Наследство
Шрифт:
Распахнув шкаф, Нина поняла, что ей совершенно нечего надеть. Она не собиралась задерживаться здесь так надолго, поэтому привезла только летние вещи. После докупила куртку, пару свитеров, ботинки. И все. В этом не заявишься в ресторан. Разве только в «Макдоналдс». Может, ну его к черту? В конце концов, жратву и в бунгало можно заказать. Какая разница, где сидеть? Решено, она позвонит и предложит Владимиру отказаться от ресторанных затей. Нет, позвонить – слишком уж официально. Зайдет сама. Здесь два шага. Даже любопытно: она ни разу не была у него. Посмотрит, как живут архитекторы.
– Привет, не ждал?
Конечно, не ждал. Только
– Что-нибудь изменилось?
Отчего-то смущаясь, она скороговоркой поведала про свои одежные проблемы, предложив альтернативу в бунгало.
– Если, конечно, хочешь.
– Так даже лучше. Проходи, я быстро приберусь. У меня беспорядок. Извини, я не ожидал…
– Не напрягайся – все свои.
Кругом и вправду царил бардак, всюду валялось все, что только могло валяться, от носков до карандашей. Владимир сгребал все, что попадалось под руку, и засовывал в платяной шкаф.
– Оставь, – запротестовала Нина. – Ой, что это?
Девушка осеклась, обомлела, подавшись вперед. На нее смотрела вторая Нина. Не из зеркала. С одинокого берега, залитого светом луны… Рисунок, сделанный пастелью, не был закончен, и оттого плечи, руки, одежда носили размытые очертания, словно отражение сна наяву. Но лицо было отчетливым, живым. Нина сделала шаг назад, вглядываясь в себя. В неразгаданное выражение тонкой, неизъяснимой печали глаз, нежности полураскрытых губ, легком наклоне головы… Так смотрела бы Надежда. Нина не могла смотреть так.
– Нравится? – тихо спросил за спиной Владимир.
– Ты давно это рисуешь?
– С первого дня.
– Я здесь не такая…
– Как раз здесь ты такая, какая есть, – мягко возразил Владимир. Его ладони легли на Нинины плечи. Горячие ладони. От них исходил пульсирующий зной. Такой, что делалось невыносимо жарко, как в июльский полдень. И перехватывало дыхание от невозможности сделать глоток живительной влаги. —
Я знаю веселые сказки таинственных странПро черную деву, про страсть молодого вождя,Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя… [11]11
Н. Гумилев. «Жираф».
– Гумилев… Он нравился Надежде.
– А тебе, значит, нет?
– Мне тоже, – вздохнув, призналась Нина. —
Милый мальчик, ты так весел, так светла твояулыбка.Не проси об этом счастье, отравляющем миры… [12]– Знаешь, что я подумал, когда увидел тебя впервые в аэропорту? – Он перешел на полушепот.
– Что у меня красивое нижнее белье. – Она хотела рассмеяться, но не смогла.
12
Н. Гумилев. «Волшебная
– Нет, то было после. А я увидел тебя немного раньше. Даже прежде, чем ты достала табличку с моей фамилией. Потому что я прилетел другим рейсом, немного раньше, и около часа слонялся вокруг. Все суетились, спешили кто куда. А потом я увидел тебя… Ты просто вышла из машины. Просто сняла шляпку, бросила на заднее сиденье. И вся эта суета не имела для тебя никакого значения. Ты была вне ее, сама по себе. Не играла, не волновалась, не старалась «выглядеть». Ты просто была. И тогда я подумал, что в жизни не видел более восхитительной девушки, и что вряд ли увижу когда-нибудь, и что конечно же она никогда об этом не узнает, потому что я не подойду и не скажу ей об этом… И возможно, буду жалеть о том всю жизнь… А потом ты подняла табличку с моей фамилией…
Его пальцы осторожно, словно боясь обжечь или обжечься, перебирали волосы на ее затылке. Просто перебирали волосы, просеивали, точно муку. И только. Нина не могла понять, отчего это безобидное движение заставляет подгибаться ее колени, а ее саму – балансировать, держа равновесие, чтобы не упасть, словно все происходило на палубе маленького и зыбкого суденышка в предштормовом открытом море.
– Почему ты раньше не говорил?
– Ты бы ответила, что я подлизываюсь к работодателю.
– Наверно, ты прав. Иногда я бываю невыносима. Приношу извинения, милый мальчик.
Она повернулась, приподнялась на мыски, чтобы дружески чмокнуть его в щеку, но обожглась о подставленные губы, внезапно осознав, что не сумеет от них оторваться, не осушив их влагу до дна и не отдав взамен свою. Что именно так и сбываются самые летящие сны. Сны, в которых нет места боли и страху, а лишь блаженство – такое невыносимо сладостное, неземное, нестерпимое, что не хочется просыпаться вовсе…
– Не уходи, останься…
Он поцеловал ее висок. Ее никто никогда не целовал столько. И она тоже. Она не любила этого. Поцелуи – для подростков, которые боятся секса. Пустая трата времени. То есть она, конечно, могла поцеловать кого-то, если этот кто-то очень хотел, но без особого рвения. Раньше. И еще она никогда не кричала. Прежде – никогда. Это казалось ей унизительным. Зачем? Чтобы все слышали, как тебя трахают? Нет, она никогда не кричала. Раньше. Почему же теперь она вдруг ненадолго, но сошла с ума? И именно с ним, с человеком, который был ей безразличен, вообще не в ее вкусе? И почему ей хочется раствориться в этом безумии снова и снова?!
Господи…
– Пожалуйста, не уходи, останься.
– Не могу. – Она нырнула в свитер как в спасательный жилет. – Я привыкла спать одна.
– Кто-то говорил, что нужно избавляться от стереотипов.
– Я не уверена, что хочу избавляться от них. По крайней мере, сейчас.
– А потом?
– Что – потом?
– Потом ты сможешь остаться?
– Потом – суп с котом.
Он снова обнял ее, и она почувствовала, как силы, с которыми она собралась, снова начинают медленно, но верно покидать ее.
– Прошу, поедем со мной. Всего несколько дней…
– Не говори глупостей. Ты знаешь, что я не могу.
– Нет, не знаю. Почему не можешь?
– Не могу, и все, – отчаянно проговорила Нина. – Отпусти меня…
– Нет, – прошептал он, заглядывая ей в лицо. Его глаза были темными, как страсть. – Мне нужна не одна ночь. Я хочу, чтобы мы были вместе. Всегда. И я готов подождать.
– Подождать – чего? – Резким движением она высвободилась из огненного кольца его рук.
– Когда ты поймешь, что можешь быть счастлива со мной.