Настоящая фантастика - 2009

Володихин Дмитрий

…Так стали называть Кубу, когда ее президентом на долгие годы стал он, Фидель! Не худощавый паренек с едва пробивающимися усиками, а тридцатитрехлетний мужчина, которого соратники гордо именовали «барбудо». «Бородатый»… Он носил бороду, которая спускалась по щекам к подбородку, вилась наподобие лианы. И все, кто был с ним, носили такие бороды.

— …но вначале я напишу другую книгу, — продолжал говорить старик, и Фидель не понимал, где тот берет силы. — Я хочу подарить человечеству поэму, переведенную на язык прозы. Ее я придумал здесь, сидя в подвале с переломанными пальцами, избитый, но не сломленный. Эти подлецы думали, что я пойду к ним служить. Они думали, что можно купить или запугать Папашу Хэма!

Который в одиночку выходил в море на своем «Пиларе». Чтобы выслеживать их подводные лодки. Они глупцы, эти немцы, раз думали, что могут сломить Папашу Хэма!.. Они могут лишь убить меня, и мне кажется, они скоро это сделают. Им просто надоест кормить старую развалину, от которой нет никакого проку. И тогда я не напишу давно задуманную поэму о старике, который в одиночку противостоял морской стихии. Но я вижу ее, как вижу тебя, мой мальчик. Будь у меня бумага, чернила и здоровые руки, я бы даже здесь писал эту поэму. Писал с утра и до вечера. Но эти звери не дадут мне написать ни строчки, пока я не присягну их Гитлеру. А я никогда не присягну тому, кто вверг народы в мировую бойню! Я ненавижу этого усатого неудачника, который никогда не был настоящим мужчиной. Поэтому они уничтожат меня, и я никогда не напишу книгу, которую мне хочется написать больше всего. И она уйдет в небытие вместе со мной… Я тебе не надоел, мой мальчик?

— Нет, — ответил Фидель, который внимательно слушал обреченного на смерть писателя. Шахтеры временно приостановили добычу руды в голове Фиделя, так что она сейчас была ясная, словно прежде у него не было никаких испытаний. — Мне кажется, мы останемся живы, и вы напишете свою книгу.

— Тебе так только кажется… Нас обоих убьют. Мы не нужны Гитлеру, мой мальчик. Извини, Фиделито, ты еще очень юн, а я прожил на свете почти сорок четыре года.

— Простите, — сказал Фидель, — вы показались мне стариком…

— Да, знакомство с подвалами гестапо не способствует сохранению и продлению молодости. Но мне именно сорок четыре года, и я видел жизнь. Исход предречен. И ты в любой момент должен быть готов к смерти.

— Я готов, — спокойно, с достоинством, ответил Фидель, и это отнюдь не было рисовкой.

Однако старик, видимо, считал по-другому:

— Человек никогда не бывает готов к смерти. Смерть — это такая гостья, которая всегда приходит не вовремя. — Хэм улыбнулся разбитыми губами. Фидель, сам избитый, видел, с каким трудом далась тому эта улыбка, больше похожая на усмешку. — Ты воюешь с гансанос — значит, ты давно уже не мальчик, а отважный мужчина. Мужчина, который умеет самостоятельно отвечать за свои поступки.

«Я давно уже мужчина», — хотел было ответить Фидель, но благоразумно промолчал. На Кубе было в порядке вещей хвастаться ранними победами на личном фронте, и Папаша Хэм в свое время тоже, наверное, задрал не одну юбку, но сейчас он говорил совсем о другом, о чем-то гораздо более важном. Так что Фидель счел нужным помалкивать и слушать. Тем более что избитое тело ныло, как один гигантский больной зуб, а голова болела, хотя уже не раскалывалась, как прежде. Приятно было лежать на холодном каменном полу, отдавая ему свою боль.

