Наследство в глухой провинции
Шрифт:
— Понятное дело, к молоденькой бежит. Думает, благодаря подъему духа, который она в нем вызывает, поднимется вообще все.
Сказала и смутилась. Недаром. Я заметила в последнее время моя всегда спокойная мама несколько раздражена.
— А что должна делать умная жена?
— Лара, ты меня пугаешь. Тебе всего двадцать пять лет, откуда такие мудрствования.
— Мне уже двадцать пять, а думаю я так по привычке искать выход из трудных положений. Сначала, я считаю, нужно как следует приглядеться к обстановке. Что делают большинство женщин в такой ситуации?
— Смиряются.
— Делают вид, что смирились. На самом деле они начинают убеждать своего мужа в том, что он старый. Дед. Они так и называют его теперь: дед! Это смешно слышать от женщины, которая и сама не молода.
— Я тебя не понимаю, — чуть ли не простонала мама. А вот я понимала, что залезла в такие дебри, из которых не выберешься ни за пять минут, ни за десять.
— А ты не должна говорить папе, что он старый. И дедом его не должна называть. И в ласке не отказывать. Наоборот, все время его поддерживать, покупать ему красивую одежду, обращать внимание на то, как он хорошо выглядит. Конечно, не забывая о своей внешности…
— А почему ты вдруг стала рассуждать о мужчинах в возрасте? Вроде тебе еще рано. Уж не влюбилась ты в какого–нибудь старика?
— Мама, и какой возраст подразумеваешь ты под этим словом — старик?
— Намного старше тебя! — отрезала мама и ушла, ничуть не проникнувшись моей теорией.
Я легла на тахту поверх покрывала и задумалась. Что я натворила? Отказалась от красивого мужчины. Лера… Она сказала, что будет меня ждать… Михайловский. Он и так не был в себе уверен, а тут еще я добавила… Что же делать: позвонить и извиниться? А если он мне просто нагрубит и повесит трубку…
Ольга в таких вот случаях обычно говорила: «Основной показатель — твои ощущения и настроения. Прежде всего задай себе вопрос: я хочу этого? Если нет, то о чем и говорить».
Я постаралась представить себе Федора, его властное холодное лицо. Каждый раз, чтобы вызвать на нем улыбку, добиться не таяния, а хотя бы подтаивания этой ледяной глыбы, мне придется прилагать титанические усилия…
Но из памяти вдруг выплыло совсем другое лицо. Причем если прежде я отмечала просто поток эмоций, который вызывал во мне этот образ, то теперь мне стали видеться детали. Усталые серые глаза. Горькие морщинки по обеим сторонам твердого рта, слегка запавшие щеки.
Он ничего мне не говорил о своих чувствах. Тогда отчего же во мне появилась уверенность, что я ему небезразлична? Нет, он сказал: «Значит, я сам невольно подтолкнул вас к нему».
Недаром меня так потянуло к Шувалову, грустно подумалось мне. Как я ни боролась, как ни объясняла себе влечение чуть ли не помрачением разума, а оно никуда не ушло. Чувство это. Я влюбилась в Сергея, и никуда от этого не денешься.
Он женат. Живет черт–те где. И вряд ли чувствует ко мне то же, что и я к нему. Вот, оказывается, чем любовь зла. Она заставляет влюбляться в того, в кого нельзя.
И ведь никому не скажешь об этом. Олька вся занята своим Ушастым. Мама… Я уже догадывалась, что она скажет в ответ на мои откровения. Влюбиться в женатого мужчину! Можно подумать, нет достойных холостяков…
Мне стало так жалко себя, что я заплакала.
— Лара, — крикнула у двери мама, — тебя Оля зовет к телефону.
Она заглянула и увидела мое зареванное лицо.
— Что случилось?
— Голова болит, — соврала я и взяла трубку.
— Ларка! — закричала моя подруга так громко, что я чуть не выронила трубку. — Кажется, мы с тобой приплыли.
— В каком смысле? — удивилась я.
— Мы себе такого врага приобрели!
— Имеешь в виду в лице Левы?
— Ну да, понимаешь, он с Лешкой подрался. А когда уходил, сказал: «Я твою фирму уничтожу!»
— И что ты думаешь по этому поводу?
— Надо ее срочно продать.
— Кому?
— Профессору, — сказала она.
Есть у нас в городе один криминальный тип, который страшно любит разыгрывать из себя интеллигента. Я вообще–то не слышала, чтобы он зарился на нашу фирму. Неужели вокруг бизнеса всегда толкутся подобные ему люди?
— А мы с тобой что будем делать?
Она явственно замялась, из чего я поняла, что свою часть проблемы она уже решила, а мою — мне придется решать самой.
— Мы с Кононовым поженимся и уедем в Австрию. Его туда работать приглашают. Он ведь тоже программист, только на ступень выше, чем мы с тобой. Но я вполне смогу ему помогать… Ты чего молчишь?
— Думаю. Не успела я на недельку уехать, как ты уже и до Профессора добралась.
— Мы с тобой просто не знали, какой он из себя. Это же он с товарищем подходил к нам тогда в ресторане.
— И это ты говоришь мне при своем Кононове?
— Нет, он домой ушел. У него тоже есть дела…
— День свадьбы уже назначен?
— Пока нет. Во вторник узнаем, что к чему. Ушастый обещал договориться, чтобы нас побыстрее зарегистрировали.
— Ты счастлива?
— Очень. И чувствую себя виноватой перед тобой. Получилось, что дружба дружбой, а счастье врозь.
— А ты хотела бы, чтобы мы были втроем?
— Нет, но… Ты не обижаешься?
— Конечно, нет, глупая! Радуюсь за тебя — ты свое счастье выстрадала.
— А ты?
— Ну, у меня еще три года форы, — пошутила я.
— И все–таки ты расстроена. Из–за меня?
— Нет, — поневоле тяжко вздохнула я, — ты здесь ни при чем. Но просьба у меня к тебе имеется.
— Так говори, что же ты молчишь!
— Не спеши искать встречи со своим Профессором, — сказала я, — еще не вечер. Я ведь тоже имею право голоса, не правда ли?
— Само собой. Просто мне показалось, что даже две, но слабые женщины с таким крутым мэном, как Лева, не справятся.