Настя
Шрифт:
Вытянутые полукруглые окна столовой, вечерние лучи на взбитом шелке портьер, слои сигарного дыма, обрывки случайных фраз, неряшливый звон восьми узких бокалов: в ожидании жаркого гости допивали вторую бутылку шампанского. Настю подали на стол к семи часам. Её встретили с восторгом легкого опьянения. Золотисто-коричневая она лежала на овальном блюде, держа себя за ноги с почерневшими ногтями. Бутоны белых роз окружали ее, дольки лимона покрывали грудь колени и плечи, на лбу, сосках и лобке невинно белели речные лилии. - А это моя дочь!
– встал с бокалом Саблин.
– Рекомендую, господа! Все зааплодировали. Кроме четы Саблиных, отца Андрея и Льва Ильича за красиво убранным столом сидели супруги Румянцевы и Димитрий Андреевич Мамут с дочерью Ариной подругой Насти. Повар Савелий в белом халате и колпаке стоял наготове с широким ножом и двузубой вилкой. - Excellent!
– Румянцева жадно разглядывала жаркое в короткий лорнет. Как она чудно была сложена! Даже эта двусмысленная поза не портит Настеньку. - Нет, не могу привыкнуть, - Саблина прижала ладони к своим вискам, закрыла глаза.
– Это выше моих сил. - Сашенька, дорогая, не разрушай нашего праздника, - Саблин сделал знак Павлушке, тот засуетился с бутылками.
– Мы не каждый день едим своих дочерей, следовательно, нам всем трудно сегодня. Но и радостно. Так что, давайте радоваться! - Давайте!
– подхватила Румянцева.
– Я семь часов тряслась в вагоне не для того чтобы грустить! - Александра Владимировна просто устала, - потушил сигару отец Андрей. - Я прекрасно понимаю материнское чуство, - заворочался толстый, лысый, похожий на майского жука Мамут. - Голубушка, Александра Владимировна, не думайте о плохом, умоляю вас! прижал руки к груди пучеглазый крупнолицый Румянцев.
– В такой день грешно печалиться! - Сашенька, думайте о хорошем!
– улыбнулась Румянцева. - Мы все вас умоляем!
– подмигнул Лев Ильич. - Мы все вам приказываем!
– проговорила огненноволосая, усыпанная веснушками Ариша. Все засмеялись. Павлушка с понурым, опухшим от слез лицом наполнял бокалы. Саблина облегченно засмеялась, вздохнула, качнула головой: - Je ne sais ce qui me prit: - Это пройдет, радость моя, - Саблин поцеловал ее руку, поднял бокал. Господа, я ненавижу говорить тосты. А посему - я пью за преодоление пределов! Я рад, если вы присоединитесь! - Avec plaisir!
– воскликнула Румянцева. - Присоединяемся!
– поднял бокал Румянцев. - Совершенно!
– тряхнул брылами Мамут. Бокалы сошлись, зазвенели. - Нет, нет, нет: - затрясла головой Саблина.
– Сережа:мне плохо:нет, нет, нет:. - Ну, Сашенька, ну, голубушка наша: - надула губы Румянцева, но Саблин властно поднял руку: - Silence! Все стихли. Он поставил недопитый бокал на стол, внимательно посмотрел на жену: - Что - плохо? - Нет, нет, нет, нет:- быстро трясла она головой. - Что - нет? - Мне плохо, Сережа: - Что - плохо? - Плохо:плохо, плохо, плохо: Саблин резко и сильно ударил ее по щеке: - Что тебе плохо? Она закрыла лицо руками. - Что тебе плохо, гадина? Тишина повисла в столовой. Павлушка горбато замер с бутылкой в руке. Савелий стоял с обреченно-непонимающим лицом.. - Посмотри на нас! Саблина окаменела. Саблин наклонился к ней и произнес, словно вырезая каждое слово толстым ножом: - Посмотри. На нас. Свинья. Она отняла руки от лица и обвела собравшихся как бы усохшими глазами. - Что ты видишь? - Лю:дей. - Еще что видишь? - На:стю. - И почему тебе плохо? Саблина молчала, вперясь в Настино колено. - Не стоит так откровенно не любить нас, Александра Владимировна, - тяжело проговорил Мамут. - Хотя бы учитесь скрывать свою ненависть, Сашенька, - нервно усмехнулась Румянцева. - Поздновато, - глядела из подлобья Арина.
