Насмешник
Шрифт:
Его центр составляли: старинный трактир с полукруглым фасадом, «Бул энд буш», воспетый лондонским простонародьем отделенный от дороги пивной под открытым небом, где столики стояли в своего рода беседках, увитых вьюнком и ползучей розой; строение, называвшееся «Комнаты», в котором размещались детские ясли, деревенский совет и где по воскресным дням проходили церковные службы; почта и деревенский магазин, который держал один вздорный тип по имени Боурли. Он был груб с покупателями, а на детей так просто бросался, пока его не прижало почтовое ведомство. Он торговал одинаково и марками, и спиртным и не вел никакой отчетности. Встал вопрос о том, чтобы прикрыть его лавочку, и мой отец замолвил словечко, чтобы его оставили торговать с испытательным сроком. После этого Боурли стал намного учтивей, во всяком случае с нами. Отец отказался ставить дома телефон, и, когда изредка возникала необходимость вызвать врача, мы шли к мистеру Боурли. А еще был молочник по имени Тули. Его дочери наливали молоко из больших фарфоровых кувшинов и торговали бисквитами и имбирными пряниками. Их отец пас коров на лугу по соседству и возил свои бидоны на телеге, как молочник из Чилкомптона, утром и вечером. У него были седые бакенбарды, и по воскресеньям он громким голосом распевал конгрегационалистские гимны в «Комнатах». Вокруг этого центра теснились коттеджи с садами в буйстве цветов, и стирки, и сплетен, ни дать ни взять «Кукхэм» Стэнли Спенсера [41] .
41
Сэр Стэнли Спенсер(1891–1954) — английский художник, академик, чья живопись имеет сюрреалистический оттенок и сильный сатирический акцент. На упомянутом полотне изображен родной городок Спенсера, Кукхэм.
В деревне выделялось два больших дома, Норт-Энд-Хаус и Норт-Энд-Мэнор, которые принадлежали оставшимся в девах хозяйкам поместья Норт-Энд. Леди из Норт-Энд-Мэнора была престарелой мизантропкой, и с ней мы никак не общались, разве что получали от нее письма с выражениями недовольства по поводу нарушения мною границ ее владений. Речь шла о луге (где я и совершал указанный проступок, обычно с невинной целью достать закатившийся туда мяч); луг, на котором отец купил участок, принадлежал ей и одной стороной граничил с Норт-Энд-роуд, а другой — с ее огородом. Точнее, отец купил два участка (поскольку луг был уже поделен на участки для последующей застройки), а поздней и огород тоже, так что в распоряжении матери было предостаточно земли, где она могла возиться. Между нами и воротами Мэнора оставалось пустое пространство, на котором во все время моего детства складировали строительные материалы. Потому мы его называли «хранилище». (После смерти старой злючки в ее особняке открылась школа с совместным обучением. В Первую мировую в нем размещался военный госпиталь. Там до сих пор клиника, что с трудом можно определить по отдельным приметам, которой оказывают поддержку социалисты.)
Хозяйка же Норт-Энд-Хауса, мисс Хор, была совсем другой. Когда я читаю описание, например, принадлежащее перу мистера Э. М. Форстера [42] , протестантских проповедников филантропии в прошлом веке, окрещенных Сидни Смитом «клэпемская секта» [43] , я вспоминаю о ней. Она была из семьи банкира-квакера, состоявшей в родстве с норфолкскими Гарни и Бакстонами. Как и члены «клэпемской секты», она имела связи в политических кругах (Сэмюэл Хор, лорд Темплвуд, был ее племянником) и в епископате, но предпочитала не пользоваться ими, а посвятила всю свою жизнь практической благотворительности, распространявшейся не только на ее собственную деревню, но и, правда, в меньшей степени, далеко за ее пределы. Когда мы с ней познакомились, ей было, должно быть, около шестидесяти. Румяная, с седыми волосами и бодрым голосом. Свой первый визит, в ответ на наше приглашение, она нанесла нам, прибыв в собственном экипаже. То был особый случай, а так, если у нее не возникала надобность отправиться в Лондон, она, как помню, всюду передвигалась пешком: на ногах большие бесформенные башмаки, одетая просто, позади семенит троица скотч-терьеров. Охотно предположу, что моя мать была последней соседкой, пославшей ей приглашение по всей форме. Она не могла состязаться с новыми переселенцами, поскольку кроме присоединения к городу Голдерс-Грин вскоре началась застройка нового пригородного района — Хэмпстед-Гардена. Тамошние дома были шикарней, и их владельцы подпали под постановление, ограничивавшее высоту садовых оград. Они были не то чтобы сумасброды или богема, а главным образом оригиналы буржуа, не чуждые художественных интересов. «Панч» того времени полон карикатур на обитателей Хэмпстед-Гардена, нарисованных Таунсендом, который жил там. У этой Утопии имелся свой ангел-предводитель, дама, которую звали миссис (впоследствии леди Генриетта) Барнетт. Мой отец, у которого была с ней стычка, иногда расхаживал по дому, распевая песенку собственного сочинения, которая начиналась следующими строками:
42
Эдвард Морган Форстер(1879–1970) — британский романист, эссеист и публицист, внесший важный вклад в художественное постижение английского национального характера. Наиболее известный роман — «Поездка в Индию» (1924).
