стоит благодарности! — Он улыбнулся ей своей самой обворожительной улыбкой.
Анна отставила рюмку, ее явно что-то тревожило.
— Можно задать тебе один вопрос?
Он удивился.
— Мы одна семья… — начала она.
Он ждал.
— Что произошло вчера? Ты… тебе не понравилось, что Ханна играла с молодежью? Может, ты против этого из принципа? Или по религиозным причинам?
Несмотря на свою сообразительность, Олаисен не нашелся, что ответить на такой прямой вопрос.
Подождав немного, Анна продолжала:
— Молодые говорили, что ты… как бы это сказать… проявил несдержанность. У вас с Ханной плохие отношения? Может, тебе трудно говорить об этом? Может, это слишком болезненно? Я понимаю, что в каждом браке есть свои…
Она замолчала и, покраснев, посмотрела на него.
Он тяжело вздохнул. Наконец он понял, зачем его попросили спустить с чердака этот старый сундук и угощают теперь портвейном. В нем боролись удивление, недоверие и любопытство. Когда в последний раз кто-то интересовался его чувствами? Или тем, какая обида вызвала его гнев? А ведь именно об этом спрашивал у него сидевший перед ним ангел.
Мысли Олаисена спутались. Вчерашнее унижение — его хотели понять. Он был готов забыть, что Анна — жена этого проклятого Вениамина. Или именно это он и не хотел забывать? Может, ему наконец-то представилась возможность взять реванш? Рассчитаться за угрозу разорения? За то, что он оказался обманутым мужем? Нелюбимым?
Ведь, если вдуматься, разве справедливо, чтобы страдал он один?
Олаисен как будто поблек прямо у нее на глазах. Но вид у него был не несчастного человека, а оскорбленного мужа. Он глубоко вздохнул. Вокруг рта обозначились морщины.
Сперва он смотрел в сторону, но потом поднял на Анну глаза, честные глаза, полные боли.
Он признал свою вину. Да, иногда он теряет рассудок. И потом корит себя за это. Особенно в последние годы. После того, как узнал правду. О Ханне…
Больше он ничего не сказал. Все было отмерено с аптекарской точностью. Нельзя спешить. Надо сидеть, обхватив голову руками. И помнить, какую боль причинит ей этот разговор.
— О Ханне? — прошептала она.
— Если б ты знала… правду, — тихо проговорил он и покачал головой.
Анна смущенно попросила рассказать ей правду. И тогда она все узнала. Не сразу. Нет. Постепенно. По мере того, как задавала вопросы. Но не больше, чем ей хотелось знать.
— Мне трудно об этом говорить! Хотя много раз я порывался все тебе рассказать. Один раз, застав их, я сказал им, что пойду к тебе. Но не пошел… Не хотел доставлять страдания невинному человеку…
— Вилфред! Чего ты не хотел мне говорить?
Он взглянул на нее — кажется, она держится высокомерно? Не верит ему? Это его задело.
Тем не менее он начал издалека. Стал рассказывать, как семейство Грёнэльв хотело разорить его и поссорить с Педером. Да, у них с братом было тяжелое детство, но у них никого нет, кроме друг друга. Ему было непросто уволить Педера. Он пытался наладить…
Вилфред замолчал и посмотрел на Анну.
— А при чем тут Ханна? — спросила она.
— Как будто ты не знаешь! Весь Страндстедет говорит о Ханне. О ее неверности. Уже сколько лет…
Оказывается, младший сын, которому Олаисен так радовался и которого оберегал, когда тот был еще в утробе матери, скорее всего, не от него…
— Вилфред, милый, ты ошибаешься! — Анна побледнела и стиснула руки. Потом потерла их, словно хотела согреть.
Он помотал головой. Разве она не видит, что этот мальчик не похож на него? У него черные волосы! А у трех других…
— Ты не должен так думать о Ханне! Надо верить тому, кого любишь, иначе ты пропадешь!
— Я стараюсь терпеть. Ты ведь тоже это знаешь, хотя и делаешь вид, что тебе ничего не известно, — грустно, но спокойно сказал он. Слишком спокойно.
— Что я знаю? — выдохнула она.
Бедняжка, как она испугалась! Как испугалась! И это понятно. Раньше у нее не хватало мужества признать это, но теперь-то ей все ясно. Ведь так? Прямой вопрос требует прямого ответа. Но бояться нечего, ведь это касается их обоих.
— Да в чем же дело?
Теперь уже оставалось сказать все как есть. Лгать ей он не может. Это ее муж… Неужели она не знала?
— Я застал их на месте преступления. Один раз видел в лодке. Они возвращались с какого-то островка. У доктора много возможностей уединяться с Ханной. Все эти годы у них была связь.
Руки Анны успокоились и замерли на коленях. Она слушала Олаисена, и глаза у нее были неестественно большие. Это пьянило его.
— Один раз я нашел в блокноте копию ее письма. Она назначала ему свидание. Я сохранил ее, могу показать…