Наследство последнего императора
Шрифт:
Приписано от руки почерком М. Покровского. Коптяки находятся в 18 верстах от Екатеринбурга. К северо-западу линия железной дороги проходит на 9-й версте между Коптяками и Верх-Исетским заводом. От места пересечения с железной дорогой погребены трупы саженях в 100 ближе к Верхне-Исетскому заводу».
– Попрошу коллег обратить внимание на следующее обстоятельство, – сказал Беляев. – С самого начала Юровский пишет, что сразу после расстрела и погрузки тел убитых в машину он поехал на ней в Урочище Четырех Братьев и вместе с остальными искал так называемую Ганину Яму – ту самую шахту, в которой первоначально были захоронены трупы. Однако из следствия 1918–1924 годов и других неопровержимых данных явствует, что он на этой машине он не поехал, а еще некоторое время после события находился в доме Ипатьева и позднее отправился к себе в контору – в чека. В районе Ганиной ямы он появился только в конце дня 17 июля. Этот факт говорит о том, что Юровский не мог участником и очевидцем всех событий и, соответственно, действий тех людей, которые находились в районе Ганиной Ямы и совершали свои злодеяния в те жуткие предрассветные утренние часы и в течение всего дня 17 июля. Тем самым теряет всякую достоверность описание им всего дня 17 июля.
– Знаете ли, – вставила Новосильцева, – уже на основании только этой констатации – об отсутствии Юровского на месте, где он описывает события как непосредственный очевидец, всю его знаменитую записку, сочиненную Покровским, нужно выбросить на помойку.
– Это еще не все! – пообещал Беляев. – Из свидетельств Радзинского и Юровского следует, что они описывают сокрытие тел в яме под шпалами на дороге в ночь с 18 на 19 июля тоже как очевидцы. В то же время прямое свидетельство документов следствия 1918–1924 годов показывает, что Радзинский и Голощекин в это время находились в других местах, а свидетельство генерала Дидерикса о составе пассажиров грузовика и анализ документов говорят, что и Юровского и там быть не могло. Из этого следует, что нет никаких оснований верить тому, что, по их словам, происходило в ту ночь на дороге на месте будущего мостика примерно в 200 метрах от переезда № 184 – то есть на месте нынешнего могильника, выдаваемого за захоронение убитых Романовых.
– Позвольте, – подал голос Онтонов.
– Пожалуйста, – кивнула Новосильцева.
Он придвинулся со стулом ближе, и развернул свои бумаги.
– Вот, я хочу процитировать показания крестьянки Зыковой, которая как раз первой выехала утром из деревни Коптяки и первой столкнулась с теми, кто вез трупы.
– Крестьянка Настасья Зыкова с сыном Николаем и его женой Марьей ехала 17-го рано утром, когда еще было темно, в Екатеринбург, – продолжил Онтонов. – Настасья везла на продажу рыбу, а ее сын Николай призывался в красную армию. Они проехали мимо рудника – так местные крестьяне называли весь комплекс старательских шахт – и подъезжали к Четырем Братьям (это остатки огромных четырех сосен, по которым в том месте и получило свое название урочище). Навстречу им показался какой-то кортеж. Двигались телеги, шли пешие и конные красноармейцы. Как только Зыковы были замечены, к ним сейчас же подскакали двое верховых. Зыкова показала: «Нам навстречу – двое верховых. Один был в матросской одежде, я его хорошо узнала. Это был верх-исетский матрос Ваганов. Другой был в солдатской одежде: в солдатской шинели и в солдатской фуражке. Верховые скоро нам навстречу ехали: впереди Ваганов, а сзади солдат. Как только они к нам подъехали, Ваганов на нас и заорал: «Заворачивайте назад!» А сам вынул револьвер и держит у меня над головой. Лошадь мы быстро завернули, круто, чуть коробок (телега) у нас не свалился. А они скачут около нас, и Ваганов орет: «Не оглядывайтесь… Застрелю!» и матом ругается. Лошадь у нас, сколько духу в ней было, скакала. А они нас провожают, и Ваганов все револьвер у меня над головой держит и кричит: «Не оглядываться!» Так мы доскакали до стлани, за которой Большой Покос. Там они нас провожали около полуверсты или трех четвертей версты, а потом отстали. Мы, конечно, назад не оглядывались, я не поняла, а показалось мне, что идет войско. Приехали мы домой в Коптяки, рассказали народу, что видали». Она была допрошена Соколовым 27 и 29 июня 1919 года в Екатеринбурге.
– Движение по коптяковской дороге, – сказал далее Онтонов, – было прекращено рано утром 17 июля. Оно возобновилось только в 6 часов утра 19 июля. Все три дня 17, 18 и 19 июля, на руднике крестьяне слышали взрывы… Что это значит? Это значит только одно: никто не увозил трупы из Ганиной Ямы вообще! – отчеканил он. – Никуда – ни на какие «дальние шахты», как о том врет Юровский, или Покровский, трупы не увозились! – словно припечатал Онтонов.
В тишине Новосильцева обвела взглядом присутствующих.
– У кого-нибудь есть или могут быть возражения? Думаю, что это очень серьезный аргумент.
– Я продолжу, с вашего позволения, – сказал Беляев.
– Прошу вас, уважаемый профессор, – произнесла Новосильцева.