— Ты мужчина, поэтому всегда должен быть готов к смерти. Это единственная вещь, которой проверяется жизнь. Достойно прожить жизнь не просто, но еще труднее достойно умереть. Когда я был такой же сопляк, как ты, мне едва стукнуло восемнадцать, я добровольцем отправился на войну. На ту, первую германскую. Был шофером американского отряда Красного Креста, на итало-австрийском фронте. Подорвался на мине и едва не погиб. Несколько недель я провалялся в госпитале, находясь между жизнью и смертью. Я страстно хотел жить — ведь я был так молод и неискушен… У меня была только одна цель — выжить. Любой ценой. Но в один прекрасный миг я осознал, что жизнь утратит для меня какой бы

то ни было смысл, если я стану беспомощным инвалидом, прикованным к кровати, которого будут из жалости кормить с ложечки. И тогда я решил: если я по каким-то причинам не смогу жить полнокровной жизнью, не смогу быть полноценным человеком, то не стану жить вообще. Я убью себя! Это будет поступок, достойный настоящего мужчины. И мне глубоко плевать, что скажут потом по этому поводу с церковного амвона. Ни я сам, ни моя душа не стремимся в рай. Скорей всего нам уготован ад. Но его хватает и в этой жизни, так что если туда угодит моя несчастная душа, ей, думаю, там будет не так уж и плохо… — Хэм усмехнулся.

…И опять ослабевший мозг Фиделя посетило яркое, как молния, видение. На короткий миг он снова ощутил себя 33-летним мужчиной. И не просто мужчиной, а новым президентом страны, новым хозяином острова, который теперь действительно стал Островом Свободы. Перед Фиделем услужливые референты положили газету с непонятным названием «Гранма». На первой полосе — портрет Папаши Хэма. И черный заголовок: «2 июля 1961 года на своей вилле в штате Айдахо, покончил с собой…»

Фидель зажмурился, отгоняя странное видение, и едва слышно произнес:

— Мне почему-то кажется, что мы будем жить долго…

— Конечно, мой мальчик, — сразу отозвался Хэм. — Но лучше приготовиться к неизбежному. Поверь мне, Фиделито, когда пуля попадет тебе в голову, ты умрешь быстрее, чем успеешь осознать, что тебя уже нет на свете.

Новая вспышка в мозгу Фиделя: Марта, осколки черепа, брызнувшие в разные стороны, кровь и желтая слизь на стене…

Значит, его любимая умерла быстро. Без мучений.

Папаша Хэм, когда ему опротивела жизнь, тоже возжелал быстрой смерти. И 2 июля 1961 года бесстрашно сунул дуло ружья себе в рот и нажал курок, совсем не думая о том, что кому-то придется оттирать стенку от разлетевшихся мозгов…

Фиделя передернуло. Если бы в желудке Фиделя было хоть что-нибудь, все его содержимое оказалось бы на холодном иолу каземата. «Я схожу с ума, — спокойно подумал Фидель. — Какой 1961 год? Сейчас идет только 1943… Или… Или это какая-то параллельная реальность, о которой говорила Марта, когда была жива? И действительно никакой оккупации не существует?»

— У меня какие-то странные видения, — признался Фидель. — Представляете, — он попытался усмехнуться, — мне кажется, что мне тридцать три года, и я захватил власть на этом острове.

О газете «Гранма» от 2 июля 1961 года Фидель почему-то решил умолчать. Хотя был уверен, что Папаша Хэм сумеет ему все объяснить. Еще лучше, чем Марта.

— Ты просто честолюбив, мой мальчик, — с доброй усмешкой ответил Хэм. — Это скоро пройдет. А вообще жаль. Ты рожден под счастливой звездой, и если бы не война… Я уверен, что лет через двадцать я бы написал о тебе книгу.

— Вы напишете эту книгу! — с жаром воскликнул Фидель.

— Извини меня, мой мальчик, но я устал, — послышался тяжелый вздох, в котором чувствовалась обреченность. — Разговор порядком утомил меня. Продолжим завтра, если будем живы…

8.

За ними пришли ранним утром, перед самым восходом солнца.

С обреченным скрипом отворилась металлическая дверь, и в темноту подвала, разгоняя по углам мягкий сумрак, который сочувственно окутывал тела узников, баюкая их раны, стремительно ворвался яркий сноп безжалостного света.

Световой луч равнодушно выстреливал из узкого прямоугольника армейского фонаря, который держал в руке один из конвоиров.

Немецкие солдаты шумно ввалились в подвал, пинками и громкими криками подняли Хэма и Фиделя на ноги. Хотя Фидель сильно ослабел от побоев, тем не менее способности думать он не утратил. «Почему они всегда так громко кричат? — отрешенно подумал он. — Как глупые пеликаны, которые не поделили добычу».