Наследство в глухой провинции
Шрифт:
По телефону Лера неуклюже оправдывалась, при этом она краснела, переминалась с ноги на ногу и перекладывала из руки в руку трубку.
— Папа! Ну, папа! Пожалуйста! О чем ты говоришь, папа! Нет, конечно! Папа, ну прости меня!
Интересно, есть у нее мама? Как она относится к такому вот издевательству над ребенком, который и так еле оправился от стресса!
В общем, в конце концов я не выдержала и взяла из рук девочки трубку:
— Послушайте, папа, вашей дочери пришлось несладко, но она с честью вышла из трудного положения. Вы бы лучше поинтересовались, как она себя чувствует! Может,
Но похоже, этого папу не так просто было сбить с толку, он и сам привык другим, как сказал классик, давать отлуп. И при этом он обратился ко мне со словами, которыми, по–моему, не пользуются уже лет девяносто:
— С кем имею честь говорить?
— Киреева Лариса Сергеевна, — сказала я, как отрапортовала.
— Так вот, Лариса Сергеевна, я что–то не помню, чтобы у нас был такой член семьи, потому что наш разговор с Валерией — дело сугубо семейное.
— Папа, — Лера приблизилась к телефону, — Лариса привезла меня домой. Между прочим, без всяких денег. И покормила.
— Не в этом дело, — сообщила я в трубку. — Просто советую вам приехать домой и лично заняться дочерью. Конечно, не с наскока, ведь вы же не пират, а она не корабль, который надо брать на абордаж. Учтите, эмоциональный шок — вещь непредсказуемая…
— Вы медик? — спросил он уже помягче.
— Я инженер, — сказала я, не уточняя, какой именно, — и сейчас уезжаю, потому беспокоюсь о девочке. Надеюсь, у вас хватит благоразумия приберечь до другого раза ваши нравоучения.
И положила трубку.
— Напрасно ты так, — сказала Валерия, будто не ее я защищала от сурового папаши. — Он же волновался. Девчонки сказали, что я уехала с ним, а он не знал, что и подумать… Может, у нас останешься? До завтра.
Она заглянула мне в глаза, но я помнила Ольгу, которую оставила одну в ответственную дня нас минуту. Мне нельзя было задерживаться в этих краях. Мое дело: быстренько доехать, быстренько вступить в наследство и быстренько вернуться обратно. А там уж решать, что делать с этим свалившимся на меня домом.
— Тогда хоть адрес оставь, — продолжала между тем Валерия, — вдруг тебе придется задержаться. Мало ли, возникнут трудности с оформлением. Папа поможет. У тебя ведь нет здесь других знакомых…
— Вообще–то задерживаться здесь я бы не хотела.
— Я поняла, но на всякий случай.
Ох, не люблю я этих случаев! Почему жизнь устроена так, что ничего нельзя загадывать и всякое может неожиданно произойти? Хотя, если подумать, что особенного в том, что мне достался дом в глубокой провинции? Живи тетя Липа поближе, можно было бы ее дом использовать под дачу, как делали многие. Возить в него друзей на выходные дни, раз уж завещание написано на мое имя…
Наш приходящий юрист фирмы объяснял, что если даже у Липы объявятся другие наследники, они ничего не добьются. Дом мой, и только мой.
Как бы то ни было, адрес моего наследного дома я записала для Леры на обратной стороне своей визитки и уже через несколько минут сидела за рулем, потихоньку выводя Симку из лабиринта узких улочек на хорошую дорогу.
Мне еще предстояло заправиться, хотя здесь я вряд ли разживусь таким же хорошим бензином, какой смогла достать дома. Районный центр Ивлев мне не слишком–то приглянулся. Он был малоэтажный, какой–то унылый, но оставлял при этом впечатление неизменности, постоянства, медленного течения жизни и даже замшелости.
Как прежде — Советская власть, исполкомы и райкомы партии. И даже Ленин с кепкой в руке на их небольшой центральной площади, носящей его же имя.
Но и ивлевцы, наверное, считают себя чуть ли не столицей по сравнению с Костромино, поселком, который я с трудом отыскала на очень подробной карте.
Пока я доехала до Костромино, пока устроилась в небольшой, похоже, единственной гостинице, натикало семь часов вечера.
Центральное отопление в этом поселке уже не функционировало, хотя, по нашим южным меркам, стоял жуткий колотун. Номер был чистым, опрятным, а оставаться в нем не хотелось. Наверное, на льдине и то было бы теплее. Будто на дворе середина января, а не конец мая. Как могла так долго жить в Костромино тетя Олимпиада, коренная южанка? Привыкла, наверное. Побыстрее бы здесь все сделать, и домой!
Я ворчала неспроста — мне было неуютно. Не только в номере, а и вообще на душе. Я не привыкла к одиночеству, а этот поселок отчего–то казался даже враждебным.
Мама посоветовала мне взять побольше теплых вещей, в необходимости чего я поначалу усомнилась: в нашем с Ольгой офисе уже вовсю работал кондиционер, а посетители приходили в футболках и шортах.
Словом, я решила пойти в люди. Тем более что от холода у меня прорезался зверский аппетит. Мой наряд — розовый костюм из ангорской шерсти — в прошедшую зиму я надевала всего один раз, уж чересчур он был теплым, в помещениях я в нем просто парилась. Здесь же в костюме я почувствовала себя вполне комфортно. Причесалась, нанесла косметику и с чувством глубокого удовлетворения, как писали когда–то в наших газетах, покинула номер, чтобы поужинать в гостиничном ресторане.
Он оказался небольшим, всего на шесть столиков. За счет подвесного потолка — цивилизованный дизайн коснулся и этих мест — ресторан выглядел достаточно уютным, а интерьер — ненавязчивым. Скрытые в потолке светильники делали освещение почти интимным, но в целом атмосфера была вполне приличной, не подходящей под определение «злачное место».
Два столика уже занимали посетители, потому, не дождавшись метрдотеля, я сама выбрала себе место по вкусу. Подальше от предполагаемого оркестра — для чего–то же здесь была эстрада — и от большинства посетителей.
Напротив стояла небольшая конторка, и поскольку официантов вблизи тоже не наблюдалось, я взяла себе из стопки одно меню и стала его просматривать.
Официант, правда, вскоре материализовался перед моим столиком и вежливо поинтересовался:
— Вы уже решили, что будете заказывать?
— Котлеты по–костромински, — с трудом продиктовала я; интересно, это действительно блюдо местных поваров или чужой рецепт, соблюдаемый лишь приблизительно?
— Не советую, — покачал головой стоящий передо мной молодой человек в белой рубашке с бабочкой — лицо его было внимательным, но без угодливости, и отчего–то лицезрение его подействовало на меня успокаивающе, внушало доверие. Официант пояснил: — Котлеты вчерашние. Разогретые.