– В сорок-то
– сурово смотрел Саблин. - Я: - Савелий! Отдай ей нож и двузубец! Повар осторожно приблизился к Саблиной, протянул приборы ручками вперед: - Пожалуйте. Саблина взяла и посмотрела на них, словно видела впервые. - Ты будешь обслуживать нас, - опустился на свое место Саблин.
– Будешь вырезать куски на заказ. Ступай, Савелий. Повар вышел. - Давайте есть, господа, пока Настя не остыла!
– Саблин заложил себе угол салфетки за ворот.
– На правах отца новоиспеченной я заказываю первый кусок: левую грудь! Павлушка! Неси бордо! Саблина встала, подошла к блюду, воткнула вилку в левую грудь Насти и стала отрезать. Все прислушались. Под коричневой хрустящей корочкой сверкнуло серовато-белое мясо с желтоватой полоской жира, потек сок. Саблина положили грудь на тарелку, подала мужу. - Прошу, господа! Не теряйте времени! Первой опомнилась Румянцева: - Сашенька, срежьте мне эдак вот вскользь с ребер, самую капельку! - А мне окорок!
– хлебнул вина Мамут. - Плечо и предплечье, Александра Владимировна, - Румянцев потер пальцами, словно считая невидимые деньги.
– Только, знаете, без руки, вот :самое предплечье, самое вот это: - Руку можно мне, - скромно кашлянул Лев Ильич. - А я попрошу голову!
– бодро оперся кулаками о стол отец Андрей.
– Дабы противостоять testimonium paupertatis. Арина подождала, пока Саблина исполнит все просьбы: - Александра Владимировна, а можно мне: И смолкла, глянув на отца. - Что?
– наклонился Мамут к дочери. Арина прошептала ему на ухо. - Только скажи как взрослая, а не так, - посоветовал он. - А как? Отец шепнул ей на ухо. - Что тебе, Аринушка?
– тихо спросила Саблина. - Мне: восхолмие Венеры. - Браво, Арина!
– воскликнул Саблин, и гости зааплодировали. Саблина примерилась, заглядывая сверху и снизу: промежность была скрыта между ног. - Не так оно и просто добраться до тайного уголка!
– подмигнул Румянцев и взрыв смеха заполнил столовую. - Погоди, Саша:- Саблин встал, решительно взялся за Настины колени, потянул, раздвигая. Тазовые суставы захрустели, но ноги не поддались. - Однако!
– Саблин взялся сильнее. Шея его вмиг побагровела, ежик на голове задрожал. - Повремени, брат Сергей Аркадьич, - встал батюшка.
– Тебе сегодня грех надрываться. - Я что:не казак? Есть еще:и-и-и!:порох в пороховницах:и-и-и!
– кряхтел Саблин. Отец Андрей взялся за одно колено, Саблин за другое. Потянули, кряхтя, скаля красивые зубы. Сочно треснули суставы, жареные ноги разошлись и развалились, брызгая соком рвущегося мяса. Скрытый ляжками от жара печи, лобок светился нежнейшей белизной и казался фарфоровым. Два темных паховых провала с вывернутыми костями и дымящимся мясом оттеняли его. Поток коричневого сока хлынул на блюдо. - Сашенька, s'il vous plait, - вытирал руки салфеткой Саблин. Холодный нож вошел в лобок как в белое масло: дрожь склеившихся волосков, покорность полупрозрачной кожи, невинная улыбка слегка раздвинутых половых губ, исходящих нечастыми каплями: - Прошу, ангел мой. Лобок лежал на тарелке перед Ариной. Все смотрели на него. - Жалко такую красоту есть, - нарушил тишину Мамут. - Как:ангел восковой, - прошептала Арина. - Господа, дорога каждая минута!
– поднял бокал с бордо Саблин.
– Не дадим остыть! Ваше здоровье! Зазвенел хрусталь. Быстро выпили. Ножи и вилки вонзились в мясо. - М-м-м:м-м-м:м-м-м: - жующий Румянцев затряс головой, как от зубной боли. - Это что-то:м-м-м:это что-то: - Magnifique!- рвала зубами мясо Румянцева. - Хорошо, - жевал Настину щеку отец Андрей. - Повар у тебя, брат,: того:- хрустел корочкой Лев Ильич. - Прекрасно пропеклось, - Мамут внимательно осмотрел насаженный на вилку кусок и отправил в рот. - Четверть часа:м-м-м:на углях и три часа в печи:- бодро жевал Саблин. - Очень правильно, - кивал Мамут. - Нет:это что-то:это что-то:- жмурился Румянцев. - Как я обожаю грудинку: - хрустела Румянцева. Арина осторожно отрезала кусочек лобка, отправила в рот и, медленно жуя, посмотрела в потолок. - Как?
