Настоящая принцесса и Снежная Осень
Шрифт:
— Так вот слушай дальше. Ты мне даже не союзник, а инструмент. Инструмент должен быть покорным. — Теперь Изморин говорил размеренно, без всякой угрозы, но слова его чем- то напоминали Лизе липкую паутину. — А ты будешь покорным. Тебе нынешнее твое состояние навсегда запомнится — у драконов ведь память-то абсолютная.
Лиза намертво закусила губы и вцепилась в пальму, чтобы не вскрикнуть.
— Вот и папеньке твоему в свое время я тоже кое-что очень крепко в голову вбил, до сих пор он под впечатлением живет. И будешь ты меня слушаться, чешуйчатый.
Лиза стиснула кулаки. Какое
— А если ты думаешь, что теперь я тебя отпущу из поля зрения хоть на секунду, то глубоко ошибаешься, Конрад. Я больше рисковать не могу. — Изморин заходил взад-вперед по кабинету. — Ты мне слишком нужен. Пока этот Смуров не сбежал, я думал, статуи можно сбросить со счета. Конечно, я бы мог и без него справиться, но силы надо беречь для музыки. Вот ты-то у меня статуями и займешься, будешь их огнем распугивать, когда я скажу. Ты все равно на большее не годишься. Понял? — он остановился. Лизе казалось, она через дверь видит, как Изморин сверлит Костю глазами. И почему он все Косте рассказывает? Неужели думает, что дракончик совсем сломался?
Изморин прислонился спиной к двери. Лиза подалась назад.
— Да, — с тщательно скрываемой досадой в голосе рассуждал Изморин. — Не вовремя Смуров сбежал. С другой стороны, хлопот с ним было… не понимаю, их что, всех от гипноза специально кодируют? Или это от избытка порядочности?
Это что же за Смуров такой? Маргаритин папа?
И тут дверь распахнулась.
— Ты что тут делаешь? — резко спросил Изморин. — Подслушивала?
— Ничего я не подслушивала! — огрызнулась Лиза, удивляясь, что у неё получается грубить. — Вы… вы так кричите, на всю гостиницу слышно! И вообще, я… я по делу! — очень хотелось ворваться вихрем, но на пороге ноги предательски подкосились, и Лиза бочком протиснулась мимо Изморина в кабинет.
— Очень кстати. Заберешь свою партию. — Изморин плотно прикрыл дверь и сунул ей пачку нот — даже не пачку, а разваливающийся на листочки ворох. — Возьми. Ну, ты что-то хочешь мне сказать? Почему у тебя такое выражение на лице — глубокомысленное? — иронически осведомился он. — С духом собираешься?
клятие-оберег. Ты же видела, дети прошли под его охраной через весь город и явились целыми и невредимыми. И кстати, насчет простуды ты определенно привираешь. Сомнамбулизм дает иммунитет, и во сне никто простудиться не мог. По науке.
— Какая наука! — вскинулась Лиза. — Они уже чихают и кашляют! Они в пижамах! В тапочках! Там малыши! А если заболеют? А если воспаление легких? А если Яна голос потеряет? Насовсем? А если…
— К твоему сведению, Лиза, в том, что детям плохо, виновата ты.
Лиза онемела.
— Да-да, ты, и нечего таращиться. — Изморин присел на краешек стола, заваленного ногами, и покрутил в пальцах ручку. — Гаммельнский сомнамбулизм, дорогая моя недоучка, штука тонкая, деликатная, с ним надо обращаться умеючи, И снимать его надо бережно. А ты что
«Неужели и вправду я виновата? — в ужасе подумала она. — Или это он мне мозги пудрит?» — запал пропал, Лизу зазнобило. Она втянула голову в плечи и панически огляделась.
В кабинете было синё от сигаретного дыма, сквозь жалюзи еле пробивался серенький свет, но лилии в вазе по-прежнему испускали неоновое сияние. В нетопленом камине накопился ворох скомканных, исчирканных нотных листков — Маргарита была права. А на столе все так же лежала карта, но смотреть на неё Лиза побоялась даже краешком глаза — что и с кем он ещё делает?
И тут же в кабинете сидел Костя Конрад, больше похожий на собственную статую. Он был такой тихий и неподвижный, что бушевавшая Лиза не сразу его заметила, — сидел на краешке стула, не касаясь спинки и ровно сложив руки на коленях, как в обычной жизни не сидел никогда — ведь драконы, как и коты, всегда устраиваются, как им удобно, и на официальную обстановку плюют.
Лизу зазнобило. Костя смотрел на стол, на разбросанные ноты стеклянными глазами. Или нет… Не стеклянными. Он не моргал, но зрачки у дракончика двигались, метались, а вот головы он повернуть не мог, и рта раскрыть не мог, и сердце у него отчаянно колотилось. Косте страшно! «Теперь понятно, почему он молчал. Наверно, тоже заклятье, вроде сомнамбулизма», — Лиза сникла.
— Извинись, Лиллибет, — Изморин тряхнул её за плечо.
— Вот ещё… — из последних сил воспротивилась Лиза. — Ну ладно, ну какая разница, от чего им плохо, но помочь-то вам что, трудно? Им же плохо, как вы не понимаете… — получался уже не крик, а жалобный шепот. Костя смотрел Лизе в спину круглыми затравленными глазами.
Изморин нетерпеливо отмахнулся:
— Как ты мне надоела с этими глупостями, безмозглая девчонка! Да меня ни на йоту не волнует, что у них там болит. Лишь бы сыграли, а потом пусть хоть ложатся и помирают. Все до единого.
— А… — Лиза осеклась.
— Ты хочешь спросить, разве они мне на потом не нужны? — равнодушно уточнил Изморин. — Какая наивность. Эти козявки в зале — мой запас на самое ближайшее время. Кто под руку подвернулся. Кто поближе оказался. Ты думаешь, кроме этой жалкой кучки я талантливых детей больше не найду? А ты прикинь, сколько их в вашем городе, музыкантов. А в вашем мире? На первое время мне хватит. Я использую этих, пока они на что-то годятся, а потом возьму других. Это как лопнувшую струну поменять. Поняла?
— Уху! Ухухху! — раздалось за окном Филинской башни так, что стекла задребезжали, будто в трамвае.
Инго дергал раму.
— Что ты делаешь? — сипло закричал Филин.
Инго не ответил. Справившись наконец с ручками, он распахнул окно, створки загрохотали, темное нечто снова промелькнуло и исчезло со свистом и утробным уханьем, а на подоконнике оказался Лев Аствацатуров собственной персоной.
В гномском капюшоне и в изумрудных очках.
— Не ждали? — поинтересовался он и тяжело спрыгнул на пол. И тут же закричал жутким шепотом: