Настоящая любовь или Жизнь как роман
Шрифт:
Этот человек был самым молодым и самым талантливым капитаном дальнего плавания Одесского черноморского пароходства, восходящей звездой советского торгового флота.
Этот человек стал прототипом главного героя моего фильма «Море нашей надежды».
Но весь этот послужной список не помог, когда в судьбу этого человека вмешалось даже не московское, а всего-навсего одесское, провинциальное отделение КГБ.
Я принимал прямое участие в спасении этого человека, я был с ним в самые критические моменты его судьбы, и вот вам рассказ о том, чему я был сам свидетелем.
Газета «Правда», 5 октября 1967 года. Короткая статья под названием «В бушующем океане».
Одесса, 4 октября (корр. «Правды» А. Бочма). Получена радиограмма с просторов Индийского океана от
Тревожные сигналы SOS заставили увеличить ход корабля, изменить курс. О помощи просили югославские моряки судна «Требинье». Поздним вечером в штормовом океане советские моряки обнаружили горящее судно. Но шквальный ветер и крупная зыбь не дали возможности оказать помощь немедленно. На рассвете с огромным трудом и риском наконец удалось с теплохода «Мытищи» спустить мотобот с первой аварийной командой, которую возглавил старший помощник капитана Мирошников. Около двух суток аварийные команды, сменяя одна другую, вели мужественную борьбу за спасение югославского судна. Особо отличились штурманы Гришин, Томян, боцман Подгаец, матросы Борощенко, Бочерников и другие. Советские моряки отстояли грузовые трюмы югославского судна и ликвидировали очаг пожара.
Подлинно героические усилия потребовались и для того, чтобы в бушующем океане взять «Требинье» на буксир. И сегодня в Индийском океане грохочет шторм, а экипаж теплохода «Мытищи», преодолевая все трудности, твердо держит курс на Мадагаскар, где в порту Тулеар (Toliary) завершит буксировку спасенного им югославского корабля».
Даже человек, мало искушенный в журналистике, может при внимательном чтении этой заметки понять, что редакторы «Правды» так отредактировали полученное из Одессы сообщение, что совершенно не ясно: а что же сталось с командой спасенного югославского судна? Написано лишь: «о помощи просили югославские моряки». А дальше о них — ни слова.
Поэтому я расскажу историю спасения «Требинье» чуть подробнее. И заодно объясню причину правдинской недомолвки…
Когда радист прибежал на капитанский мостик и сообщил о сигналах SOS, которые посылает югославское судно «Требинье», горящее где-то в семидесяти милях на север от их курса, капитан Кичин тут же, не раздумывая, повернулся к рулевому:
— Лево руля! — и приказал в микрофон старшему механику: — Обороты — до полного!
Несмотря на то что «Мытищи» были нагружены тоннами военного груза для союзников СССР — северовьетнамцев и в инструкции, полученной Кичиным в Одесском пароходстве, было сказано: «обеспечить доставку груза в кратчайший срок, отклонения от курса допускаются только в исключительно редких случаях и лишь с согласия пароходства», — несмотря на столь категоричный приказ, Кичин не стал терять время на запрос пароходства: можно ли свернуть с курса ради спасения югославов? Он вырос на море, он был сыном моряка и никем иным, кроме как капитаном, не мечтал быть с самого раннего детства. В двадцать три года он окончил высшее мореходное училище, в двадцать шесть он был уже старшим помощником капитана, в двадцать восемь — капитаном дальнего плавания. И не на какой-нибудь барже, а на океанском теплоходе! Он любил море, он любил свою власть над морской стихией, но и морская стихия имела свою власть над его душой — его постоянной поговоркой был лозунг древнегреческих мореплавателей: «Плавать по морям необходимо, жить не так уж необходимо». Да, он был романтиком моря, и сигнал SOS был для него выше всех инструкций и приказов начальства. Он даже не сообщил в пароходство, что свернул с курса и идет на спасение югославских моряков. И в этом было не столько пренебрежение инструкцией, сколько трезвый расчет: в тот период отношения СССР и Югославии были напряженные, советские газеты постоянно печатали карикатуры на Иосифа Тито и называли его ренегатом и агентом империализма… Поэтому Кичин имел все основания подозревать, что Одесское пароходство не рискнет само принять решение спасать «ренегатов», а станет запрашивать Москву, министерство флота, и пройдут часы, пока они примут решение. А при том жестоком шторме, который терзал сейчас Индийский океан, каждая минута промедления могла быть роковой для горящего югославского судна.
