Наследство от Данаи
Шрифт:
На том полотне начали прорисовываться новые мысли, несвойственные ей, преждевременные. От них появилось понимание, что существует мир, которого она раньше не замечала, мир, в котором осуществляются потенции. И кто попадает в него, тот находит истину — понимание в себе божественного истока, обретает истинное крещение в Дух. Огонь Духа выжигает в человеке все тленное и поднимает его на высоту, от начала времен именно для Духа и была предназначенную. «Вот откуда пришла идея, осознанная мной вчера вечером! Это же начало большой и кропотливой работы. Вдруг не успею?». Обрывки фраз, одна за другой приходившие со сфер высоких и будничных, бились в ней, как пойманные птицы, звенели удивленными восклицаниями сознания.
Мысль об осени оказалась всеобъемлющей, к ней приобщилось и то, что имело отношение к возрасту человека, большой работы, глубоких чувств, долгого горения, все, от чего можно устать. Осень — это завершение. Чего? Неужели жизни? Завершение накопления, остановка, на которой просятся на выход наработки. Да. «Вот я все время бежала, — думала Раиса Ивановна. — Спешила получить специальность, родить детей, зарекомендовать себя на работе, среди коллег. Теперь у меня все это есть. Дети выросли и устроились. Образование, авторитет, опыт работы — все есть. И что дальше?».
Она таки кое-чего стоит. Но пока шла к своим достижениям, то лишь брала от мира, впитывала в себя, перерабатывала чьи-то результаты, наполнялась созданной кем-то и когда-то объективностью, как сосуд с вакуумом внутри втягивает в себя воздух.
Раиса Ивановна представила себя тем смешным сосудом с вакуумом внутри. Воображение удовлетворительно справилось с идеей посуды, а вакуум ей не подчинялся. Внутренний потенциал, то добро без имени и образа, которое уже собралось в ней, сопротивлялось. Ведь человек — не герметичная посудина, он — открытая чаша. Чаша не может быть пустой. Перед глазами до боли явно возникла роскошная чаша, искристая, словно алмазная, а в ней темнел маленький невзрачный камешек. Рядом же привиделся простой стакан с ребристыми боками, которых когда-то вдоволь было возле автоматов газированной воды. Доверху стакан заполняли кристаллы самоцветов. Это были молодость и зрелость.
«Пришло время отдавать, — поняла она, уместно вспомнив и о библейском “разбрасывать камни”. — Иначе все во мне закиснет и перебродит без пользы и толку». А вдруг то, что она задумала, и будет ее окончательным итогом, завершением? Конечно же! Боже, все приходит само собой! Как мудро устроен человек, ни одно движение в нем не проистекает бесцельно, надо лишь прислушиваться к себе, чтобы эти цели понимать. Тем более что в таком печальном одиночестве, в каком находится она, есть своя запредельная целесообразность, венчающая достойное созревание души. В конце концов, — в раннем вдовстве ей не дано было познать этого — под старость человек всегда одинок, если не физически, то морально. Как в одиночестве он готовится к приходу в мир, так в одиночестве совершает и обратный путь. «Да, привыкла я к одиночеству. Значит, еще поживу», — всплыл успокоительный вывод. Оптимистическое настроение, куда ее спонтанные мысли перекинули мостик от нервозности и нетерпения, пришедших из ночи, родило потребность души чем-то заботиться.
И Раиса Ивановна начала конкретнее планировать сегодняшнее мероприятие и то, что в связи с этим задумала.
