Наследство
Шрифт:
– Постой, мы же говорили о Надежде…
– Да, о Надежде. Она ведь появлялась здесь дважды…
– Да, верно. Но из первого ее визита я мало что помню. Разве что Асим тогда уволил Алекса. Говорили, будто он подрался с… ее мужем.
– С папой?! – вскинулась Нина. – Это сущий бред. Папа никогда не опустился бы до такого.
– Об этом тогда болтал весь отель. Но возможно, то были лишь слухи. Людям нужны легенды. Особенно если жизнь скучна до тошноты. Вот и сочиняешь разное, и постепенно сама начинаешь этому верить.
– Глупо, – процедила Нина.
– Наверно… На чем я остановилась? Ах да… Когда Надежда появилась во второй раз, Асим сказал, что Селами спятил. Что такая женщина не для него. И что она все равно его бросит, даже положи он к ее ногам весь мир… Я спросила,
Мы с Надеждой столкнулись на приеме. Не помню, по какому поводу. Асим не взял меня. Но я все равно пришла. Попросила знакомых меня провести. Я думала, Асим будет с женой, мне очень хотелось на нее посмотреть. Но он пришел один. Просто не хотел, чтобы я была там с ним. И был здорово недоволен, когда увидел меня. На мне было простое черное платье. Но он все равно придрался к моим серьгам, мол, слишком большие и блестящие… Там все были в черном. Кроме Надежды. Она одна была в светлом, каком-то воздушном… Словно невеста. Только очень печальная. Я наблюдала за ней, потому что хотела понять, что значит – быть леди…
– Она не любила черный цвет… – задумчиво перебила Нина. – Он почему-то ассоциировался у нее с похоронами… Никогда не носила черное… Ты говоришь, она была грустной?
– Она показалась мне безжизненной. Отрешенной. Словно играла чужую роль. Будто там было только ее тело, а душа витала где-то далеко… Тогда я подумала еще: может, эта странная апатия и есть признак породы? Я решилась и заговорила с ней. О разной ерунде: погоде, моде… Она отвечала очень вежливо, улыбалась, но как-то невесело. А Алекс просто из кожи вон лез, чтобы ей угодить. Все время приносил ей бокалы с разными напитками, хоть она его об этом не просила. Спрашивал, как она себя чувствует, чего хочет… И вдруг появился какой-то коммерсант из России. Ни слова ни по-английски, ни по-немецки. Надежду попросили переводить. Он что-то ей болтал, и вдруг она преобразилась прямо на глазах. Оживилась, стала что-то спрашивать, рассмеялась… Оказалось, он живет в Москве на соседней улице и ребенка водит в ту же школу, где учится ее дочка… Они все говорили и говорили, словно знали друг друга двести лет… Знаешь, так иногда бывает, когда находишь с человеком много общего. И было видно, что Надежда нравится этому русскому. Я случайно взглянула на Алекса. Он был ужасно мрачен. У него было такое выражение лица… Будто он готов растерзать их обоих…
Потом Алекс куда-то ее позвал, и вернулся один. Он был зол и расстроен, прежде я никогда не видела его таким. Мне даже показалось, что он слегка не в себе. Я зачем-то спросила его, где Надежда, но он ответил, чтобы я не лезла не в свои дела. И принялся пить коньяк, одну рюмку за другой. Я снова удивилась, потому что прежде он не пил ничего, крепче пива. Он вообще очень изменился за те шесть лет, очень… Асим подошел к нему, отвел в сторону и начал что-то говорить. Алекс сначала горячился, возражал, но потом притих. Асим был единственным человеком, кого Алекс слушался. Вокруг было столько незнакомых людей, я вдруг почувствовала себя одинокой. Асиму было наплевать на меня, он возился с Алексом, будто тот был его сыном. А я была лишь дорожной сумкой, которую берут, когда есть необходимость, а после бросают в чулан. Или просто забывают на вокзале… Я поняла, что напрасно притащилась туда, решила уехать. И, когда вышла из дома, увидела Надежду. Она сидела на скамейке вот так, опершись руками о колени, наклонив голову, и волосы падали на лицо, скрывая его как под вуалью. Я решила, что она плачет, и подошла. Но она не плакала. Просто сидела и смотрела перед собой каким-то отрешенным невидящим взглядом. Я спросила, что случилось. Она молча покачала головой. Она была очень бледна. Ее совсем не брал загар. Тоненькая белокожая блондинка с огромными зелеными глазищами… Я снова позавидовала тому, что она такая светлая… Не знаю, как у вас, а наших мужчин это с ума сводит… Я просто стояла как дура и пялилась на ее волосы, щеки, шею… И тогда увидела те следы. Какие образуются только от пальцев. Очень сильных мужских пальцев… Меня охватил ужас. Асим мог меня оскорбить, оттолкнуть, прогнать, но ударить – никогда. Он всегда
Конечно, меня это не касалось, но я подумала, что подобное можно вытерпеть только если очень любишь… Мне тоже было больно тогда… Ведь иногда слова ранят сильнее ударов… А она переспросила: «Кого?»