– спросил ее Мамут, прихлебывая вина. Она пожала пухлыми плечами. Мамут деликатно отрезал от лобка, попробовал: - М-м-м:сметана небесная:ешь, пока теплое, не кривляйся: - Сашенька, а что же ты?
– увлажнившиеся глаза Саблина остановились на жене. - Александра Владимировна, не разрушайте гармонии, - погрозил пальцем Румянцев. - Да, да:я:непременно:- Саблина рассеянно вглядывалась в безглавое, подплывшее соком тело. - Позвольте-ка, матушка, вашу тарелку, - протянул руку отец Андрей.
– Вам самое деликатное полагается. Саблина подала ему тарелку. Он воткнул нож под нижнюю челюсть Настиной головы, сделал полукруглый надрез, помог вилкой и шмякнул на пустую тарелку дымящийся язык: - Наинежнейшее! Язык лежал мясистым знаком вопроса. - Благодарю вас, батюшка, - с усталой улыбкой Саблина приняла тарелку. - Ах, какая все-таки прелесть ваша Настенька, - бормотала сквозь мясо Румянцева.
– Представьте:м-м-м:всегда, когда ее видела я думала:как вот:как мы будем:м-м-м:как:нет, это просто потрясающе! Какие тонкие изящные ребра! - Настасья Сергеевна была удивительным ребенком, - хрустел оплавленной кожей мизинца Лев Ильич.
– Однажды я приехал прямо с ассамблеи, устал, как рикша, день жаркий, и натурально, по-простому:м-м-м:решил, знаете ли, так вот прямо в: - Вина! Вина еще! Павлушка!
– вскрикнул Саблин.
– Где Фалернское? - Так вы же изволили бордо-с, - тот завертел белой тонкокожей шеей. - Дурак! Бордо это только прелюдия! Тащи! Лакей выбежал. - Вкусно, черт возьми, - тучно вздохнул Мамут.
– И очень, очень правильно, что без всяких там приправ. - Хорошее мясо не требует приправы, Дмитрий Андреевич, - откинулся на спинку стула жующий Саблин.
– Как любая Ding am sich. - Истинная правда, - поискал глазами отец Андрей.
– А где же, позвольте, это: - Что, брат? - Ложечка чайная. - Изволь!
– протянул Саблин. Батюшка воткнул ложечку в глаз жареной головы, решительно повернул: Настин глаз оказался на ложечке. Зрачок был белым, но ореол остался все тем же зеленовато-серым. Аппетитно посолив и поперчив глаз, батюшка выжал на него лимонного сока и отправил в рот. - А я у рыбы глаза не могу есть, - полусонно произнесла медленно жующая Арина.
– Они горькие. - У Настеньки не горькие, - глотнул вина батюшка.
– А очень даже сладкие. - Она любила подмигивать. Особенно на латыни. Ее за это три раза в кондуит записывали. - Настя умела удивительно смотреть, - заговорила Саблина, задумчиво двигая ножом на тарелке недоеденный язык.
– Когда я её родила, мы жили в Петербурге. Каждый день приходила кормилица кормить Настеньку. А я сидела рядом. И однажды Настя очень странно, очень необычно на меня посмотрела. Она сосала грудь и смотрела на меня. Это был какой-то совсем недетский взгляд. Мне, право, даже стало не по себе. Я отвернулась, подошла к окну и стала в него глядеть. Была зима, вечер. И окно все затянуло изморозью. Только в середине оставалась проталина. И в этой черной проталине я увидела лицо моей Настеньки. Это было лицо:не знаю как объяснить:лицо очень взрослого человека. Который был значительно старше меня. Я испугалась. И почему-то сказала: "Батый". - Батый?
– нахмурил брови отец Андрей.
– Тот самый? Хан Батый? - Не знаю, - вздохнула Саблина.
– Возможно и не тот. Но тогда я сказала Батый. - Выпей вина, - пододвинул ей бокал Саблин. Она послушно выпила. - Вообще, иногда в родном человеке может чёрт-те что померещиться, Румянцев протянул пустую тарелку.