Бывает же такое! Даже испугалась, что совсем забыла о видении, пришедшем к ней, когда она чуть задремала прошлой ночью. Теперь не сомневалась, что это был не сон, а самое настоящее видение. Ибо сейчас она физически ощущала пережитое тогда, вспомнила не только сюжет, но даже свои эмоции и впечатления. Все виделось весьма явным и четким, более связным, чем сон, более мотивированным, наполненным всеми атрибутами реальности: звуки, формы, мысли, поступки, слова — ничто не подверглось деформации, не было преувеличенным, сказочно-наивным или сентиментально-искусственным. И все же надо признать, что те события не были реальностью. Хотя, поняла она, что-то объективно сущее добивается к ней, старается вызвать на диалог. «Плохо, наверное, Низе, — подумала про себя. — Говорят, что болеет она очень. А может, умерла, не дай Бог!». Это предположение показалось наиболее вероятным, иначе почему в том призрачном разговоре с подругой речь вдруг зашла о ее несчастном Викторе и всплыли отношения и события их далекой юности?
Раиса Ивановна взяла на заметку, что должна узнать о Низе, не привлекая к себе лишнего внимания. Сделать это можно и сегодня, ведь Татьяна Коржик живет рядом с родителями Низы.
Павла Дмитриевича и Евгению Елисеевну она встречала часто, но чувствовала себя при встречах неловко, не знала, как держаться. Поэтому и обходилась тем, что натянуто здоровалась и быстро пробегала мимо. Обижаются, наверное, на нее. Было время, когда ее избирали председателем сельсовета, и она пробыла в этой должности два срока подряд. Наверное, Низины отец и мама думают, что, став высокопоставленным местным чиновником, она зажила по-барски, возгордилась, начала сторониться простых людей.
Ой, какая молодость немудрая! Истинно, она есть маленький неказистый камешек в алмазной чаше. Почему я не умела в меру своих возможностей влиять на обстоятельства, не умела подчинять их себе, а вместо этого делалась их рабой? Так оскорбительно пренебрегала людьми, возле которых выросла, возле которых находила тепло и приют! Надо исправить положение, только без резких движений, дипломатично.
Раиса Ивановна вспомнила, как Низе родители надумали отметить день рождения, когда ей исполнялось шестнадцать лет — возраст получения паспорта. Они пригласили к себе гостей, в том числе и ее родителей не как соседей, а как родственников — ее мама и Евгения Елисеевна были троюродными сестрами.
Воспоминания посыпались, словно кто развязал сумку с орехами. Припоминались такие мелочи, которые человеческая память не держит на поверхности, а спрессовывает и прячет в далекие запасники.
Как-то мама сказала:
— Черт знает, что за имя придумали девушке — Нинзагза! Это Павлова работа.
— Ниназа, — поправила ее Раиса.
— Я же и говорю! Это их заставили в сельсовете согласиться с этим, а для отца она — Нинзагза. И опять же, ну зовите ребенка Ниной, как люди. Нет — Низа!
А через месяц или два попалась Раисе книжка Ивана Ефремова «Туманность Андромеды», где одну из главных героинь тоже звали Низой — Низа Крит. И вот в этот день рождения Низы она напомнила маме, что имя подруге дядя Павел не сам придумал, что есть такое имя на свете.
— Отцепись! — отмахнулась Мария Сидоровна. — Низа, так Низа. Нам из того воду не пить.
— Хорошо звучит, — сказала Раиса, мечтая о чем-то нечетком, далеком, неопределенном.
— Не всем, значит, так нравится, как тебе, иначе бы ей не придумали прозвище, — вмешался в разговор отец, вывязывая перед зеркалом узел галстука. — Пойду без него, — после нескольких попыток бросил он на диван тоненькую полоску ткани. — Я обычный слесарь, и имею право не носить на себе всякую чертовщину.
— Как знаешь, я тебя не заставляю, — разочарованно согласилась Мария Сидоровна. — А какая у Низы кличка?
— Угадай! — затеял игру Алексей Игнатович.
— Как же я угадаю? У детей такая фантазия, что куда нам, взрослым, к ним.
— Доча, какую кликуху вы придумали твоей лучшей подруге? — спросил отец у Раисы. — Давай, сознавайся на чистоту, — отцу было весело, приятно, что они идут в гости к соседям — тихим, сдержанным людям, к которым он хорошо относился, и сейчас говорил об имениннице со скрытым теплом.