Настоящая любовь или Жизнь как роман
Шрифт:
— Ага, — сказал Мурат.
Тут по их составу пронеслась судорога резкого рывка — наверно, их составу дали зеленый и машинисты перевели контроллер на «полный вперед». Состав стал набирать скорость.
Мурат грустно глядел на замелькавшие рядом домишки приближающейся станции.
Воинский состав подошел к станции на полной скорости и, не сбавляя ее, мчался дальше, без остановки.
И вдруг на пустом перроне Мурат увидел Соню.
Она стояла одна, одна на пустом заснеженном перроне, мимо нее мчался громыхающий воинский состав.
—
Она увидела его, но в то же мгновение его платформа промчалась мимо.
Старшина успел схватить Мурата за рукав полушубка, но Мурат вырвался, побежал по платформе назад, перескочил на следующую платформу и помчался по ней, огибая орудия и крича:
— Соня!!! Соня!!!
Где-то на третьей или четвертой платформе солдаты все же схватили его, повисли на этом обезумевшем мальчишке.
— Соня!!! — Он рвался у них из рук и вдруг, сорвав с головы шапку, бросил ее на проносившийся возле платформы перрон.
Таким она и запомнила его — уносящимся на воинской платформе, с непокрытой головой, два солдата держат его за плечи.
Эшелон пролетел мимо перрона, подняв за собой снежную порошу. Соня медленно прошла к концу перрона, подняла шапку-ушанку, осыпанную снегом. Шапка была еще теплой. На тыльной стороне, под козырьком, была надпись химическим карандашом: «Расулов М.».
И снова был август. И ветер мел по горячим московским тротуарам белый тополиный пух. И ветер странствий, ветер летних командировок приносил в нашу молодежную редакцию горячий темп ударных строек, жаркие будни студенческих строительных отрядов и страдной поры у молодых колхозников. Эти вести стекались к нам отовсюду — из гудящей перфораторами и комариным звоном Якутии, из виноградной Молдавии, с хлопковых полей Узбекистана, с нефтяной целины Тюмени и Томска, с высокогорных строек Киргизии, от хлеборобов Алтая и даже с Дальнего Востока, со строительства Билибинской ГЭС. Всюду трудились мощные студенческие отряды — москвичи в Якутии и Голодной степи Туркмении и Узбекистана, белорусы и грузины — в Норильске и на Урале, эстонцы и свердловчане — на Кубани, молдаване и ленинградцы — в Азербайджане, на строительстве нового города-спутника Алунит.
И по всем этим стройкам летали, ездили, колесили корреспонденты нашей молодежной газеты и я, ваш покорный слуга и «ваш корреспондент».
А потом в Москве, по вечерам, когда спадала жара за распахнутыми окнами редакции и остывала горячка трудового лихорадочного дня, мы сидели в редакционном буфете, пили кофе с минеральной водой. Мы — это сотрудники редакции, молодежь, загоревшая в дальних и близких командировках. Мы пили кофе с минеральной водой и обменивались новостями и целинными сплетнями.
В буфет пришла секретарша нашего отдела Катюша.
— Петя, — сказала она мне, становясь в очередь за кофе. — Тебя там какой-то солдат ждет.
— Где — там? — спросил я.
— Ну, у нас в отделе.
— А почему он меняждет? —
— Я так и сделала, — ответила она с обидой молодой секретарши. — Но он хочет поговорить с тобой.
— Ну что ж… — сказал я. — Тогда пусть подождет, у меня перерыв, и вообще я еще в командировке…
И продолжил беседу с приятелями.
Мурат сидел в нашем отделе, комкая в коленях пилотку. На его гимнастерке было несколько значков, среди них красный ромбик отличника боевой и политической подготовки. Впрочем, иначе он бы и не получил этот отпуск…
Я узнал его сразу, хотя он очень повзрослел, раздался в плечах и подстрижен был под короткий солдатский ежик. Вот только не вырос он за это время — ну разве что на пару сантиметров…
— Ты? — удивился я. — Здравствуй.
— Здравствуй. — Он встал, пожал мне руку.
— Сиди, — сказал я, — ты что вскакиваешь? Ну, как служба?
— У меня отпуск, — сказал он серьезно, не принимая легкости моего тона в разговоре. — Я приехал узнать, где Соня.
Заведующая нашим отделом Кира Борисовна, три сотрудницы и секретарша Катюша с любопытством оторвались от своих дел, поглядели на нас с ним.
А я еще не знал тогда всех перипетий истории Мурата и Сони и в затруднении замялся.
— Ну… — сказал я. — Вообще-то она под Москвой…
— Одна? — спросил он.
— Ты садись, — сказал я, стараясь перейти на другую тему и не зная, нужно ли говорить ему Сонин адрес и вообще как мне себя с ним вести. — Расскажи, где служишь, что, как?
Но он продолжал стоять. Он понял мою нерешительность по-своему, и черные угли его глаз уже стали наливаться горячей кавказской кровью, и, когда он заговорил, голос его запульсировал кавказским акцентом.
— Петя, — сказал он, разгорячившись. — Ведь у вас молодежная газета, да? Я читал твои статьи — ты тоже пишешь про молодежь, про дружбу народов пишешь, да? Пускай мои родители отсталые люди, но вы тут тоже отсталые люди, да? Я люблю ее, понимаешь, люблю! Твою сестру — люблю! Она старше меня, она русская, а я не русский — ну и что? Ты тоже будешь мне мешать, да?
Надо было видеть, с каким удивлением и любопытством глядели на нас заведующая нашим отделом Кира Борисовна, три сотрудницы и секретарша Катюша.
— Успокойся, ты что, псих… — Я снял телефонную трубку черного внутриредакционного телефона, сказал телефонистке: — Марья Степановна, дайте мне Шатуру, музыкальную школу, по срочному…
— С сестрой говорить? — ответила телефонистка. — Ты же знаешь, неслужебные разговоры запрещены…
Заведующая нашим отделом Кира Борисовна сняла трубку с параллельного аппарата, сказала:
— Маша, соедини его с Шатурой, это очень важно. — Она положила трубку, сказала Мурату: — Вы садитесь, не нервничайте. Катя, у нас есть чай? Товарищ с дороги…