Наставники
Шрифт:
Капитан Вацулич спросил: «Знаете ли вы вообще, как вкалывают на фабрике по производству металлургии или, скажем, в канцелярии?» Дядя ответил: «Понятия не имеем!» Вацулич сказал: «Легко же вам жить!» Мама сказала «Я бы с радостью работала где угодно, только не на этой кухне, где слова доброго не дождешься!» Дедушка спросил: «А чего бы ты хотела?» Мама ответила: «Я знаю, что дела хуже всего обстоят с домохозяйками, в то время как другие имеют все права!» Вацулич сказал: «Все-таки вы не мокнете под дождем и снегом, как солдаты например!» Мама ответила «Невелико преимущество!»
Мы были одна семья, о таких, как мы, речь шла в отрывке «Родственники», отрывок был в моей «Книге для чтения». В «Книгу для чтения» после слов «дедушка», «дядя», «отец» я вписал имена своих дедушки, дяди, отца. Учитель спросил: «Слушай, какое мне дело, как их зовут?»
В нашей семье существовало распределение обязанностей, как на любом предприятии: отец – по части потребления алкоголя, дядя отвечал за обслуживание
Жизнь в семье была похожа на фильм, порой волнующий, необычный, иногда невероятно скучный. Жизнь в семье была похожа на роман, давно прочитанный, забытый, смутно припоминаемый какими-то кусками. Жизнь в семье состояла из событий, события происходили почти ежедневно, даже по воскресеньям. События, происходившие в семье, назывались «жизнь» – часто употребляемое слово, однако совершенно неопределенное. Мы очень верили этому слову, а также действительности, которую это слово означало. Про жизнь мы всегда говорили, что она прекрасна, другие выражались иначе – например, так: «Дерьмо!» Все, что мы предпринимали, нам, в отличие от других, казалось прекрасным, тут уж ничего не сделаешь. Мы были одна семья. В рамках нашей семьи возникал целый ряд видов человеческой деятельности, человеческих ремесел, общественно полезных работ, но для нас важнее всего и всегда были дела отцовские, материнские, вообще дела родственные. Почти все выступали против наших дел, за нас заступались лишь отдельные личности, в основном из круга наших друзей. Я был в курсе всего этого. И все-таки я и сейчас полагаю, что существует это ремесло, оплеванное всеми, – семейное. Несмотря ни на что тогда мы были убеждені, что участвуем в очень важном деле, деле построения нового общества на внутреннем фронте, домашнем, кухонном. Дядя сказал: «Когда-нибудь я опишу все это! – но потом добавил, уже много дяде: – А может, и нет!»
Так оно и оставалось до нынешнего дня.
В защиту сапожного искусства
Мы жили семьей, семья была группой людей, связанных между собой родством. В нашей семье было множество членов, например: дедушка, отец, тетки. Мама говорила– «У нас есть все!» Я жил в семье, каждый член которой был занят делом – мытьем окон, готовкой обеда, игрой на гитаре; остальными делами были заняты другие люди – наши соседи, ремесленники – словом, мастера. Мы могли сделать множество предметов, необходимых для существования семьи в условиях войны, остальные вещи делали наши друзья – мастера, почти незаменимые. Мы были в состоянии вести семейную жизнь вследствие наличия таких высокообразованных и одаренных членов, как дядя или отец; впрочем, некоторые вещи мы никак не могли сделать – например, ботинки. Мама сказала: «А в чем дело, я могу сделать веревочные туфли!» Дедушка ответил: «Выйдешь в дождь – тут им и капут!»
Ботинки создавали другие люди – мастера обувного искусства, сапожники. Отец говаривал: «Пошли играть в сапожника!» Это была карточная игра. Дядя говорил: «Надрался как сапожник!» Дедушка смотрел, как американские бомбардировщики мажут по Земунскому мосту, орал в небо: «А-а-а, сапожники! – и добавлял: – Тьфу!» Все это не имело никакого отношения к создателям обуви, довоенным, живущим по соседству. Отец спросил одного из них: «Не сделаешь ли ботинки для моего босого сына?» Мастер ответил: «А из чего, позвольте спросить?»
Обувщики, владельцы прекрасных свидетельств о законченном профессиональном образовании, взятых в позолоченные багетные рамки, искушенные создатели чудной обуви для дам и господ, сидели по своим будкам и читали довоенные журналы о дамских бюстах, о Распутине, о событиях, в настоящий момент не происходящих. Отец сказал: «Снимите хоть мерку!» Я разулся, мастер обвел карандашом ступню, водруженную на лист бумаги, после чего сказал: «Ни к чему все это!» Потом я обводил свою ладонь в школе, на уроке природоведения, но это было уже не то.