– Больше всего противоречий, – продолжил профессор, – существует относительно сожжения тел на дороге. Прежде всего, я прошу вас обратить внимание на следующие обстоятельства. 18 июля: восход солнца в 5 часов 9 минут. Заход солнца в 22 часа 3 минуты. 19 июля: восход солнца в 5 часов 10 минут. Заход солнца в 22 часа 1 минуту. Так вот, в ночь с 18 на 19 июля на переезде № 184, находящемся примерно в 200 метрах от мостика из шпал, под которым, по утверждению Юровского, а теперь уже и комиссии Ярова-Немцова, были похоронены 9 трупов, а до того, вернее почти одновременно, сожжены трупы Алексея и «фрейлины» (комиссия считает, Марии или Анастасии), здесь в ночь с 18 на 19 июля находилось примерно 20 человек, в том числе дачники на трех подводах, крестьяне и сторож переезда с семьей. Повторяю: люди находились в 200 метрах от места, где происходило «сожжение», а потом «захоронение»! И ничего не увидели! Ничего! Ни дыма. Ни огня. Ни даже запах жжения не почувствовали!
– А что там у Юровского? – спросила Новосильцева. – Давайте еще раз вернемся к этому месту.
Иван Иванович монотонным голосом зачитал:
«Ехали с трудом, вымащивая опасные места шпалами, и все-таки застревали несколько раз. Около 4 Ѕ утра 19 июля машина застряла окончательно. Оставалось, не доезжая шахт, хоронить или жечь. Последнее обещал взять на себя один товарищ, фамилию комендант забыл, но он уехал, не исполнив обещания.
Хотели сжечь Алексея и А.Ф., но по ошибке вместо последней сожгли фрейлину. Потом похоронили тут же, под костром останки и снова разложили костер, что совершенно закрыло следы копания. Тем временем выкопали братскую могилу для остальных. Часам к 7 утра яма, аршина 2 Ѕ глубины, 3 Ѕ в квадрате была готова.
Трупы сложили в яму, облив лица и вообще все тела серной кислотой как для неузнаваемости, так и для того, чтобы предотвратить смрад от разложения (яма была неглубока). Забросав землей и хворостом, сверху положили шпалы и несколько раз проехали – следов ямы и здесь не осталось».
– Послушайте, дорогие коллеги! – воскликнула Новосильцева. – Ведь это так интересно! Я просто захвачена сюжетом! Юровский, значит, «по ошибке», сжигает вместо императрицы «фрейлину»! Надо полагать, Демидову. Он ошибся… Спутал. Но, как мы видим, он ошибся еще раз! Дважды! Сначала «вместо» императрицы сжег фрейлину, а потом оказалось, что вместо сорокалетней фрейлины сожжена великая княжна 17 лет! И этот бред считается документом!
Присутствующие оживились, повеселели, академическая напряженность пополам с напускной скукой испарились, однако, профессор Беляев твердо вернул обсуждение к прежнему бесстрастному тону.
– Прошу коллег обратить внимание на следующее обстоятельство, которое является более важным, чем отмеченная нами путаница, – заявил он. – Итак, по утверждению Юровского, машина застряла в 200 метрах от переезда № 184, напомню, на виду у 20 с лишним человек. Было уже светлое время суток. Незадачливые похоронщики, отчаявшись, принялись сжигать два трупа. И одновременно копать большую яму для братской могилы, в которой надо разместить 9 трупов. Когда остатки сожженных были скрыты, яма «часам к 7 утра» была готова. Причем, яма была выкопана тут же, рядом с кострищем! Следовательно, на сжигание двух трупов у Юровского ушло всего полтора часа. Однако, по экспертным данным, для сжигания только одного трупа в незамкнутом пространстве необходимо 20–50 часов, да и то при условии непрерывного интенсивного горения с применением горючих веществ. Не говорю уже о том, какой смрад должен был распространиться вокруг – на расстояние не менее полутора-двух километров. Таким образом, если бы факт сожжения имел место, то грузовик вернулся бы в Екатеринбург не раньше вечера 20-го июля. Но на самом деле, он возвратился в город уже в 5–6 утра 19-го июля.
– И еще! – вставил Онтонов. – Юровский пишет, что в Ганиной Яме он испугался хоронить тела, потому что подошел к ним только какой-то крестьянин, числом один человек – знакомый Ермакова. Но почему-то не испугался сжигать тела на виду у 20 человек!
– Замечательно! – произнес Иван Иванович. – Тут, если мне будет позволено, очень кстати было бы огласить показания одного из свидетелей – надежного свидетеля! – который видел, что же на самом деле происходило в 200 метрах от переезда № 184, где Юровский якобы сжег два трупа, закопал тут же остатки несгоревших костей и закапывал еще девять покойников.
Ему было позволено.
– Только, Иоханаанчик, не так грустно и нудно, как вы это обычно делаете! – попросила Новосильцева.
– Но здесь не концерт! – впервые открыто возразил он ей.
– Ну да, – грустно вздохнула она. – К сожалению, конечно, не концерт. Можно сказать, следственный процесс… Давайте, что там?
– Вот сторож переезда № 184 – нашего, можно сказать, переезда – Яков Лобухин. Его Соколов допросил 10 июля 1919 года: «Как-то ночью летом прошлого года (не помню месяца и числа), во время сенокосов, когда я и семейные мои спали, я проснулся от шума автомобиля. Дело это было удивительное, потому что никогда раньше такого дела не бывало, чтобы автомобили мимо моей будки, да еще по ночам, ходили. Я в окно выглянул, вижу: идет по дороге к Коптякам грузовой автомобиль. Я не видел, что в нем было. Только заметил я, что сидело в нем человека четыре с винтовками, кажется, в солдатской одеже. Было это на рассвете… Тут день наступил. Народ, который ехал на Коптяки, возвращался назад и сказывал, что на Коптяки не пропускают. Где у них стояла застава, точно не скажу, а сказывали, что от моего переезда за гатью или на гати. И не было пропуску дня три-четыре». Прошу обратить внимание! – отметил Иван Иванович. – «Не было пропуску дня три-четыре!»