Настоящая фантастика - 2009
Шрифт:
Фидель ненавидел немцев сильнее, чем североамериканцев. В первую очередь — за их прямолинейность. Если янки управляли Кубой руками самих кубинцев, то немцы, едва придя на остров, тут же назначили свою — немецкую — оккупационную администрацию, в которой не нашлось места даже их верным союзникам-аргентинцам.
Кроме того, с первых же дней оккупации немцы занялись разграблением государственных музеев и частных коллекций, и это тоже было не по душе Фиделю, как и большинству кубинцев. Транспортные корабли увозили в Германию произведения искусства четырех веков. Хотя, по большому счету, именно немцы спасли многие
Но все равно, немцы были врагами — жестокими и коварными. А янки — союзниками, скорее всего, временными. Как сказали бы русские большевики — «попутчиками». Потому что, считал Фидель, когда кубинцы, вместе с американцами или без их помощи, прогонят с острова гансанос, они будут вынуждены вежливо попросить из страны и самих союзников.
Куба должна стать свободной страной, не зависимой от своего могущественного северного соседа. Куба должна стать Островом Свободы! В этом Фидель был полностью согласен с усатым оппонентом Эрнесто.
…То был единственный раз, когда Фидель был свидетелем споров в штабе молодежного подполья. Да и самого Эрнесто, который теперь носил подпольную кличку Че, что в переводе с аргентинского диалекта испанского языка обозначало «Товарищ», Фидель видел потом всего один раз, в городе, да и то не смел подойти, потому что должен был соблюдать правила конспирации.
Зато в его жизнь прочно вошла Марта.
Мысли о Марте заставили радостно забиться сердце. Фидель явственно увидел голубые глаза девушки, ощутил на своих губах сладкий вкус ее мягких, но уверенных губ. Теплая волна приятно разлилась по всему телу, и Фидель счастливо улыбнулся, представив себя рядом с Мартой. Поэтому, покидая темную утробу переулка, он не заметил двух патрульных, которые стояли у бакалейного магазинчика. На короткое мгновение Фидель ослеп от яркого, враждебного света. Фидель инстинктивно заслонил глаза рукой и подался назад, намереваясь нырнуть обратно в переулок и затеряться в лабиринте развалин и проходных дворов. Немцы в основном патрулировали центральные, расчищенные от развалин улицы, не решаясь без особой нужды заходить в глубь пустых и безжизненных кварталов, где еще оставались неразобранные руины.
Однако спина Фиделя уперлась в острый угол холодной стены.
— Хальт! — пролаял обладатель яркого фонаря, и трескучая автоматическая очередь пронеслась над головой Фиделя.
Ноги его сделались ватными, он сполз по стене и оказался на корточках. На голову и плечи посыпалась сбитая пулями штукатурка.
— Ком цу мир! — по-собачьи пролаял второй немец, покачивая автоматом у лица Фиделя.
Фидель попробовал подняться, ему не хотелось, чтобы его пристрелили сидящего на мостовой, однако ноги действительно были набиты ватой и отказывались подчиняться. Если бы не стена сзади него, Фидель бы непременно упал.
— Кубано партизано! — радостно осклабился немец, который держал Фиделя под прицелом бьющего из фонаря яркого света. У Фиделя не было сил даже зажмуриться.
— Кубано партизано, — с готовностью согласился второй немец. И гортанно засмеялся.
В следующую секунду свет померк в глазах Фиделя. Он
Фидель пришел в себя оттого, что какой-то обросший рыжей шерстью детина, похожий на допотопного троглодита, широко и радостно улыбаясь, обнажая гнилые пеньки зубов, саданул его огромной дубиной по голове. При этом полуживое сознание Фиделя, которое ранее, видимо, было выбито из головы той же дубиной, и до сей поры судорожно блуждало в каком-то сумеречном пространстве, наконец-то увидело свет и рывком вернулось на привычное место. Так что Фидель был весьма признателен древнему троглодиту за весьма болезненный, но тем не менее действенный способ возвращения к реальности.
Очнувшись, Фидель ощутил, что его голова раскалывается, словно по ней действительно дважды саданули чем-то, похожим на дубину каменного века. Да и жутко болело все тело, будто по нему прошла целая рота солдат, предварительно уложив это самое тело на пыльный каменистый плац.
Память возвращалась медленнее физических ощущений. Но от прежних воспоминаний остался только удар прикладом по голове. Дальнейшее было покрыто мраком, похожим на тот, что царил в помещении, где сейчас находился Фидель. Ясно было только одно: его поймали. Он увлекся расклеиванием листовок, не заметил патруль, был схвачен и теперь, избитый, сидит в гестапо. Причем сидит не один — рядом слышалось чье-то прерывистое дыхание.
Глаза привыкали к темноте с трудом, так что прошло еще какое-то время, прежде чем Фидель разглядел старика, сидящего, прислонившись спиной к стене, примерно в метре от себя. Дышал старик тяжело и надсадно. Его грудь высоко вздымалась, и Фиделю казалось, что он не только видит, но и ощущает хищное, плотоядное колыхание темноты, сгустившейся вокруг узника.
— Очнулся, сынок? — участливо спросил он. По-испански старик говорил с ярко выраженным североамериканским акцентом.
Фидель промолчал. Не было сил даже кивнуть головой.
— За что тебя? — спросил старик. Было видно, что слова давались ему нелегко.
Фидель не стал отвечать. Если его соседом по заключению стал янки, то это совсем не означает, что, даже сильно избитый, он не может быть немецкой «кукушкой». Так считал Че, который был теоретиком подпольной борьбы. Так говорила Марта, которая видела Че гораздо чаще, чем Фиделя…
— Ты мне не доверяешь? — судорожно сглотнув, просипел старик. Казалось, он прочитал мысли Фиделя. — И правильно. Никому нельзя доверять в этом мире, кроме себя самого. Ты сам и есть весь мир.
Старик замолчал, кряхтя, устраиваясь поудобнее у стены. На какую-то секунду Фидель подумал, что эта стена может стать последней, что он увидит в своей жизни, и ему страшно захотелось выбраться из этих застенков на волю. И чтобы не было никакой войны, а рядом оказались отец, брат, Марта, Мария…
Фидель внимательно присмотрелся к старику. Его лицо было разбито, через левую щеку протянулась кровавая полоса — словно его стегали плетью. Старик сидел, баюкая левой рукой правую, обернутую грязной тряпкой. Рука, вероятно, была сломана.