Наследство Пенмаров
Шрифт:
Но я не могла вечно тосковать по Стефену. У меня просто не оставалось на это времени. Как только я оправилась после родов, мне пришлось заняться ужасным старым особняком, который стал теперь нашим домом, и вскоре я обнаружила, что предстоит совершить огромные преобразования. Теперь вся моя энергия уходила на то, чтобы сделать дом удобным для жилья.
Трудно найти слова, чтобы описать Пенмаррик. Такие дома могут вызвать только сочувствие к аристократам, вынужденным всю жизнь провести в мрачных, продуваемых сквозняками, отвратительных хоромах. Как рассказал мне Марк, особняк был сооружен из обычного для Корнуолла серого камня, и его главную часть построили еще в елизаветинские времена. Документы свидетельствовали, что когда-то перед домом существовала караульная башня, потому что северный берег Корнуолла являлся постоянным объектом нападения со стороны ирландских пиратов, а то, что Пенмаррик был
Дворецкий был приятный старик, очень преданный Пенмарам, и хотя я подозревала, что он пристрастился прикладываться к лучшему портвейну из погреба, все же решила дать ему шанс начать новую жизнь и занялась остальной прислугой. В результате было отказано от места чрезмерно любвеобильному лакею и его беременной подружке судомойке и немедленно уволен наглый грум. Напоследок я вселила страх во всех горничных.
— Всем известно, — строго сказала я им, — что чистота — залог здоровья. Теперь комнаты должны выглядеть так…
И я произнесла строгую речь об отполированной мебели, чистых коврах, выстиранных шторах, вычищенных горшках и кастрюлях, выскобленных полах на кухне и пище, завернутой в муслин, чтобы отвадить голодных мышей. Вдохновленная предметом обсуждения, я мрачно намекнула о незавидной судьбе, которая постигнет любую служанку, позволяющую паутине висеть по углам, а в заключение объявила, что в Пенмаррике начинается новая эра и теперь среди прислуги нет места ленивым, развязным и безответственным.
Но новая эра не приходит сама по себе. В течение многих месяцев после переезда в Пенмаррик мы с Марком были поглощены борьбой за улучшение быта, и я уже начала думать, что мы никогда не преуспеем в этом настолько, чтобы наслаждаться жизнью, а только будем стараться просто выжить там.
На самом деле мне нравилась роль хозяйки усадьбы, ведь сбылась моя мечта вести хозяйство в большом особняке, но, к сожалению, мне это не удалось. Пришлось нанять экономку; было бы чрезвычайно странным для человека в моем новом положении торговаться с поставщиками и постоянно руководить прислугой, и Марк не замедлил мне на это указать. Но пока подыскивали экономку, я сама набирала новый штат прислуги, следила за широкомасштабной операцией по уборке дома, заказывала ковры и ткани для новых штор. Марк подрядил архитектора, и вскоре мы уже проводили долгие прекрасные часы, мечтая о том, как наш дом станет не только пригодным, но и приятным для обитания. Наконец интерьер был отделан в светлые тона, новые окна вставлены так, чтобы солнце проникало в мрачные комнаты, а восточное крыло (где, по поверью, водилось привидение) превратилось во множество светлых комнат для гостей. Целая армия водопроводчиков оборудовала две ванные комнаты, три ватерклозета и водопровод на кухне. Кошачье семейство ликвидировало мышей на чердаке, заросший сад был атакован батальоном садовников, и к концу этого длинного многотрудного лета мне стало казаться, что в доме наконец все заработало.
Тем временем Марк всерьез занимался усадьбой. Он нанял нового управляющего и много часов проводил, изучая дела на шахте Сеннен-Гарт, которая в начале века принесла Пенмарам большое состояние. Я мало знала об оловянных и медных шахтах, их каменные моторные цеха всегда были для меня лишь частью пейзажа, а уродливые горы шлака — средством к существованию для бедняков, у которых не было своей земли. «За рыбу, олово и медь!» — таков был знаменитый корнуолльский тост, но эти три ключа к процветанию были расположены в нем не в том порядке. Корнуолл с незапамятных времен славился своим оловом, но в девятнадцатом веке шахты добывали больше меди, чем олова. Недалеко от Пенмаррика были две известные на весь мир шахты — Боталлак, расположенная на краю утесов, настоящий памятник человеческой изобретательности, и Левант, которая уходила так глубоко под землю и так далеко в море, что по сравнению с ней шахта Пенмаров Сеннен-Гарт казалась маленькой. Пенмарам принадлежала еще одна шахта, Кинг-Уоллоу, но она была закрыта уже многие годы и больше не приносила доходов семье. Когда мы приехали в Пенмаррик, Сеннен-Гарт тоже уже почти не окупалась; она еще действовала, но производство упало, и народу там трудилось немного.