– Пожалуйста, с бедрышка вон с того. - С какого?
– встала Саблина. - Что позажаристей. Она стала вырезать кусок. - Сергей Аркадьич, - вытер жирные губы Мамут.
– Полноте мучить супругу. Пригласите повара. - Да что вы, господа, - улыбалась Саблина.
– Мне чрезвычайно приятно поухаживать за вами. - Я берегу здоровье моего повара, - глотнул вина Саблин.
– Сашенька, и мне потом шеечки с позвонками:Да! Берегу. И ценю. - Повар хороший, - хрустел Настиным носом отец Андрей, - хоть и деревенский. - Деревенский, брат! А гаршнепа в бруснике делает получше чем у Тестова. Все соусы знает. Помнишь на Пасху поросят? - А как же. - Я ему восемь поваренных книг привез. Да-да-да! Повар! Что ж это я: дожевывая, Саблин встал, ухватился за Настину ступню, повернул. Затрещали кости. - Полосни-ка вот здесь, Сашенька: Саблина полоснула. Он оторвал ступню, взял ополовиненную бутылку Фалернского и пошел из столовой на кухню. В душном ванильном воздухе кухни повар трудился над лимонно-розовой пирамидой торта, покрывая его кремовыми розами из бумажной трубки. Кухарка рядом взбивала сливки к голубике. - Савелий!
– Саблин поискал глазами стакан, увидел медную кружку.
– Ну-ка, бери. Вытерев испачканные кремом руки о фартук, повар смиренно взял кружку. - Ты сегодня постарался, - наполнил кружку до краев Саблин.
– Выпей в память о Насте. - Благодарствуйте, - повар осторожно, чтобы не расплескать вино, перекрестился, поднес кружку к губам и медленно выцедил до дна. - Ешь, - протянул ему ступню Саблин. Савелий взял ступню, примерился и с силой откусил. Саблин в упор смотрел на него. Повар жевал тяжело и углубленно, словно работал. Куцая борода его ходила вверх-вниз. - Хороша моя дочь?
– спросил Сергей Аркадьевич. - Хороша, - проглотил повар.
– Поупрело славно. Печь на убоинку ухватиста. Саблин хлопнул его по плечу, повернулся и пошел в столовую. Там спорили. - Мой папаша сперва сеял чечевицу, а как всходила - сразу запахивал и сеял пашаничку, - увесисто рассуждал отец Андрей.
– Пашаничка ко Преображению была такой, что мы с сестренкой в ней стоя в прятки играли. Ее и в ригу волочь не надобно было - пихнул сноп, он и посыпался. До весны, бывалоча, соломой топили. А вы мне - паровая молотилка! - Тогда, батюшка, давайте в каменный век вернемся!
– желчно смеялся Румянцев.
– Будем, как в песенке: лаптем пашут, ногтем жнут! - Можно и в каменный век, - раскуривал сигару Мамут.
– Было б что пахать. - Неужели опять про хлеб?
– запихнул новую салфетку за ворот Саблин. Черт его побери совсем! Надоело. Господа, неужели других сюжетов нет? - Это всё мужчины, Сергей Аркадьич, - крутила бокал с вином Румянцева. Их - хлебом не корми, дай про что-нибудь механическое поспо: - Что?!
– притворно-грозно оперся кулаками в стол Саблин.
– Каким еще хле-бом?! Каким, милостивая государыня, хле-бом?! Я вас не на хлеб пригласил! Хле-бом! Это каким же, позвольте вас спросить, хлебом я кормлю мужчин?! А ? Вот этим, что ли?
– он схватил тарелку Арины с недоеденным лобком.
– Это что по-вашему - булка французская? Румянцева уставилась на него, полуоткрыв рот. Повисла тишина. Мамут выпустил изо рта нераскуренную сигару, подался массивной головой вперед, словно собираясь завалиться на стол, колыхнул пухлым животом и утробно захохотал. Румянцев втянул узкую голову в стоячий воротник, замахал руками, словно отгоняя невидимых пчел, взвизгнул и пронзительно захихикал. Лев Ильич икнул, схватился руками за лицо, будто собираясь оторвать его, и нервно засмеялся, дергая костлявыми плечами. Отец Андрей хлопнул ладонями по столу и захохотал здоровым русским смехом. Арина прыснула в ладонь и беззвучно затряслась, словно от приступа рвоты. Румянцева завизжала, как девочка на лужайке. Саблина покачала головой и устало засмеялась. Саблин откинулся на стул и заревел от восторга. Минуты две хохот сотрясал столовую. - Не могу:ха-ха-ха:смерть, смерть моя:ох:- вытер слезы отец Андрей. Тебя, Сережа, надобно на каторгу сослать: - За что:ха-ха:за каламбуризм?