43
Сидни Смит(1771–1845) — один из выдающихся проповедников своего времени и поборник парламентской реформы. «Клэпемская секта» — группа протестантов, известная в Англии примерно с 1790 по 1820 г., агитировавшая за отмену рабства и содействовавшая миссионерской деятельности по всему миру. Члены ее, весьма состоятельные люди из консервативных кругов, проповедовали, в частности, богоугодность филантропии и собирались в церкви Джона Вен-на, приходского священника Клэпема, южного района Лондона.
Так что я вырос, видя в этой достойной, как считаю теперь, даме нелепое чудовище, но со временем отец стал снисходительней к новой общине по причине их богомольности и удовольствия, которое неизменно получал, посещая их любительские спектакли. Их жизнь была полностью вне сферы влияния мисс Хор.
Моя мать говаривала, что мисс Хор напоминает ее двоюродных бабушек из Ширхэмптона; она восхищалась ею (что вызывало притворное негодование отца) и была ее ближайшей сподвижницей во всех ее разнообразных начинаниях. Они учредили «клуб кройки и шитья» и, чтобы привить привычку к бережливости, нечто вроде частного сберегательного банка, что вынуждало ее еженедельно посещать бедняков, живших по соседству, и заполнять множество маленьких черных сберегательных книжек. Кроме коттеджей, окружавших трактир, вдоль Норт-Энд-роуд, в нескольких сотнях ярдов от нас, шел квартал убогих жилищ пролетариев, именовавшийся Терраса. У матери он был под особым попечением, и, уверен, она была у них желанным гостем. А еще мисс Хор и моя мать поделили между собой район в Шордиче и регулярно посещали жившие там самые нищие во всем Норт-Энде семьи. На время ярмарки в Хэмп-стед-Хите они открывали приют для потерявшихся детей, никогда не пустовавший, и пункт первой помощи для пострадавших всех возрастов, кто свалился с качелей или поранился, открывая бутылку. Мисс Хор по воскресеньям играла на фисгармонии в «Комнатах», будучи женщиной глубоко, но бесстрастно набожной, однако не ограничивалась благотворительной деятельностью. На лугу перед Норт-Энд-Хаусом играли в крикет. Дети учились звонить в колокольчики и на Рождество ставили столики, на них — «летучие мыши», в том числе и у нас в саду перед домом, и пели рождественские гимны. Думаю, никто в Норт-Энде, кроме моего отца, не ездил на работу в Лондон. Этот город, казалось, был слишком далеко от нашей деревни. Я, наверно, был там не более восьми раз за свои восемь лет, кроме тех случаев, когда по дороге в Сомерсет мы делали пересадку на Паддингтонском вокзале. С Парламентского холма можно было видеть дым, висевший над Лондоном. Летом на холме стоял телескоп, предположительно направленный на собор св. Павла. Уплатив пенни, можно было приложиться к темному окуляру, но я так ни разу не увидел ничего привлекательного.
Не знаю, сколько раз и как часто происходили наши со Стеллой Рис совместные уроки. Но частые походы с Люси за покупками я, конечно, помню. Самые восхитительные магазины были на Финчли-роуд. Для обычных хозяйственных покупок мы постоянно ходили на Хит-стрит и Хай-стрит. Дорога туда стала у меня самой хоженой в жизни, поскольку позже я ежедневно ходил по ней в школу и из школы. Мы пересекали проезжую часть, не оглядываясь ни направо, ни налево — движение было редкое. Телеги и экипажи, державшие путь в Лондон, проезжали или восточней, через Хайгейт, или западней, по Финчли-роуд к Сент-Джонз-Вуд. По нашей улице проезжали лишь повозки, направлявшиеся в Олд-Хэмпстед, и чуть ли не с каждой случалась какая-нибудь оказия напротив наших ворот. Было обычным делом, или так кажется мне теперь, когда я оглядываюсь назад, видеть, как лошадь ломового извозчика оступается, шарахается в сторону, извозчик тянет ее за голову, а его товарищи распутывают постромки или как велосипедисты, мчащиеся под уклон, падают в кювет. Мать много суббот провела, перевязывая незадачливых гонщиков и поя их чаем.
Участок, на котором построили Айви-Хаус, как я упоминал, долгое время находился в первозданном состоянии. Однажды, когда там чинили ограду, я написал свои инициалы на влажной штукатурке низкой опорной стены и пятьдесят лет спустя нашел их на прежнем месте под слоем мха, буквы слегка осыпались, но еще читались — крохотная личная метка, уцелевшая среди повальных перемен.
