Настоящее напряженное

Дункан Дэйв

– Обратились?

– Гм. Вроде ирландской богини Бригг, которая стала святой Бригитой. В средние века многие языческие боги сделались христианскими святыми. Но в Вейлах они все вассалы Пяти. И если, скажем, Тион поймает одного из своих миньонов за сотрудничеством с врагом, он здорово рассердится.

– Если христианство сделало это в Европе, почему бы не попробовать христианство в Соседстве?

Экзетер улыбнулся:

– А где Иерусалим? Кто такие римляне? А Египет? Красное море? Эта идея уже выдвигалась, и я участвовал в спорах на эту тему. И мне отвечали, что огромным преимуществом христианства

перед язычеством было то, что оно обладает реальной исторической базой, а не просто основано на мифе. Но это в нашем мире. В Соседстве такого нет.

– Тогда что такое эта Церковь Неделимого?

– Сборная солянка. Унитарное соединение различных школ этики и философии: христианства, учения Сократа, буддизма и так далее – Золотые Заповеди плюс единый бог, слишком святой, чтобы называть его по имени. Последнее – попытка обойти Висека. Но, как я уже говорил, пока это не особенно хорошо работает. Пугающе стерильная религия. Никакой страсти, понимаешь?

Смедли потянулся за тостом и маслом.

– Так ты говоришь, что ничего не можешь сделать, верно?

Экзетер вздохнул.

– Я и в самом деле ничего не могу поделать. Меня провозгласили Освободителем, и все, что бы я ни сделал, каким-то образом привязывается к пророчеству и ведет к убийству Зэца. А это несет с собой катастрофу.

– Почему?

Экзетер тоже начинал раздражаться.

– Ты и сам поймешь, как только задумаешься над тем, как это осуществить. Чтобы убить Зэца, потребуется огромное количество маны. Как я соберу ее? И в кого превращусь?

Да, Джулиан и сам бы мог догадаться. И если Экзетер и сочинил все это, он должен был провести уйму времени, обдумывая детали. Это было логичным, как молчание.

– Ты хочешь сказать, тебе пришлось бы играть по их правилам?

– Играть в их игру. Вот почему я никогда туда не вернусь. Что же до того, есть ли там дело для тебя, старина… хочешь попробовать?

Смедли еще не был готов к этому вопросу, но пульс его заметно участился.

– Я спрашивал, может ли сделать что-нибудь Служба.

– Продолжает попытки и надеется на успех. – Глаза Экзетера странно поблескивали. Может, он насмехается над Службой? Или над Смедли – за то, что тот верит в его фантазии? Или просто принижает свой энтузиазм? Как знать?

– Но не молится? Кстати, как верующему молиться безымянному богу?

– Вся суть в том, что они этого не делают. Они просят апостолов, чтобы те замолвили за них словечко, ибо только апостолы могут говорить с богом. Сами апостолы не боги, ведь он Неделимый; они просто Избранные. Пришельцы из Олимпа, само собой. – Экзетер криво усмехнулся. – У Службы слишком мало людей, чтобы посадить в каждую дыру по миссионеру, но они стараются делать так, чтобы кто-нибудь заглядывал примерно раз в месяц. Догадываешься, почему им приходится поступать таким образом?

– Чтобы все получили свою долю маны? И как, срабатывает?

– Кое-как. Цыпленок, принесенный в жертву Неделимому, скажем, в Джоале, даст Службе сущие пустяки в сравнении с той маной, которую он даст Астине, если примет смерть во имя ее в ее же храме. Мана передается от узла к узлу, но утечки слишком велики. А другая причина? – Он вопросительно приподнял бровь и стал ждать.

Смедли показалось, что он запутался.

– У

тебя опыт больше, и еще слишком раннее утро.

Эдвард рассмеялся, сжалившись над ним:

– Тоже правильно! Настоящая трудность, мой мальчик, заключается в том, что все мы люди. Смысл того, что апостолы собраны в некоторое подобие безымянного божественного комитета, заключается в том, что, как сказала Алиса вчера вечером, власть разлагает. У Службы бывали агенты, переметнувшиеся на ту сторону. Они обнаружили, что могут делать, обладая маной, и им это понравилось. Посади парня в отведенную ему молельню, и очень скоро ему уже кажется, что это его собственная молельня и его люди. Рано или поздно кто-нибудь из Пяти посылает к нему своих прихвостней. Некоторые из наших продаются. Был, например, итальянец по имени Джованни, который стал Дованн Карзоном, богом извозчиков. Все лучшие места заняты, но место для новичка всегда найдется. Знаешь ли ты, что у древних римлян была богиня-покровительница Светильника-В-Комнате-Где-Рожает-Женщина?

– Нет, – ворчливо ответил Смедли, подумав про себя, что и не хочет этого знать. Намазав тост маслом, он вдруг понял, что теперь ему придется есть эту гадость. – Ты считаешь, это безнадежно?

– Нет. В самых общих чертах я считаю вот как: это может сработать! Они могут свергнуть Пентатеон. Они не дураки, они преданы идее и имеют самые добрые намерения, все они. Но это будет долгая, очень долгая война. Две или три сотни лет – по меньшей мере. Христианство завоевывало позиции дольше. Ислам – быстрее, но более жестокими методами. Если считать ману чем-то вроде денег, то Пятеро безумно богаты и продолжают богатеть. А Неделимый подбирает крохи…

У двери звякнул колокольчик.

Они переглянулись. Потом Экзетер отодвинул стул, выпрямился во весь рост, поправил галстук и одернул пиджак.

– Возможно, это местная женская организация собирает средства на церковный праздник. Или еще кто-нибудь. – Он вышел, прикрыв за собой дверь.

Смедли продолжал мусолить несчастный тост. Почему его так завораживает идея этого Олимпа? Может, он просто надеется убежать от реальности – от войны, увечья, погибших друзей, изменившейся Англии? Если он лелеет тайные надежды на волшебство, которое вернет ему руку, у него с головой действительно не все в порядке. Холодная логика подсказывала, что он не должен принимать никаких решений – еще слишком рано. С другой стороны, нервы его действительно окрепли. Он не плакал ни разу с тех пор, как они удрали из Стаффлз. Мечты об Олимпе и фантазии Экзетера, возможно, действуют на него куда благотворнее, чем мрачные мысли о суровой реальности. Он всегда отличался избыточной склонностью к самоанализу.

Он услышал голоса в прихожей, и дверь в столовую приоткрылась.

– Тогда я поставлю чайник. Вы пока проходите.

В комнату вошел Джинджер Джонс, пытавшийся одновременно протирать пенсне шелковым платком и удерживать пару велосипедных перчаток. Он был взволнован.

– Доброе утро, капитан!

– Доброе утро, сэр. Есть новости?

Джинджер наконец водрузил пенсне на нос, положил платок в один карман, а велосипедные перчатки – в другой.

– Нет. О… мне показалось, вам не помешает вот это. – Из третьего кармана он достал пару пачек «Плейерз».