Понимаешь, «кого?». Она не увязывала слова «любить» и «Алекс» вместе. Потом посмотрела вверх, на небо. Там уже появлялись звезды. Она сказала:
«Вон Большая Медведица. Видите? Ручка ее ковша показывает на север… В Москве тоже видна Большая Медведица…»
И в ее голосе было столько горечи… Столько боли… И я вдруг подумала, что ей гораздо хуже, чем мне. Ведь дома у нее остался ребенок… У меня нет детей, но есть две младших сестры, и я прекрасно помню, как переживала мама, когда они болели…
«Вы, наверно, скучаете по дочке», – сказала я.
И тут она впервые заплакала, закрыв лицо руками. Беззвучно. А рядом играла музыка, доносились песни и смех. Мне стало так ее жаль, почти как себя…
«Зачем так мучиться? Вы же несчастливы. Почему бы вам не уехать обратно?»
Она ответила с ужасающим безразличием:
«Я это заслужила».
Понимаешь, она говорила о своей жизни с Алексом как осужденный о наказании.
И тогда я поняла, что, когда срок, назначенный Надеждой себе самой, выйдет, ничто не удержит ее здесь…
Нина устало потерла пальцами виски. Женщина, сидевшая рядом, молчала тоже. И это молчание делало их, еще часом раньше незнакомых, а полчаса назад – готовых стереть друг друга в порошок, союзницами.
– Слушай, – сказала Нина, – может, ты ошибалась? Может, ему и не нужна твоя безропотность? Рявкнула бы разок, глядишь, стало бы все по-другому.
– Ты плохо знаешь наших мужчин, – возразила Фериде.
– Ерунда. Мужик, он и в Африке мужик, – фыркнула Нина. – Что я знаю точно: никто никогда не унизит меня. А если попытается – ему придется о-очень несладко.
– Да, ты не канарейка, – абсолютно серьезно произнесла Фериде. – Ты – кошка. Сама по себе. Из тех, что невозможно приручить. Ты подпустишь к себе лишь того, кого выберешь сама. Возможно, и никого. И если ты упадешь, то на все лапы.
– А ты тогда кто?
– Собака, наверно. – Она грустно улыбнулась. – Бьет хозяин, гонит, а все хорош.
– Восточная философия? Занятно… Ну а кем, по-твоему, была Надежда?
– Точно не знаю… Тогда она показалась мне красивой бабочкой. Только крылышки у нее потерли. Чтобы не улетела…
– Сукой она была, вот кем… – Спохватившись, Нина закусила губу. Откровения не входили в ее планы. – А что, нельзя тебе тоже кошкой заделаться? Или, например, акулой. Ка-ак цапнуть! – Она усмехнулась, поднимаясь. – Ладно, мне пора. Пообещай, что не будешь вешаться, топиться или резать вены. А то приставлю к тебе парочку крепких ребят. Слушай, может, это и есть лучший выход? Подберу посексуальнее.
– Тебе-то что за дело? – удивленно встрепенулась Фериде.
– Абсолютно никакого, – передернула плечами Нина. – Мне вообще по фигу все и всё, кроме моего бизнеса. Через пару минут я не вспомню твоего лица. Просто, когда женщина дурью мается, мне становится обидно за свой пол.
Асим был в ресторане, где с относительным аппетитом поглощал жареного цыпленка.
– Для жертвы аварии ты выглядишь совсем неплохо, – заметила Нина.
– Благодарю. Присоединяйся, – кивнул он на соседний стул.
– Ты не слишком круто обошелся со своей бывшей подружкой?
– Что? – Асим даже обронил нож от удивления.
– Иногда ты бываешь слишком жесток.
– Кто бы говорил! – хмыкнул Асим. – Тоже мне мать Тереза. Впрочем, – он выровнял тон, заметив, что официант заинтригованно скосился в их сторону, – моя личная жизнь касается только меня и не подлежит обсуждению.