Сапожники, знатоки не существующих в настоящее время кож, торчали в своих будках и ждали ареста или чего-то в этом роде. Один из них сказал: «Все сапожники до войны были красные; если немцы про это узнают, нас перетопят как котят!» Отец сказал: «Вы, главное, молчите в тряпочку!» Это было в сорок третьем босом году, году безо всего. Сапожники сидели на стульчиках, очень маленьких, почти детских. Сапожники дни напролет глядели в дырявые подметки, которые пытались залатать, одновременно ведя беседу: «Все планеты в космосе, должно быть держатся на невидимых глазу нитях!» Или: «Наполеон Бонапарт был мал ростом, но
Сапожное ремесло состояло из кройки кож для ботинок и из пришивания к кожам подметок, очень жестких. Мама всегда говорила: «Какие у них ладони, у бедняг, жесткие, как подметки!» Сапожники всегда здоровались и прощались за руку; мне казалось, что руки у них деревянные, из живого дерева Сапожное ремесло состояло из кройки кож, подбивки подковок и очень крепких рукопожатий. В сапожном ремесле самым важным делом было изготовление ботинок, беседы о Наполеоне, а также о других событиях, все еще не утративших значения. Дедушка говорил: «Не понимаю, как они выносят этих клиентов, которые вечно толкутся и чешут языками!» Мама отвечала: «Но, папа, без клиентов они останутся без работы!» В сапожных будках присутствовали мастера, которые заколачивали гвозди в подметки, и другие люди, созерцающие заколачивание. В сапожном деле главным было снятие мерки с клиента, далее беседы о линкоре «Граф фон Шпеер», в настоящее время потопленном. В сорок третьем снятие мерок почти прекратилось, однако беседы о морских сражениях продолжались. В сорок третьем кровожадном году стала раскрываться истинная сущность сапожников – философская, проповедническая, общечеловеческая. К сапожникам приходили мой отец, мой дядя, они спрашивали: «До каких же пор это будет продолжаться?» Сапожники отвечали им удивительно точно: «Видно, до конца войны!» – или что-то в этом роде. В сорок третьем кожу перестали употреблять на обувь для человечества, сапожники плевали вслед появившимся ненастоящим мастерам, фабриковавшим по соседству деревянные башмаки, гордость сапожников была весьма уязвлена. Раньше сапожники всегда держали в окошке только что сделанный ботинок, сейчас в окошках торчали вазы с искусственными цветами и фотографии Геды Ламар, очень непристойные. В будки входили немецкие унтера, унтера спрашивали: «Вас ист дас?» – но никому из них не удалось купить дорогую и далекую американскую актрису. В сорок четвертом самый известный маэстро сапожного искусства, Воя Лупа, нашел нелегальную кожу и стал делать по ночам ботинки, довоенные, очень элегантные. А в сорок третьем вся округа ходила с дырявыми подметками. Воя Лупа сделал ботинки для своего товариша, героя сапожной профессии, одновременно героя профессии умирания за свою родину. Когда подтянулся Первый батальон Двадцать первой сербской дивизии, друг Вой, Душко-пулеметчик, объявился на костылях, ой нога у него больше не было. Воя Лупа надел своему коллеге Душко-пулеметчику на оставшуюся ногу изумительный ботинок, второй выставил в окошке, очень запыленном. В сапожном искусстве самым главным было сделать два одинаковых ботинка, левый и правый. Это было главнее всего раньше; в сорок четвертом же. штучной работы году, зачастую это выглядело смешно, глупо, мизерно.
Дедушка сказал: «Может, этот ботинок кто другой купит, с правой ногой!» Все согласились: «Не исключено!» Это рассказ об искусстве изготовления обуви, о сапожном мастерстве, но и еще кое о чем другом, как это часто случается в жизни.
Исключительно похвальное ремесло, босяцкое
Это рассказ о моей семье, в то же время это рассказ о совсем других людях, часто почти незнакомых. Как возьмусь писать рассказ о собственной семье, так и появляются какие-то посторонние люди, вовсе не состоящие ее членами, которые нам вообще никем не приходятся. Это все из-за того, что таких людей много, намного больше, чем наших. Вот это и есть такой рассказ, действующие в нем лица не имеют с нами ничего общего, но все-таки. Мама сказала: «Сколько народу на Земле живет, что муравьев, Боже сохрани, подумать только!» Отец спросил: «А тебя что, заставляют думать-то?»
Существовало множество людей, которые нам никем не приходились, однако мы с ними здоровались, они ходили по нашей лестнице, некоторые заходили к нам на кухню. Люди приходили пересказывать дяде эпизоды футбольного матча, пропущенного им, когда он был занят с Драгицей. Эти люди рассказывали о фантастических ударах посредством ноги, потом показывали мне, как можно имитировать пердеж с помощью губ и мышцы руки, это было как взаправду. Дядя воскликнул: «Ну дают!» Дедушка сказал: «На этом можно бы и деньгу зашибить, если кому нравится!» Люди, которые не имели ничего общего с нашей семьей, давали мне уроки искусственного пердежа, отец говорил о них: «Вот пройдохи!» Дедушка выражался короче: «Босяки!» Дядя недоумевал: «Разве?» Дедушка отвечал: «Меня не проведешь, вот такие вот скажут тебе: „Глянь на облако!" – а сами в этот момент тащат у тебя бумажник!» Тетки подтвердили: «Да-да, такие, как они, в кинотеатрах во время любовных сцен страсти испускают непристойные звуки с целью унизить!» Мама добавила: «Точно так же испортили мне впечатление от фильма об усекновении головы у княгини Таракановой!» Дядя сказал: «Просто они называют вслух и своими именами вещи, которые видят на экране, – например, титьки!» Дедушка поинтересовался: «А тебе все мало?»