Наследство последнего императора
Шрифт:
– Ты, сучий потрох, прекрасно знаешь, кто послал сюда комиссара Яковлева, – сказал Гончарюк и ткнул Бусяцкого в бок своим подкованным «гадом». – Комиссара Яковлева послал сюда лично товарищ Ленин. И товарищ Свердлов тоже. Выше их начальников в советской России нет!
– Ты, Бусяцкий, – добавил Чудинов, – вместе с подлецом Заславским против советской власти! Ты есть белогвардейская шкура, изменник народному делу. Ты есть враг народа! Ты и твой иуда Заславский!
– Скажи-ка, Бусяцкий, – ласково спросил комиссар. – Как, по-твоему, я должен поступить с белогвардейской контрой, поднявшей мятеж против товарищей Ленина и Свердлова?
Под правым глазом у Бусяцкого расплылся синяк и совсем закрыл глаз, но второй, зрячий глаз, сверкал ненавистью.
– Никто не верит, что у тебя настоящие мандаты, – хрипло выговорил он. И добавил – громче. – А ты, Чудинов, говори, да не заговаривайся! Тебя весь Урал знает – да! А ты сам не знаешь, кто твой Яковлев.… Никакой он не Яковлев. Костя Мячин он! Это он почтовый поезд ограбил и золотишко захапал! А теперь говорит, что большевиком стал? С Лениным водку пьет! Мандаты ему Ленин подписывает! А у меня совсем другие сведения, и дал мне и товарищу Заславскому эти сведения сам товарищ Филипп Голощекин, главвоенком!.. – он плюнул на пол кровавым сгустком.
– Сам-то ты водку пил сегодня? – с неожиданным сочувствием поинтересовался комиссар.
– Ты мне наливал, что ли? – отрезал Бусяцкий. – А один стакан не считается…
Яковлев согласился.
– Да, для крепкого мужика с чистой совестью не считается. Он всегда голову на плечах держит. Может быть, и ты не потерял башку свою окончательно? А? Если не потерял и не пропил, тогда скажи мне внятно и честно – в чем же моя измена? В чем измена моих боевых товарищей? Какую еще напраслину Голощекин возводил? Говори смело, за правду я никогда никого не наказываю.
Бусяцкий прислонился спиной к стене, вытянул ноги, убрал со лба мокрые волосы. Кожа на лбу у него была рассечена, кровь из раны стекала ему на подбитый глаз.
– Скажу, – мрачно произнес он. – Твоя измена в том, что Николашку хочешь выкрасть и за границу в Германию свезти.
Яковлев достал трубку и медленно набивал ее кнастером. Прикурил, выпустил облако ароматного дыма и сказал:
– Дурья твоя башка, Бусяцкий! Ну, подумай, если ты еще способен думать, – как я могу отправить за границу хоть царя, хоть лакея через Москву? А за какую границу можно его отправить через Екатеринбург?
Бусяцкий молчал. Комиссар терпеливо ждал ответа.
– Ну! – подбодрил он. – Смелее!
Наконец Бусяцкий глубоко вздохнул.
– Дозволь сесть на лавку, – попросил он. – Тут сильно дует. А у меня на спине чирей вскочил… Ежели расстреливать меня будешь, тогда уважь – дозволь к стенке стать. Чтобы не как собаку – на полу…
– Садись, – разрешил Яковлев и сделал знак Гончарюку.
Матрос помог Бусяцкому подняться на ноги. Тот, сев на лавку, вытер ладонью лоб и размазал кровь еще больше. Оглядев всех, кто был в избе, Бусяцкий неторопливо проговорил:
– Ты должен понимать, Костя: Екатеринбург не проедешь.
Яковлев молча курил свою трубку. Потом подошел к печке и аккуратно выколотил в нее пепел. Поправил ремень и портупею. Вынул из кармана френча сложенный вчетверо лист и протянул Бусяцкому:
– Читай! Вслух!
Тот, шевеля губами, попытался прочесть.
– Лампу ему! – приказал комиссар. – Павел Митрофанович, посветите!
Матрос взял со стола керосиновую лампу-«молнию» и поднес к Бусяцкому.
Тот медленно прочел вслух:
Настоящим все воинские части и соединения Красной Армии, а также Красной гвардии и рабоче-крестьянского ополчения обязаны по пути следования уполномоченного ВЦИК и СНК Яковлева В. В. при не-об-хо-ди-мости пере-под-чи-ня-ться указанному уполномоченному…» – он замолчал.
– Ты подписи, подписи читай! – приказал матрос Гончарюк.
– «Председатель исполкома Уралсовета Белобородов, члены исполкома Сафаров и… Го…ло…щекин!» – с нескрываемым удивлением прочел Бусяцкий.
Яковлев отобрал у него документ.
– Это что, по-твоему? – спросил он.
Бусяцкий медленно покачал головой.
– Не знаю… – мрачно сказал он. – Непонятно…
– Разрешите, товарищ комиссар, – вмешался Чудинов. – Пора! Предлагаю: Бусяцкого, как изменника и врага советской власти, расстрелять немедленно, людей его разоружить и распустить!
Бусяцкого охватила мелкая дрожь. Он приподнялся со скамьи.
– Сидеть! – приказал матрос Гончарюк, пристукнув рукояткой маузера Бусяцкого по спине. Тот опустился на место.
– Одевайся! – велел Яковлев.
Тот медленно натянул на себя синие галифе и солдатскую гимнастерку.
– И сапоги тоже! – бросил Гончарюк. – И шинель возьми.
Бусяцкий перевел дух: раз приказывают взять шинель и обуться, то расстреливать сразу не будут – зачем же обувать осужденного? Чтоб через минуту стаскивать с него сапоги? А сапоги у Бусяцкого замечательные – офицерские, юфтевые, с зеркальными голенищами и со шпорами, которые на каждом шагу позванивали, словно колокольчики.
– Что вы решили со мной? – спросил одетый Бусяцкий.
– С тобой – согласно революционному правосознанию и принципам советской власти, – ответил Яковлев. – Выходи!
Они вышли на крыльцо. Люди Бусяцкого сгрудились около костра, окруженные бойцами Яковлева, под дулами винтовок и прицелом пулемета. Некоторые подняли руки вверх, да так и держали. В окнах домов были темно, но все равно было видно, как местные, припав к маленьким окошкам, пытаются рассмотреть, что творится на улице.
– Товарищи! Кто хочет, может руки опустить. А кто не хочет – пусть держит… – усмехнувшись, предложил комиссар. – Вот что: здесь у нас обнаружилось некоторое недоразумение. И мы с вашим командиром его почти выяснили. А пока вам будет возвращено оружие.