Настоящая любовь
Шрифт:
– Мама, бабушка, его сиятельство оказывает нам честь, согласившись выпить с нами чаю. – Марджед по-прежнему говорила по-английски. – Пожалуйста, присаживайтесь, милорд.
Она показана на пустую деревянную скамью с высокой спинкой у огня и повернулась к шкафу, чтобы достать чашки и блюдца.
Герейнт опустился на скамью.
Глава 4
Марджед злилась на себя. Она так гордилась своим умением держаться с презрительной вежливостью и безразличием. Она так обрадовалась, когда почувствовала, что он понял ее отношение к нему, но не знал, как
А потом он испугал ее, когда взял за руки и взглянул на ее мозолистые ладони. Ее тут же обуяли ужас и стыд. До замужества она изо всех сил старалась одеваться и вести себя как леди, насколько ей это удавалось. Она много читала и приобрела кое-какие знания. Даже думала попытаться уговорить старого графа или его управляющего открыть школу, где бы она могла обучать деревенских ребятишек. Но ей польстило внимание Юрвина, и, когда он сделал предложение, она приняла его. Это был мужчина, которым она восхищалась. Почти все мозоли появились уже после его смерти, хотя она и раньше много работала.
Она гордилась своими мозолями и все же, когда он взглянул на них, испытала стыд и смущение. Стыд, потому что ей приходилось заниматься тяжелым трудом. Смущение, потому что она не выглядела как леди.
А потом пришло острое сознание его близости, теплоты и силы его рук. Он действительно был выше, чем десять лет назад. И шире в пленах. От него исходил аромат дорогого одеколона. Она взглянула ему в лицо, и он в ту же секунду поднял на нее глаза. Таких голубых глаз она ни у кого больше не видела.
Когда он заговорил, ей кое-как удалось придать холод своему ответу. Но на самом деле ее околдовали его глаза, а потом она с ужасом заметила, что его взгляд скользнул на губы. На секунду ей показалось, будто сердце вот-вот вырвется из груди. Она подумала, что сейчас он ее поцелует. И ничего не пыталась сделать, чтобы помешать этому.
Тут он отпустил ее руки. Но сначала все-таки почувствовал, что они дрожат. Она знала это наверняка: его пальцы крепче сжались.
Марджед была в ярости. В ярости, потому что испытала стыд. В ярости, потому что почувствовала и откликнулась на его мужское обаяние.
А ведь это он виноват, что на ферме нет ни одной свиньи, кроме Нелли. Это он виноват, что осталось только пять коров с телятами. И всего несколько кур. И гораздо меньше овец, чем раньше. И никаких обнов почти два года. Это он виноват, что она не может никого нанять для работы на ферме. И вряд ли ей это будет по карману и во время жатвы. Это он виноват, что нет Юрвина, который сам мог бы справиться с тяжелой работой.
Но все же ей повезло больше, чем многим другим. Худо-бедно, но они пока живут на ферме и работают – она, мама и бабушка. А вот другие уже покинули свои фермы. Семью Парри, например, согнало с места последнее повышение ренты. Осели теперь на вересковой пустоши и надеются как-то перебиться случайным заработком, который позволит им избежать страшной участи – попасть в работный дом. Очень многие семьи живут теперь на грани нищеты, в долгах, и, конечно же, не смогут выдержать ни малейшего повышения ренты или еще одного плохого урожая, ни падения цен на рынке.
И за все это в ответе Герейнт Пендерин. И несмотря на это, она чувствовала стыд, что он увидел ее огрубевшие руки. Ее привлекло его мужское обаяние.
Марджед постелила на кухонный стол скатерть,
Марджед не смотрела в его сторону, но знала, что он оглядывает кухню – открытый очаг с пристроенной хлебной печью, огромный котел и чайник, подвешенные на цепях над огнем; простой стол с простыми деревянными скамьями; шкаф и кровать, на которой она спала с Юрвином, а теперь спит одна; дверь в другую комнату – в гостиную и спальню, где спят две женщины; прялку, которая занимает ее вечерами, когда нет другой работы; арфу.
Марджед знала, что его взгляд задержался на арфе. Она играла на ней еще ребенком. Как-то раз она потихоньку провела Герейнта к себе домой, когда отец ушел куда-то, и спела ему, аккомпанируя себе на арфе. Она и сейчас помнит, как удивилась его восторгу и настойчивым просьбам петь снова и снова. После этого она частенько приводила его послушать ее игру, а он, в свою очередь, помогал ей тайком пробираться на запрещенную территорию парка Тегфана, с уверенностью утверждая, будто знает, где расставлены все ловушки егеря, и может провести ее безопасной тропой. Она научила его петь. У него оказался чистый и приятный голос.
– Ты все еще играешь, Марджед? – спросил он, заставив ее наконец взглянуть на него.
Она подхватила чайник, хотя это собиралась сделать се свекровь, и стала разливать чай.
– Когда есть время. Не часто.
Она сосредоточилась, чтобы унять дрожь рук, и отругала себя за слабость.
– О, наша Марджед прелестно играет, – подала голос старая миссис Эванс со своего кресла у огня. – А поет, как ангел.
В последнее время бабушка только и делала, что качалась в своем кресле и смотрела на огонь. Теперь она даже не вязала, потому что пальцы почти совсем перестали подчиняться.
– Тогда я должен послушать ее, – произнес он, принимая из рук Марджед чашку с блюдцем и глядя ей в глаза. Его взгляд был, как всегда, холоден, и все же она разглядела в нем намек на вызов. – Как-нибудь.
«Когда рак на горе свистнет», – подумала Марджед, но ничего не сказала. Она присела за стол и взяла в руки чашку Редкое удовольствие посидеть вот так в разгар утра, но она бы предпочла работать. Он сидел на любимом месте Юрвина Сама виновата – не подумав, указала ему именно на этот угол скамьи. Впрочем, не важно.
Вот разве что она никак не могла заставить себя не сравнивать этих двоих мужчин. Юрвин был красивым румяным здоровяком. Носил только рабочую одежду за редким исключением и посмеивался над женой, пытавшейся стирать ее чуть ли не каждый день. Так она быстрее сносится, уверял он Марджед. А чай он всегда пил, шумно втягивая. Она терпеть не могла сидеть и слушать эти звуки и всегда пыталась заняться каким-нибудь делом, чтобы заглушить их. Глупо было раздражаться по такому пустяку, но она так и не сумела побороть в себе это раздражение.