Из Долкоута, знаменитой шахты близ Камборна, для консультаций были выписаны специалисты по горному делу; их отчет был неблагоприятен, и Марк, ужаснувшись условиям работы на шахте и оценив огромные расходы, необходимые лишь для улучшения безопасности труда, не говоря уже о том, чтобы сделать шахту прибыльной, решил, что Сеннен-Гарт надо закрыть.
В Сент-Джасте и Зиллане, где жило большинство шахтеров, немедленно начался бунт. В Пенмаррик прибывали делегации с протестами, а Джаред повел шахтеров в шумный крестовый поход за возобновление работы на шахте, но, конечно, это было пустой тратой времени. Марк был тверд как кремень. Протесты не прекращались, люди надеялись, что молодой, неопытный хозяин может изменить свое решение, если они посильнее на него нажмут, но чем упорнее они становились, тем жестче оказывалась позиция Марка. Он был упрям, как полдюжины мулов, и превосходил своей неподатливостью всех недовольных шахтеров Корнуолльского Оловянного Берега.
Посреди всей этой заварухи неожиданно, никого не предупредив, приехала мать Марка. Она поселилась в гостинице «Метрополь» и прислала сыну записку, сообщая, что ничто и единого дня не удержит ее вдали от любимого Пенмаррика, независимо от причин, которые он мог бы привести, чтобы предотвратить ее прибытие.
— О Боже! — возопил Марк в приступе ярости. — Мне не хватало только, чтобы она совала везде свой нос и критиковала все, что мы сделали в Пенмаррике! И как она смеет приезжать сюда, никого не уведомив! Как она смеет! Боже, как я ненавижу высокомерных, надменных, задирающих нос женщин! Я скажу ей прямо в лицо все, что думаю о ее своевольных попытках проникнуть в мой дом!
Но я не могла не сочувствовать Мод Пенмар. Со времени нашей свадьбы она виделась с нами только однажды, после рождения Стефена, когда приехала, чтобы повидать своего первого внука, и неделю жила в «Метрополе». Я была уверена, что ей не терпится увидеть Маркуса и навестить дом, который она в молодости так любила. Мне не удалось предотвратить ссору Марка с матерью, потому что они всегда ссорились, встречаясь, но после того как она пролила одну большую стеклянную слезу, он взял ее за руку и сказал, что она все же может остаться на один-два дня, а я сделала все возможное, чтобы обеспечить ей радушный прием. Но она меня очень утомляла, а я уже и без того устала из-за бесконечных хлопот по благоустройству дома и, к тому же, в мае ждала еще одного ребенка. Когда Марку удалось-таки отправить миссис Пенмар в Гвик повидать Найджела, я почувствовала невероятное облегчение и пролежала бы в постели целую неделю, если бы не Рождество, самое суматошное для всех нас время года.
К этому времени весь приход уже знал о нашем приезде, и вскоре нас завалили разного рода приглашениями, так что я была рада своей беременности — она давала мне предлог хотя бы на время избегать самых обременительных проявлений моего нового социального статуса. Когда доктор Солтер дал мне свой уже привычный совет отдыхать как можно больше, я ухватилась за этот шанс и вела спокойную жизнь, возобновив попытки усовершенствовать свой запас знаний. Чтение расширило мой словарь, акцент мой стал менее заметным, но Корнуолл в нем все еще звучал, и это меня очень смущало. Наконец, уже в полном отчаянии, я тайно дала объявление в пензансской газете о том, что ищу учителя фонетики, и вскоре наняла пожилую даму, которая приезжала в Пенмаррик дважды в неделю, чтобы помочь мне преодолеть мой недостаток.
Марк удивился и сказал, что я говорю достаточно хорошо, но сопротивление его длилось недолго, и мне казалось, что в глубине души он радовался больше, чем признавался в том вслух.
Наступил новый год. Я лежала в шезлонге и в ужасе смотрела на внушительную стопку приглашений от корнуолльской аристократии. В такие моменты меня одолевало знакомое чувство неполноценности, и я не могла думать ни о чем, кроме того, что Маркус и мои будущие дети будут жить в мире, который никогда меня полностью не примет. И я с тревогой говорила себе: «Надеюсь, мне будет с ними легко». А потом меня снова охватывал страх, и я думала: «Надеюсь, они не будут меня стыдиться».