Наставница королевы
Шрифт:
Мы последовали за королем и королевой в тронный зал на брачный пир. Я всматривалась в Екатерину Парр. В свои тридцать с небольшим она выглядела молодо и очень привлекательно. У нее были рыжеватые волосы и теплые светло-карие глаза. Нельзя было назвать ее ослепительной красавицей, однако она, казалось, светилась изнутри, излучая доброту, которая привлекала к ней детей короля, лишившихся материнской заботы и ласки. Но я разглядывала Екатерину Парр особенно пристально, потому что (как всем было известно) у нее был бурный роман с сэром Томасом Сеймуром, прежде чем она привлекла к себе взоры короля.
Дважды
Как бы там ни было, стоило королю Генриху обратить внимание на вдову Парр, как она безропотно приняла его ухаживания, а Том быстренько отправился за границу — в дополнение к адмиральским обязанностям его назначили послом в Бельгии. Как по мне, он мог бы вечно оставаться там, жадный до власти, пустой человек, негодяй. Не сомневаюсь, что у Тома в каждом порту было по любовнице, а на всем его пути, как в Англии, так и за границей, осталось великое множество сломленных, тоскующих женщин, да только среди них не было меня.
В начале той осени, когда королевская чета возвратились из свадебного путешествия, мы собрались все вместе в загородном дворце Эшридж в Хартфордшире. Король и королева, казалось, были очень привязаны друг к другу, а ее величество оказалась еще и любящей мачехой. Елизавета ее просто обожала. Меня, правда, волновало то, что девочку стал иногда раздражать отец. И я знала, в чем причина. Всего за неделю до того, как нас сюда призвали, Елизавета так настойчиво расспрашивала о матери, что я повела ее на прогулку — правда, в отдалении нас сопровождали два телохранителя — по парку Хэтфилд-хауса, по тенистым аллеям, вдоль которых выстроились огромные дубы, березы и платаны.
— Так ты говоришь, что матушка всегда посылала мне наряды? — спрашивала Елизавета.
Вечные расспросы о матери. Перейти к сути дела было так легко, что я наконец решилась.
— Да, и кое-что я сохранила для вас. Быть может, когда-нибудь они пригодятся вашему ребенку.
— Ах нет, я никогда не выйду замуж, особенно за короля, который может лишить меня не только девственности, но и головы.
— Я снова спрашиваю вас, миледи, кто сказал вам об этом? У вас острый слух, а язычок еще острее. Подумать только, «лишить девственности»! Вы понятия не имеете, о чем говорите, да и слишком молоды, чтобы обсуждать подобные вещи, — возмутилась я, когда мы сели рядышком на деревянную скамью, стоявшую под раскидистым могучим дубом.
Время от времени на нас падали желуди. Девочка подбирала их и отбрасывала.
— Если бы только у меня было хоть что-то на память о маме, — пробормотала Елизавета. — Но не старые детские платьица. Сестра
Я невольно кивнула, сдерживая навернувшиеся на глаза слезы. Значит, Елизавета несет на душе и этот груз: она знает, что Мария не любит ее, и знает отчего. Ну, если она способна это вынести, то возможно, готова и к остальному.
— Если это вам о чем-нибудь говорит, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, — у моей матушки было гранатовое ожерелье, которое после ее смерти перешло ко мне, но его забрала моя мачеха. Послушайте, любушка моя, — продолжала я, повернувшись к Елизавете, — вы мудры не по годам, а потому мне есть что вам сказать и есть что передать. Но что это такое и что оно означает, должно остаться нашей тайной. Вы умеете хранить тайны?
Принцесса крепко сжала губы, посмотрела на меня потемневшими глазами и торжественно кивнула.
— Я собиралась сделать это, когда вы будете постарше — даже не знаю, насколько старше. Видите ли, когда ваша матушка была в тюрьме, в Тауэре, перед смертью…
— Это было несправедливо! — взорвалась Елизавета. — Ты же говорила, что мои родители любили друг друга, когда встретились и когда родилась я!
— Да, да! — воскликнула я и притянула ее поближе, чтобы можно было обнять ее за плечи.
Я заметила, что телохранители не только отошли на довольно большое расстояние, но и вели себя благородно, отвернувшись и глядя на оленя, промелькнувшего среди деревьев. Ни им, ни кому-либо другому нельзя было знать о том, что я собиралась сказать и сделать — разве только Джону, может быть, потому что с ним я делилась многим из того, что тяготило мою душу.
— Милая моя девочка, никогда не сомневайтесь в том, что вы были плодом любви. Да только иной раз любовь длится не слишком долго.
— Любовь моего отца — да, но разве и любовь моей мамы так быстро закончилась?
— Нет, и перед смертью она произнесла речь, из которой можно было понять, что она по-прежнему любила и чтила его. — «Боже милостивый, — молилась я, — помоги мне отыскать нужные слова». — И вы тоже должны чтить его, что бы он ни говорил и ни делал — не только потому, что он ваш отец, но еще более потому, что он наш король. А теперь послушайте меня. Если я дам вам что-то очень-очень важное и дорогое от вашей матушки, вы должны торжественно поклясться, что не скажете об этом никому, особенно вашему отцу, потому что он не пожелает этого понять. Это дар, который ваша матушка втайне вручила мне для вас.
— Так почему же ты не передала мне его раньше? — спросила девочка, слегка отодвигаясь.
— Потому что королева Анна взяла с меня слово ждать до той поры, пока вы не повзрослеете и уже не потеряете его случайно. Я ждала, когда вы станете достаточно взрослой, чтобы принять этот дар с благодарностью и любовью и сумеете хранить его в тайне.
К моему огромному удивлению, Елизавета, словно уже все зная, взглянула на перстень. Какая умная девочка! Я не спеша стянула с пальца золотое кольцо с рубином, которое столько лет носила не снимая.