Настоящая любовь или Жизнь как роман
Шрифт:
— Гражданин Кичин, снимите свой кортик! Вы арестованы! Вот ордер на ваш арест, подписанный районным прокурором.
— За что? — вырвалось у молоденького третьего штурмана.
— Там ему скажут, за что, — произнес усмехающийся майор А., не отрывая торжествующего взгляда от глаз капитана Кичина. Затем приказал двум сопровождающим его гэбэшникам: — Уведите арестованного!
И только когда эти двое спустились с Кичиным по трапу и увезли его в черной гэбэшной «Волге», майор повернулся к застывшей в хмуром изумлении команде теплохода «Мытищи» и объявил весело, с торжеством:
—
— Где вы взяли деньги на покупку морякам ценных подарков? Только не пытайтесь отрицать, что эти подарки были. Вот письма ваших матросов домой — каждый хвастается, что получил от вас подарок.
— Я и не отрицаю. Команда проявила настоящий героизм при спасении «Требинье», и подарки, которые я им сделал от имени пароходства, куплены на деньги пароходства. Пароходство разрешило мне купить два буксирных троса, но я купил только один, а на остальные деньги боцман купил краску для ремонта судна и подарки команде.
— Сколько денег из этих пяти тысяч долларов вы присвоили себе лично?
— Ни цента. Я даже запретил боцману покупать для меня подарок.
— Это вранье. У нас есть данные, что вы постоянно провозите в своей капитанской каюте контрабанду — наркотики и дефицитные товары, а ваша жена и любовницы спекулируют этими товарами на черном рынке.
— Неправда! У меня нет любовниц, и я не вожу контрабанду.
— А как вы докажете, что пять тысяч долларов, отпущенные вам на покупку буксирного каната, вы истратили полностью на краску и подарки, а не присвоили себе, скажем, половину?
— Вы можете допросить боцмана. Все закупки делал он. Я же был парализован.
— Мы уже допросили боцмана. Он показал, что вы выделили ему на все покупки ровно 1300 долларов. А остальные деньги оставили себе.
— Покажите мне его показания.
— Вы что! Не верите следователю КГБ?
— Нет, не верю. Я требую очной ставки с боцманом. Пусть он при мне повторит то, что вы говорите.
— Вы работаете капитаном уже восемь лет. За эти годы заработали на провозе контрабанды сотни тысяч рублей. Где вы прячете золото и валюту? Признавайтесь!
— На кухне, под половицей.
— Не врите! Мы вскрывали полы в вашей квартире. Там нет золота.
— На кухне у любовницы…
— Какой любовницы? У вас же нет любовниц!..
— Значит, у меня и золота нет. Вы выдумали и то и другое.
— Слушайте, Кичин! Мы вас заставим признаться! Рано или поздно! Имейте в виду! Контрабанда, злоупотребление служебным положением и присвоение государственной валюты — пятнадцать лет строгого режима, как пить дать! Но если вы сами сознаетесь, суд может принять во внимание вашу молодость и чистосердечное признание и смягчить вашу участь…
Вот такие допросы.
Каждый день в течение первого месяца заключения в следственную тюрьму КГБ.
Допрашивали его майор А. и капитан Г. — те, которым он отказался давать взятки. Именно их назначил
Спустя месяц после ареста Кичина в Одессе оказался один из лучших московских журналистов тех лет, корреспондент «Комсомольской правды» Геннадий Бочаров. Я знал Геннадия с самых первых дней его появления в «Комсомолке». Он приехал в Москву из Караганды — шахтерского города на юге Казахской республики. В свои двадцать четыре года он успел уже отслужить в армии, проработать год на угольной шахте в Караганде и еще год — в городской карагандинской газете. Отсюда, из Караганды, он прислал в «Комсомолку» несколько своих первых репортажей, отличающихся энергичным стилем, образным языком и особым чутьем на острую ситуацию… После трех или четырех таких статей руководство газеты пригласило Бочарова в Москву. И первые четыре месяца Гена жил прямо в редакции, в студенческом отделе, на диване.
Впрочем, спал он на этом диване не так уж и часто — он постоянно летал в командировки по всей стране, в самые «горячие» точки: на степные и таежные пожары, на заполярную границу, в студенческие трудовые десанты… Его неукротимой энергии хватало даже на то, что по личному приказу министра железнодорожного транспорта на столе Бочарова появился телефон специальной междугородной железнодорожной телефонной связи, то есть Бочаров мог бесплатно звонить в любую точку СССР, не бегая, как все остальные сотрудники редакции, за разрешением на междугородные звонки к секретарше редактора…
Через два года Бочаров получил за свои репортажи и очерки самую престижную в СССР журналистскую премию имени Михаила Кольцова.
Я говорю о Бочарове столь подробно потому, что именно этот один из самых энергичных и «хватких» московских журналистов попробовал первым вмешаться в судьбу капитана Кичина. Прибыв в июле 1986 года в Одессу, он услышал от моряков историю спасения «Требинье» и ареста капитана Кичина и буквально ринулся в местное управление КГБ, чтобы взять у Кичина интервью.
Уже одно это было беспрецедентной акцией — явиться в КГБ и потребовать свидания с арестованным, чтобы взять у него интервью! Тут я просто обязан отдать должное храбрости Гены Бочарова — о таком поступке советского журналиста я больше никогда не слышал! Позже Бочаров рассказал мне, что он буквально устроил скандал в вестибюле Одесского управления КГБ, когда вахтер не пускал его внутрь здания к начальнику управления. Кончилось тем, что Бочаров добился встречи с этим начальником: полковник Куварзин вышел к нему, выслушал его и сказал:
— Пошел вон!
Озверев от обиды, Геннадий бросился в порт, чтобы взять интервью у матросов «Мытищ» и с их слов записать очерк о герое-капитане Евгении Кичине.
В порту он выяснил, что «Мытищи» несколько часов назад ушли в очередной рейс.
Но Бочаров и тут не сдался — он помчался в штаб Одесского военного гарнизона и уговорил командира вертолетного полка догнать «Мытищи» на вертолете, пока это судно еще в советских водах, сбросить его, Бочарова, на палубу судна, а затем прилететь за ним, Бочаровым, еще раз через несколько часов, когда он возьмет интервью у команды.