Наследство от Данаи
Шрифт:
Завтрашней встречи со своими одиннадцатиклассниками она не боялась, даже не думала об этом. Классное собрание перед началом нового учебного года — это рядовое событие, подготовка к очередному официальному мероприятию, которых было-было на ее веку, да и еще, может, будут. Здесь крылось что-то другое.
Медленно развернулась ретроспектива мыслей: вот она стоит у окна... луна и солнце — вечные, все остальное — преходящее... ее сожаление... память беспомощна перед временем... Да! Прерванная цепь размышлений касалась утраченного прошлого. А дальше? Возникла какая-то идея... Четко помнилось, что она была спровоцирована именно завтрашним собранием.
Вспомнила! Наконец-то! Четче начали обрисовываться творческие задумки. Вот она, видите, не вела дневник. Жаль? Жаль. Но не страшно, если ей удастся осуществить идею, которая вдруг пришла на ум, то утраченное возвратится стократ.
С тем и закончился еще один день ее длинного одиночества.
Уже засыпала, когда ощутила, что погода будет меняться, — заныли суставы, рукам-ногам не могла найти места на широком семейном ложе, где вот уже свыше десяти лет спала без пары.
Отогнала грустные воспоминания, усилием воли заставила себя вернуться к задуманному. Мечтать боялась, чтобы не сглазить. А объективно взвесить все — не помешает. В полусне или в уставшей за день яви замелькали образы одаренных детей из ее класса и дорогие лики односельчан, на которых полагалась, из которых надеялась получить могучий родниковый исток того прошлого, что было ею так безрассудно утрачено.
Дальше открылась закулиса театра сознания, запестрели картины нереальные, химерические, поднятые, наверное, с неназванных людьми глубин. И она заснула.
***
Щелканье входного замка услышала сразу, но ослабляющий страх сковал тело, и она, вместо того чтобы оборонять свой дом, спряталась под одеяло. Медленно прошелестели чьи-то шаги и стихли, тем не менее показалось, что от их стремительности воздух комнаты проняло ветром.
— Не прячься, я же знаю, что ты не спишь, — послышался удивительно знакомый голос, но она не в состоянии была определить в наплывах памяти, кому он принадлежит.
Голос не страшил, не тревожил, это, в самом деле, был голос друга. И она открыла лицо, сдвинув вниз край одеяла.
Перед нею стояла Нинзагза.
Так ее подругу хотели назвать родители. А когда пошли регистрировать новорожденную, то работники исполкома отказались записывать в метрику такое нездешнее имя. Едва уговорили их записать девочку Ниназой. И Ниназа, вместо обычного в поселке сокращенного имени Нина, получила другое — Низа.
Раиса Ивановна окончательно проснулась, словно ее окропили ледяной водой, вытянулась на постели и инстинктивно прикрыла грудь измятым одеялом.
— Это ты? — удивилась, хватая воздух. — Сколько лет? — не нашлась, что можно было бы сказать уместного в такой миг. — Боже, а я так выгляжу...
— Ничего-ничего, — остановила гостья ее порыв сгоряча встать с кровати и закутаться хотя бы в халат. — Я не надолго. Так, проходила мимо, дай, думаю, зайду. Правду ты говоришь, что не виделись столько лет, — она почти гипнотически действовала на Раису Ивановну, так как та осталась сидеть на кровати — покрытая влажностью, разлохмаченная, неубранная. А слова Низы западали в душу сразу, перерождались там в ощущения и призывали к ответу не ради гостеприимной вежливости, а ради исповеди.
— Я виновата, — с усилием улыбаясь от неловкости, призналась Раиса Ивановна. — Как выбрала мужем Виктора, чего ты тогда не одобрила, так и отдалилась от тебя. Приглашение на твою свадьбу проигнорировала, хотя ты на мою — приходила. Не поблагодарила тебя за то, что не забыла меня. Не извинилась, не поздравила. Не знаю, почему я так поступила.
— Да ведь знала, что он тебе не пара, что поступок твой был весьма экстатичный по проявлению. Знала и отмахивалась от всех, прежде всего, от собственной рассудительности. Поддалась прихотям естества, а признать это не хватило мужества. А я сказала это вслух, твоей маме сказала и ему тоже. Но правда никому и во все времена не нравится, и ты — не исключение.
— Ты и это ему говорила? — искренне изумилась Раиса Ивановна.
— Конечно. Просила отступиться от тебя, не застить тебе будущее. С твоим голосом ты могла бы стать звездой. Да что там! — гостья в конце концов присела на краешек стула, стоящего возле швейной машины. — Камень преткновения в том, что я хотела тебе наполненного счастья и, как могла, боролась за это, честно боролась, без коварства. Но тебе показалось, что ты удовлетворишься его каплями, поэтому ты и не поняла меня. Извини, я, наверное, плохо убеждала вас всех.
— Пойми, я очень рано познала усладу плоти. Это теперь я знаю, что они лишь призрак счастья, а на самом деле — тормоза в продвижении к нему. Но и Виктор уцепился в меня намертво. А мне, молодой, это нравилось. Потом мы оказались разными людьми, не созданными друг для друга. Со временем на наших отношениях и разность возраста начала сказываться, общего осталось совсем мало. Он обижал меня, часто унижал при коллегах. Ревновал ко всем. Я ему приводила слова Ларошфуко о том, что в ревности больше самолюбия, чем любви. Но на него никакие авторитеты не действовали. Мы без конца ссорились. А самого его дома ничто не держало. Одна эта проклятущая рыбалка да машина его занимали. Так и погиб. Такой молодой оставил меня без защиты, одинокой. Эх, Виктор, Виктор...
— Не объясняй. Я все поняла еще тогда, видела, как ты счастья хотела, выпестованного наивным воображением. А вот смерти, такой неосмотрительной, простить ему не могу. Не думай, что я за глаза наговариваю на покойника. Я ему откровенно об этом сказала, — тихо говорила Низа. — Взял такое сокровище! Так ценил бы, себя берег бы. Ой, сколько бед он тебе принес! Одно оправдание — дети, — она вздохнула, так как своих детей Бог Низе не дал.
— Дети? — аж встрепенулась Раиса Ивановна, словно хотела прояснить что-то скрытое от очевидности, тем не менее сдержалась. — Они живут своими жизнями, — сказала уже спокойно. — Не были бы от него, так были бы от другого. Я готова им душу отдать. Но это же невозможно. Поэтому они меня только мучают. Стараюсь жить своей жизнью, но не пойму, из чего она теперь состоит.
— У тебя есть работа — интересная, нужная. Ты — счастливый человек, пойми. А Виктор? Его уже нет. И хватит его беспокоить. Жаль, что ты одна. Значит, тебе так хорошо. Так и живи.
— Где там хорошо! Со временем, как прошло молодое умопомрачение, часто вспоминала тебя. И слова твои вспоминала. Беспокоилась своей виной, что ты где-то среди чужих людей сама-одна, без подруги, без преданной души. Виктор все равно не дал бы нам видеться и общаться. Тем более что, оказывается, ты с ним говорила... Я этого не знала.