Настоящая фантастика - 2009
Шрифт:
— Откуда столько пессимизма, Марта? — Фидель попытался обнять женщину, но она выскользнула, как угорь, из его объятий. И, встав со стула, уткнулась лбом в оконные жалюзи.
— Мне кажется, сегодня многое должно решиться, — тихо сказала Марта. — Сегодня мы будем клеить листовки, и я не знаю, чем все это закончится…
Фидель знал, что в тяжелой парусиновой сумке, которую приволокла она, находились листовки с призывом Батисты подниматься на борьбу за свободу и независимость. По словам Марты, Че, который, как и многие молодые кубинцы, включая и самого Фиделя, недолюбливал сбежавшего во время немецкого вторжения диктатора, сначала категорически отказывался работать на Батисту. Однако, как рассказывала Марта, нашлись «очень влиятельные люди», которые прозрачно намекнули неистовому Эрнесто,
— Мне кажется, — после недолгого молчания продолжила Марта, — что наша борьба не имеет никакого смысла. Куба под немцами уже почти год, и если раньше обыватель настороженно относился к «новому порядку», то сейчас почти не осталось недовольных. Немцы особо не лютуют, как в самом начале, и обыватель перестал опасаться за свою жизнь. В Северо-Американских штатах идут тяжелые бои, но кубинцев это мало волнует — наоборот, обыватель искренне радуется тому, что немцы как следует всыпали спесивым янки. Для многих кубинцев Штаты — синоним прошлого рабства… Да, я думаю, что еще год-два — и Америка окажется под сапогом Гитлера. Если уж сталинская Россия, на которую так уповал Че, не выдержала вторжения, то и янки не смогут долго сопротивляться. Пока на Севере будет идти война, на Кубе наладится мирная жизнь, и все забудут ужасы первых недель оккупации. И в этой новой жизни не останется места подполью. Нет, я говорю не о том, что нас разгромят и уничтожат — хотя и это не исключено. Просто немцам удастся переманить на свою сторону обывателя, который будет сыт и уверен в завтрашнем дне, а потому смирится с тем, что Куба станет частью Третьего Рейха. А подполье… Подполье исчезнет само собой. Большинство из тех, кто пришел в Сопротивление, повинуясь романтическим устремлениям юной души, в один прекрасный день поймут, что жить можно и при немцах, не рискуя жизнью. Немцы не мешают обывателям наслаждаться мелкими радостями, как-то курение сигар, потягивание гаванского рома и занятия сексом. Выяснится, что оккупация не мешает обывателям работать и зарабатывать, не мешает веселиться и отдыхать. Не все, конечно, превратятся в подобных соглашателей… Вот Че никогда не смирится, это точно. Он — прирожденный революционер. Эрнесто ненавидит обывателя, для которого жизнь дороже свободы. И тот столь же искренне ненавидит Че. Вернее, не самого Че, потому что большинство обывателей ничего не знают о нем. Обыватели ненавидят таких людей, как Че, потому что Че мешает им быть обывателями. А обывателям не нравится, когда им мешают жить, как они хотят. И они сделают все, чтобы Эрнесто не было. Они выдадут его гестаповцам, или сами расправятся с ним. Че погибнет, так или иначе. А вот такие, как мы, для кого важнее все-таки спокойная жизнь, а не борьба, останутся. Мы выживем и в конце концов превратимся в примерных обывателей, которые не станут шарахаться при виде немецкого патруля, а спокойно пройдут мимо, а если их остановят, с готовностью предъявят документы, выданные в комендатуре…
Марта замолчала. Сигарета в ее руке давно уже погасла, девушка совсем забыла о ней.
— Напомню тебе: я потерял отца и брата, — играя желваками на побледневших щеках, проговорил Фидель. Он никак не мог понять, что произошло с Мартой, которая так же, как и он, ненавидела немцев. Очевидно, она действительно очень устала.
— Я знаю: это твоя боль…
— Поэтому я и не хочу, чтобы на Кубе хозяйничали гансанос! — крикнул Фидель, рубанув воздух ладонью.
— Немцы тоже люди, — с тихим вздохом заметила Марта. — И под ними живет уже половина мира. И не везде плохо живет…
— Ты не права, — горячо проговорил Фидель. — И сама это знаешь. Мы оба не хотим, чтобы на острове хозяйничали немцы!
Фидель сказал это твердо, поскольку ему очень не нравилось, что говорила Марта, хотя ее слова почему-то показались Фиделю убедительными, заронив в глубокие лунки его души зерна сомнения.
