Наследство последнего императора. 2-я книга
Шрифт:
– Zum Befehl! 20
В машине позади водителя сидел офицер в мундире австрийского капитана, но с красно-белой ленточкой на рукаве. Он был без фуражки, лицо неподвижное – череп, обтянутый сухой, будто задубевшей на солнце, жёлтой кожей. Глаза закрыты черными круглыми очками. Рядом с капитаном сидели доктор Деревенко и согнутый пополам Чемодуров.
– Не знаете, кто перед вами, ракальи? – рявкнул поручик легионерам.
Волков узнал капитана – два часа назад он проезжал по Вознесенскому проспекту вместе с генералом Гайдой.
20
Выполняйте приказ!
Чехи вытянулись во фронт, щёлкнули каблуками, винтовки к ноге.
– Так точно! Перед нами – брате капитан Йозеф Зайчек, начальник военного сыска! – крикнул толстяк. – А с нами – большевик! Красный шпийон!
– Шпион? – медленно переспросил на чистом русском капитан Зайчек. – Что же шпиона до военного сыска не довели? Понятно: так вы же сами шпионы! И расправляетесь со своим, потому что он провалился. Теперь заметаете следы. Чтобы вас не схватили!
– То не так, брате капитан! – перепугался толстяк. – То настоящий шпийон, но до тюрьмы тащить приказа не было.
– А голова у тебя есть? – бесстрастно поинтересовался капитан.
– Есть голова! – радостно гаркнул толстяк.
– Уже не вижу твоей головы, – прошелестел капитан и многозначительно глянул на поручика.
Тот выхватил из ножен зазвеневшую шашку.
В животе у толстяка ухнуло, булькнуло и даже в спёртом зловонном воздухе распространился запах свежих экскрементов.
– Ладно. Оставим ему голову до другого раза, – медленно произнес капитан, и поручик вернул шашку в ножны.
Доктор вышел из автомобиля, взял Волкова под локоть и повёл к машине.
– Незаконно арестованного русского гражданина капитан Зайчек забирает, – объявил поручик. – Прошу в авто, господин Волков.
Чемодуров подвинулся на диване, и Волков с трудом забрался в автомобиль.
– Владимир Николаевич хорошо – успел… – шепнул ему Чемодуров.
– Владимир Николаевич… капитан… – начал Волков. И не было сил продолжать.
Капитан усмехнулся и слегка кивнул ему. Доктор крепко пожал Волкову руку.
Волков уткнулся лицом в плечо доктора и заплакал – беззвучно. Зато слезы лились свободно и обильно, а вместе с ними вытекали боль, ужас смерти и страх чудовищного, хуже смерти, унижения.
В КОМЕНДАТУРЕ у подполковника Сабельникова Волков долго не мог произнести ни слова застывшими губами. Чемодуров тоже молчал, нахохлившись, как воробей после дождя, и только вертел пугливо головой. Мрачный доктор Деревенко коротко рассказал коменданту, что им довелось увидеть.
Подполковник Сабельников помолчал, нажал на кнопку электрического звонка. В двери показался адъютант, поручик артиллерии.
– Слушаю, Николай Сергеевич!
– Викентий Владимирович, там у нас от господина Шустова 21 осталось что-нибудь?
Поручик чуть кивнул головой с косым пробором, разделяющим блестящие черные волосы, гладко прилизанные густо пахучим американским бриолином.
– Так точно, привет от Шустова у нас ещё имеется.
– Сюда его.
Поручик исчез и через секунду появился – в одной руке бутылка коньяка, в другой – три серебряных, с чернью, стопки кубачинской работы.
21
Знаменитый производитель знаменитого коньяка, который был лучше французского.
– Однако, величайшая редкость, – оценил Деревенко, глядя, как поручик аккуратно разливает коньяк. – Можно сказать, антиквариат.
– Не пить же монопольку от эсеровского правительства, – усмехнулся Сабельников. – Хотя она исправно начала пополнять армейскую казну, и пьяные доходы растут с каждым днём. Между тем, Ленин так и не отменил царский сухой закон. Знаете?
– Пусть ему хуже будет! – заявил Чемодуров.
– Пусть, не возражаю, – согласился Сабельников. – Только это ещё вопрос, кому хуже. Когда видишь, как в бой идут наши пьяные солдаты… Ещё хуже пьяные офицеры. Кому-то рюмка перед боем на пользу. Таких немного. У остальных пьяная храбрость легко переходит в трусость и панику. Что же, господа, прошу вас – антикварного.
– А что же вы? – спросил Деревенко, беря стопку.
– Воздержусь. Может, перед сном. Когда-то бутылку, даже две мог за один раз. Но то были другие времена. И годы другие.
Волков и доктор осушили стопки в момент, Чемодуров сделал крошечный глоток и сказал, смущаясь:
– По-офицерски не научился.
– Господин полковник! 22 – спросил печально Волков. – Неужели нет на них управы?
Сабельников вздохнул и сказал мягко:
– Я не только понимаю вас, Алексей Андреевич. Мало того, сочувствую, переживаю и возмущаюсь, хотя за пять лет войны навидался всякого. Но такого, признаюсь, тоже никогда не видел. И представить не мог.
22
В царской армии к подполковнику обращались «полковник».
– Так почему же, комендант, вы тут сидите, вздыхаете и коньяком нас утешаете? – вскочил Волков, едва не опрокинув бутылку – подполковник успел её перехватить. – Арестовать их! Немедленно. И покарать публично, для острастки.
– Кого покарать? – спокойно осведомился Сабельников.
– Как кого? – задохнулся Волков. – Мародёров! Убийц! Душегубов чехословацких!
Сабельников медленно кивнул несколько раз.
– Да, да… Положительно согласен с вами. Но… над чехами у меня власти нет. Обратили внимание, в городе две комендатуры – наша и чешская? Стало быть, две власти. И понятно, какая сильнее. Их власть всяко сильнее моей, хотя среди командиров легиона немало русских офицеров и генералов. Тот же Войцеховский, Дидерикс, барон Будберг, Лебедев…
– На Гайду как-то подействовать? Может, он не знает ничего.
– Ежели вы решили, что я ничего не делаю, то ошибаетесь, – с лёгким упрёком, больше похожим на обиду, сказал Сабельников. – Только за последние два дня я сделал шесть представлений Гайде и Сыровому о бесчинствах легионеров. И что в ответ?
– И что в ответ? – эхом отозвался Волков.
– Ответ один: «То не наши! Но разберёмся». И ни одного расследования, ни одного наказания. Мы для них вроде африканских дикарей. Ничего не понимаем в жизни белого человека. Особенно чехов, о которых их свежеотпечатанный президент Масарик недавно заявил, что чехи – самая передовая, культурная, талантливая и развитая раса на планете. Именно раса, то есть порода, как у собак. Не чета русским. Всем нам следует немного потерпеть. Сейчас у нас нет армии, нет оружия, снаряжения, нет денежных средств, в конце концов! Но скоро это унижение кончится.