Думаю, причина, по которой мы сворачивали направо, когда шли в магазин, была в нежелании Люси приближаться к трактиру «Бул энд буш» и другому кабаку, что рядом с ним. За Норт-Энд дорога шла просекой среди тенистых деревьев, песчаные откосы по ее сторонам поднимались небольшими уступами, укрепленные кольями и досками, по одну сторону был Хит, по другую — мрачный пустовавший дом, в котором некогда заточил себя Питт Старший [44] . В доме, в башенке, была комната с двойными дверьми, туда ему приносили еду, когда он запирался там в приступе тоски и ярости, и тамошние белки так расплодились, что заполонили всю округу. Рассказывали, что с пары белок, сбежавших из зоопарка Риджент-Парк, началась эпидемия чумы. Мы шли по тропе над дорогой мимо места, где сидел слепой старик нищий и читал вслух Библию, напечатанную шрифтом Брайля. Он опирался спиной о ствол поваленного дерева, которое в народе называли «вязом висельников». Мне сказали, что на нем вешали разбойников, промышлявших на этой дороге, — выдумки, как я потом узнал. На самом деле дерево посадили, чтобы отметить место, где стояла виселица, на которой казнили убийцу по имени Джексон там, где он совершил свое преступление.
44
Уильям Питт Старший(1708–1778) — английский государственный деятель, дважды, в 1756–1761 и в 1766–1768 гг., премьер-министр Англии, страдал приступами тяжелой депрессии.
Дальше находился дом в итальянском стиле, который тогда еще строился для Ливера, фабриканта, изготовителя мыла «сан-лайт»; за ним, за деревьями и высокой стеной, — два больших дома восемнадцатого столетия, следом — замок Джека Стро, возле которого, как мне рассказывали, дважды были разбиты отряды мятежников, один раз во времена Уота Тайлера [45] , когда они направлялись на Лондон, в другой — во время восстания Гордона [46] , когда они шли на Кенвуд, чтобы сжечь его. Более свежий и действительно реальный случай произошел как раз за трактиром: Сэдлир, злостный железнодорожный спекулянт, который послужил прототипом диккенсовского Мердля [47] , хлебнул синильной кислоты из серебряного кувшинчика для сливок и был найден на песчаном карьере — ноги его торчали из земли. Не думаю, что об этих мрачных исторических событиях я услышал от Люси. Должно быть, о них рассказал мне отец год или два спустя, когда по утрам сопровождал меня в школу.
45
Уот Тайлер(? — 1381) — руководитель крестьянского восстания 1381 г. в Англии.
46
Лорд Джордж Гордон(1751–1793) — вдохновитель антикатолического т. н. Гордоновского мятежа в 1780 г.
47
Персонаж романа Ч. Диккенса «Крошка Доррит» (1855).
Потом появлялся Уайтстоунский пруд под огромным ветреным небом, полным бумажных змеев, со спускающимися с него склонами Хита, сплошным лесом, тянущимся по одну сторону до Харроу, а по другую до Хайгейта. Картина и сейчас почти не изменилась, разве что появилось несколько омерзительных современных домов. Откосы укрепили, и больше не увидишь лошадей, пьющих из колеи. Пруд уже во времена моего детства казался настоящей архаикой. Летом внизу, в Вейл-оф-Хит, можно было покататься на ослике, а на холме по воскресеньям часто устраивались ярмарки с балаганом, политические митинги, обычно собиравшие мало народу, играл оркестр Армии спасения. В воздухе не смолкал собачий лай, потому что люди брали с собой своих любимцев и играли с ними, швыряя палки в воду.
Отсюда узкие улочки шли вниз, одни к красивым старым домам Фрогнала, другие — к лавкам и магазинчикам, которые и были целью наших походов. Их витрины почти никак не были «оформлены», разве только на Рождество появлялись бумажные гирлянды и серпантин с блестками. У торговца зерном в витрине красовалось нечто вроде панно с рисунком, выложенным из разнообразных зерен. У ювелиров в витрине были часы, у которых стекло вращалось по спирали, имитируя струю воды, которая извергалась из пасти бронзового льва. Но вообще мой интерес вызывали не товары, выставленные в магазинах, а ловкость хозяев и их помощников, которые, словно жонглеры, орудовали воронками, наливая масло, гирями, весами, совками и бидонами, бумагой и бечевкой. У аптекаря горела газовая горелка, на которой он плавил сургуч, запечатывая пакеты с нашими покупками. Сколько помню себя, мне всегда нравилось наблюдать, как работают мастера своего дела.
Хэмпстед моего детства по-прежнему несет на себе отчетливую печать, наложенную на него концом восемнадцатого столетия, печать парка отдыха, места, не откуда люди ездили на работу в Лондон, а куда лондонцы отправлялись летними вечерами и на выходные отдохнуть и развлечься.
Перед ярмаркой — на Пасху, Троицу и в первый понедельник августа — мимо наших дверей двигалась красочная процессия всяческих бродячих трупп — огромные двуколки, нагруженные парусиной и опорами шатров, караваны с цыганами и уродцами, клетками с дикими зверями, громоздкими паровыми машинами каруселей. За ночь вдоль всей песчаной дороги на Хит возникали целые улицы палаток торговцев.