Но он не мог согласиться с Мартой! Он не имел права соглашаться с ней! Марта никого не потеряла во время вторжения, а он, Фидель, остался без отца и брата, без тех, кого очень любил. И он не имел морального права стать простым обывателем.
— Я тоже не хочу, — сказала Марта, — превратиться в обывателя.
— Тогда я не понимаю тебя…
Марта резко обернулась, и Фидель увидел ее усталые глаза.
В полумраке комнаты глаза девушки казались темными, как омуты. И в их глубине плескалась боль, которая не находила выхода.
— Думаешь, я сошла с ума? — слабым голосом произнесла Марта. В полутьме ее лицо выглядело неживым, словно у восковой куклы. — Или ты думаешь, что я сломалась, и решила уйти из борьбы? Нет, Фиделито, я просто разочаровалась в людях. Разочаровалась в кубинцах, которые смирились с оккупацией. Смирились настолько, что теперь сдают своих соотечественников гестаповцам. Ведь почему погиб Санчес и его ребята? Их выдали… Мне горько и обидно, до глубины души, что кубинцы, самый свободолюбивый и гордый народ Латинской Америки, молча согласились на роль людей третьего сорта. Честно говоря, я с трудом верю, что Куба породила Хосе Марти и Антонио Масео. Сомневаюсь, что пятьдесят лет назад кубинский народ, как один человек, поднялся на борьбу и выгнал испанских колонизаторов. Не верю, что кубинцы, не щадя жизней, боролись с янки, которые пришли на остров сразу после испанцев и попытались превратить нашу страну в свою вотчину.
— Янки сейчас труднее, чем нам, — осторожно заметил Фидель. — Они теперь по одну сторону баррикад с нами.
— Ирония судьбы! — горько усмехнулась Марта. — Ты ведь помнишь, как год назад, когда пришли немцы, мы ждали, что янки вот-вот начнут штурм Гаваны. Нас ужасали американские бомбардировки, когда были разрушены многие наши города, но все понимали, что такова цена будущей свободы. Цена освобождения Кубы от власти Гитлера… Мы и теперь с надеждой прислушиваемся к любым новостям с севера, с нетерпением ожидая, когда же янки соберутся с силами и погонят немцев от Вашингтона и Нью-Йорка. И мы боимся о том, что произойдет, если Америка будет окончательно сломлена…
Марта замолчала, словно переводя дух. Как сомнамбула, она пересекла узкое пространство комнаты, села на топчан, сцепив пальцы рук на коленях.
— Я очень устала, — тихо призналась Марта. — Извини, если наговорила тебе много лишнего. Но ты же меня не выдашь? — она попыталась улыбнуться, но вместо милой улыбки вышла кислая гримаса.
— Да что уж, — пожал плечами Фидель.
— Тогда до встречи, — она рывком поднялась с топчана и застыла, как-то по-особенному глядя на Фиделя, словно хотела что-то сказать ему, но почему-то никак не могла решиться.
— До встречи, — он медленно подошел к девушке, вопросительно посмотрев ей в глаза. И, видимо, нашел в их голубизне ответ на свой немой вопрос.
Фидель нежно обнял Марту и осторожно, словно опасаясь, что не совсем правильно понял молчаливый посыл, поцеловал в сухие губы. Марта ответила ему, и они минут пять целовались, забыв обо всех тревогах.
Но когда их губы обрели покой, к Фиделю вернулись его прежние страхи, и он вдруг снова подумал о том, что они видятся в последний раз, и этот поцелуй был прощальным.
— В следующий раз я останусь до утра, — пообещала Марта, но Фидель чувствовал, что она и сама не верит своим словам.
— Когда тебя ждать? — совершенно обыденно спросил он.
— Не знаю, — Марта все-таки смогла улыбнуться. — Когда получу новый приказ Че…
— А без приказа не придешь?
— Не знаю. Скорее всего, нет. Эрнесто приказал соблюдать осторожность и без надобности не светиться.
— А как же листовки?
— Это не его инициатива, — быстро сказала Марта.
— А чья?
— Батистовцев. То есть Объединенного штаба сопротивления… Так это, кажется, сейчас называется.
— Объединенный штаб… — задумчиво проговорил Фидель. — Кого он объединяет?
— В принципе, все разрозненные подпольные группы.
— А много их, этих групп?
— Не знаю. Эрнесто считает, было около десятка. Но большинство выследило и уничтожило гестапо. Эрнесто опасается, что объединяться скоро будет не с кем. Кроме батистовцев, у которых больше возможностей, в том числе и финансовых.