Нет, он пойдет на помощь югославским морякам, начнет их спасение и лишь затем сообщит об этом в пароходство — поставит начальство перед фактом…
Но когда в кромешной темноте среди пенных гребней многотонных волн и гудящего
Нет, «Требинье» не отвечал, лишь вспышки огня вырывались из люка его грузового трюма. Ветер срывал эти языки огня, не давая им переброситься на жилые надстройки, уносил в море и тем самым спасал судно от тотального пожара. Но вслед за унесенными языками огня из люка вырывались новые и новые…
Дважды в ту ночь матросы «Мытищ», рискуя жизнью, спускались в пляшущий на волнах мотобот и пытались пристать к неуправляемому югославскому судну. Обе попытки были безуспешными — штормовой ветер не давал возможности приблизиться к «Требинье» и грозил в любую минуту расплющить смельчаков о борт югославского судна. Кичин всю ночь кружил вокруг безмолвно горящего «Требинье», не понимая, почему молчит его рация и что случилось с его командой. Лишь на рассвете, когда аварийная команда под командованием его старшего помощника Мирошникова отплыла к «Требинье» в третий раз, радист принес на капитанский мостик короткую радиограмму. Капитан какого-то индонезийского судна сообщал русскому капитану, что снял команду «Требинье» за три часа до прихода «Мытищ».
Даже получив это сообщение, Кичин не остановил свою спасательную команду. Проверить, не остался ли кто-нибудь на брошенном судне, не забыли ли кого-нибудь в спешке бегства — тоже закон моря.
Но на «Требинье» не было ни одной живой души.
Мирошников сообщил Кичину по рации:
— Осмотрели все судно. Нигде ни души. Горит только один трюм. Остальные трюмы в порядке. И вообще все судно в порядке, непонятно, почему они его бросили. Прием.
— А что горит в трюме? Прием, — сказал в рацию Кичин.
— А черт его знает! К нему подойти невозможно. Палуба накалена, как жаровня. Какие указания? Прием.
— Проверь машинное отделение. Может ли пожар прожечь стенку трюма и проникнуть в машинное отделение?..
Пока Мирошников и другие спасатели выполняли его приказание, Кичин приказал радисту вызвать индонезийское судно, которое подобрало команду «Требинье». Еще через десять минут капитан «Требинье» подтвердил по рации то, что Кичин только что предположил в разговоре с Мирошниковым: стенки горящего трюма граничат с моторным отсеком. Больше того, капитан «Требинье» объяснил, почему он бросил судно, не пытаясь погасить пожар. Потому что в трюме горит не что иное, как хлопок, тонны спрессованного в тюки хлопка. Только моряки и специалисты-пожарники знают, что погасить горящий хлопок абсолютно невозможно. Хлопок, даже прессованный, содержит в себе микропузырьки воздуха, и они-то и поддерживают огонь, какими бы противопожарными средствами вы ни пользовались. Таким образом, Мирошников оказался прав, назвав этот горящий трюм «жаровней». Тонны хлопка в чреве этого трюма как бы втягивали огонь в себя, всасывали в глубь судна раскаленное тление, и весь трюм представлял собой теперь единый ком тлеющего огня, единую уголёшку. Рано или поздно жар этого огня расплавит стальную переборку трюма, и огонь, уже ничем не сдерживаемый, рванется в машинное отделение. Эта минута будет минутой гибели «Требинье»…
Утром, с появлением солнца, вся команда «Мытищ» высыпала на палубу, несмотря на жестокий шторм. Они смотрели на красивое, мощное югославское судно, кренящееся в разные стороны, как теряющий силы больной. Теплоход «Требинье» — новенький, западной постройки сухогруз, — даже брошенный командой, держался на плаву, что говорило о его желании жить, плавать! Для них, моряков, любое судно — одушевленное существо. А разве мы с вами не разговариваем порой, как будто с живым существом, со своим автомобилем, домом, катером?..
Но красавец «Требинье» был обречен на гибель — в его теле сидела раковая опухоль огня.
Я не должен рассказывать вам о том, что любой нормальный человек не может смотреть равнодушно на гибель другого живого существа. Тем более если это существо молодо, красиво…
— Бля, неужели ни хера нельзя сделать? — просто и чисто по-русски выразил общие чувства боцман Подгаец.
— Можно… — произнес капитан Кичин.
Затем он собрал в кают-компании всю свободную от вахты команду. Невысокого роста, 35-летний, круглолицый и темноволосый, он стоял перед ними и говорил напористо: