Насмешник
Шрифт:
26 марта.Годовщина смерти Сесила Родса. Объявления приглашали граждан прийти по случаю этого события к памятнику ему на главной площади города. Присутствовали губернатор, какое-то количество полицейских и школьников, но особо впечатляющей толпы не собралось. Портреты Родса висят во всех общественных местах и на некоторых частных домах, но его культ, похоже, остался в прошлом. Новое поколение солсберийцев почитает его так же, как, скажем, Абела Янсзона Тасмана в Хобарте [250] . «Могучий Дух» больше никого не «ведет вперед».
250
Абел Янсзон Тасман(1603? — 1659?) — самый знаменитый из голландских мореплавателей и путешественников, который, служа
Днем я вылетел в Кейптаун.
8. Возвращение
26 марта, продолжение.
Все аэропорты, какие я знаю, вызывают отвращение; йоханнесбургский, где мы приземлились под вечер, — бесспорно, худший в мире. Нас, как стадо, согнали в бетонное полуподвальное помещение, нечто вроде бомбоубежища с дюжиной дверей, в которые нас впускали по одному. Не видно было, чтобы кто-нибудь выходил обратно. Лампочка над дверью вспыхнула, и молодая женщина с землистым лицом объявила в микрофон: «Пассажир Во, пройдите в дверь номер 3». Все это было похоже на пьесу Дансени, которую я однажды видел и в которой преступников по одному приглашали на казнь, совершаемую (я так полагаю) восточным идолом. Войдя в названную дверь, я обнаружил вполне вежливого молодого чиновника иммиграционной службы, который проставил штамп на моем паспорте и отпустил меня, показав на другую дверь, пройдя в которую, я оказался в коридоре, ведущем на верхний этаж, где находился уже нормальный зал ожидания.
Той же ночью самолет перенес меня в Кейптаун, и я сразу поехал в порт, взошел на борт «Пенденниса» и, расположившись в удобной каюте, улегся спать.
27 марта. Страстная пятница.Отплываем не раньше вечера, но на берег я не иду. Куда приятней наслаждаться знаменитым видом Столовой горы и славным старым городом с палубы парохода.
Любой, кому довелось плыть на транспортном судне на Средний Восток в то время, когда путь по Средиземному морю был закрыт, должен с благодарностью — кое-кто, думаю, и с нежностью — вспоминать гостеприимство Кейптауна. После недель плавания с зашторенными иллюминаторами по морю мы оказались в городе, который был залит светом, но еще больше поразило нас то, что, казалось, весь город вышел встречать нас, вдоль всего причала выстроились машины, готовые везти нас куда угодно. Помню, как всю ночь люди возвращались на корабль, кто-то пьяный, кто-то трезвый, но все счастливые, нагруженные (многие из них) виноградными гроздьями, просто иллюстрация к Ветхому Завету: разведчики, возвращающиеся к сынам израилевым в пустыне «с плодами земли обетованной, где течет молоко и мед» [251] . Предпочитаю, чтобы в памяти вставала, как живая, эта картина. Думаю, редкий народ на земле заслуживает того правительства, какое получает. Слишком много англичан возвысили сейчас голос, упрекая граждан Южно-Африканской Республики за то, что я присоединяюсь к их протесту.
251
Числа. 13.26–28
Никаких религиозных церемоний перед отплытием. Вместо этого разрешили подняться на борт всем любопытствующим, каковые и толпились на пароходе весь день: дамы, разряженные так, словно съехались на Эскот [252] , молодые люди, непонятно почему в шортах, многие с бородами, что, несомненно, выражало их республиканские симпатии.
Стюарды предусмотрительно убрали пепельницы и чайные ложечки подальше от любителей сувениров.
«Пенденнис» — пароход, который заслуживает того, чтобы прийти на него с экскурсией; это флагманское судно компании, и оно совершает всего второй рейс. Когда любопытные сошли на берег, я на досуге обследовал его: вместительный корабль, превосходно спроектированный и великолепно отделанный, укомплектованный более опытными стюардами в отличие от «Родезии», где обслуживающий персонал состоял, в основном, из молодежи.
252
Знаменитый ипподром в Англии.
Стюардам пришлось потрудиться, поскольку пассажиров было много, причем совершенно иного сорта, нежели мои прежние попутчики в плавании к восточному побережью, — постарше и куда состоятельней; ни миссионеров, ни чиновного люда или молодых людей, возвращающихся к месту работы. Единственной примечательной
Спокойные, однообразные дни, сменяющие друг друга; безмятежность и нега после не слишком изнурительного путешествия. Полдня стоянки в Лас-Пальмасе для пополнения запасов топлива; утренняя ленивая прогулка по улицам этого очаровательного города. И продолжение плавания, гладкого и благополучного.
10 апреля.Саутгемптон ранним утром; беспроблемная высадка на берег. Не о чем писать, разве только о чувстве благодарности за дивные две недели на пароходе. Когда я последний раз возвращался из Африки, я летел самолетом и приземлился, невыспавшийся, с трудом распрямляя затекшие члены, как и мои спутники, и потребовалось пять дней, чтобы более-менее прийти в себя. Сегодня я сошел на берег бодрым, полным энергии; ничем не напоминая себя прежнего, который два месяца назад вполз в поезд, идущий на юг. Цель путешествия был достигнута.
Я взошел на корабль, о чем писал в свое время, с намерением сторониться всяческих местных проблем и лишь развлекаться и наслаждаться африканской экзотикой. Увы, это невозможно. Проблемы всюду окружали меня. Был в дни моей молодости фильм с великолепным Бастером Китоном в роли миллионера-инвалида, который в начале фильма высаживается со своей яхты в одной Центральноамериканской Республике. В стране бушует революция. Бастер, насколько помню, едет по главной улице в инвалидном кресле, не подозревая, что стрельба вокруг настоящая. Когда убитые и раненые сгибаются и падают перед ним, он поднимает шляпу, считая, что они просто кланяются, приветствуя его. Долго так путешествовать нельзя. От Алжира до Кейптауна весь Африканский континент поражен политической активностью, которую глупо игнорировать и так же глупо самоуверенно пытаться ограничить ее пробуждений. Люди, отдавшие жизнь Африке, способны предсказать ее будущее не более, чем проезжий турист. Все знают, что парламентская демократия — не решение проблемы. Но ирония в том, что Британскую империю разрушают самими же нами импортированные чужеземные принципы либерализма девятнадцатого века.
Основы империи часто являются причиной горя; их разрушение — всегда.
Австро-Венгерская империя пала потому, что народам, входившим в нее, внушили: все их беды от национализма, препятствовавшего единению. Полагаю, никто в бывших доминионах не обрел в результате самоопределения счастья и не стал лучше жить, хотя чехи, хорваты и мадьяры были в 1918 году несравнимо цивилизованнее коренных народов сегодняшней Африки.
Думаю, ближайшая историческая параллель современной Африке — это реальность, стоящая за вымышленной Латинской Америкой Бастера Китона. Испанская монархия была изгнана местными революционерами, которые говорили на уже вышедшем из употребления языке Просвещения. Поел ело вал век хаоса и тирании, который еще не везде закончился.
У англичан совесть неестественно страдает из-за Африки. Туриста, возвращающегося оттуда, встречают не вопросом: «Ну как, хорошо отдохнул?», но «Что там, в апартеиде? Как Хола? Все так же политиков сажают в тюрьмы?» Я только и мог ответить, что: «Не знаю».
В Танганьике я не видел ничего, кроме доброго отношения к африканцам, мучимым мрачными сомнениями относительно будущего. С юга зараза помешательства на расовой почве распространяется и на Родезию. Я слышал об одной католичке, обидевшейся на священника, служившего заупокойную на веранде ее дома в присутствии чернокожего слуги. Но все же рассказывали мне эту историю с чувством отвращения.
В «семьях пионеров» мне приходилось слышать такое: «Вамэтого не понять. Мыпомним время, когда эти люди грозились поубивать нас», и вместе с тем они с радостью принимали немцев. Более поздним, более цивилизованным иммигрантам не свойственны подобные неистовые эмоции. Для них туземцы — это просто крестьяне, и отношение к ним соответствующее, но если их сыновья идут учиться в местную школу, им грозит опасность приобрести не только неприятный акцент. С каждым годом положение туземцев немного улучшается. Апартеид порожден бурами. Это буквально обезумевший дух эгалитаризма. Стабильные и преуспевающие общества всегда искусно поддерживали единство всех слоев населения. Идея классового общества настолько противоестественна, что человеческий рассудок, когда доходит до дела, не выдерживает напряжения. Молодые буры требуют равенства с тобой, мой читатель. Они считают себя выше бушменов. Поэтому одобряют существование глубочайшей пропасти, разделяющей общество, и невероятным образом согласились, что цвет кожи играет определяющую роль. По одну сторону находятся кардинал Гарсия и готтентоты, и они равны; по другую — ты, мой читатель, и белые олухи, между ними тоже равенство; и нет прохода через эту бессмысленную границу.