– тяжело успокаивался Мамут. - За пытку смехом:ой:хи-хи-хи:- извивался Румянцев. - Сергей Аркадьевич настоящий:ох:инквизитор:- вздохнула раскрасневшаяся Румянцева. - Палач!
– покачал головой Лев Ильич. - Аринушка, прошу вас, - Саблин поставил перед ней тарелку. - Как же я теперь есть буду?
– искренне спросила она. Новый приступ хохота обвалился на гостей. Хохотали до слез, до колик. Мамут уперся багровым лбом в стол и рычал себе в манишку. Румянцев сполз на пол. Его супруга визжала, сунув в рот кулак. Лев Ильич плакал навзрыд. Батюшка хохотал просто и здорово, как крестьянин. Саблин хрюкал, молотя ногами по полу. Арина мелко хихикала, словно вышивала бисером. - Ну всё! Всё! Всё!
– вытер мокрое лицо Саблин.
– Finita! Стали приходить в себя. - Похохотать хорошо конечно, голову прочищает: - тяжело выдохнул Мамут. - Говорят, можно эдаким манером и заворот кишок схлопотать, - глотнул вина Румянцев. - От доброго смеха никто не умирал, - огладил короткую бороду батюшка. - Господа, продолжим, продолжим, - потер руки Саблин.
– Пока Настя теплая. Сашенька-свет, положи-ка ты мне: - он мечтательно прищурился, - потрошков! - А мне - шейки. - Мне - плечико, Сашенька, голубушка: - Бедро! Только бедро! - Можно:там вот, где корочка отстает? - Александра Владимировна, от руки будьте любезны. И вскоре все уже молча жевали, запивая мясо вином. - Все-таки:необычный вкус у человеческого мяса:а?
– пробормотал Румянцев. - Дмитрий Андреевич, вы не находите? - Мясо вообще странная пища, - тяжело пережевывал Мамут. - Это почему же?
– спросил Саблин. - Живое потому что. А стоит ли убивать живое исключительно ради поедания? - Жалко? - Конечно жалко. Мы на прошлой неделе в Путятино ездили к Адамовичам. Только от станции отъехали - ступица подломилась. Дотащились до тамошнего шорника. А пока он новую ладил, я на ракиту присел эдак в теньке. Ну и подошла ко мне свинья. Обыкновенная хавронья. Встала и смотрит на меня. Выразительно смотрит. Живое существо. Целый космос. А для шорника - просто семь пудов мяса. И я подумал: какая все-таки это дичь - пожирать живых существ! Прерывать жизнь, разрушать гармонию только для процесса переваривания пищи. Который кончается известно чем. - Вы просто как Толстой рассуждаете, - усмехнулась Румянцева. - По проблеме вегетарианства у меня с графом нет расхождений. Вот непротивление злу - это увольте. - Что значит - прерывать жизнь?
– перчил печень Саблин.
– А у яблока вы не прерываете жизнь? У ржаного колоса? - Колосу не больно. А свинья визжит. Значит страдает. А страдание нарушение мировой гармонии. - А может яблоку тоже больно, когда им хрустят, - тихо проговорил Лев Ильич.
– Может оно вопиет от боли, корчится, стенает. Только мы не слышим. - Ага!
– заговорила вдруг Арина, вынув изо рта лобковый волос Насти.
– У нас прошлым летом рощу рубили, а маменька покойная всегда окна закрывала. Я говорю - что ты, маменька? А она - деревья плачут. Некоторое время ели молча. - Бёдра удивительно удались, - покачал головой Румянцев.
– Сочные: как не знаю что: сок так и брызжет: - Русская печь - удивительнейшая вещь, - разрезал почку Саблин.
– Разве в духовом шкафу так истомится? А на открытых углях? - На открытых углях только свинину жарить можно, - тяжело кивал Мамут. Постное мясо сохнет. - То-то и оно. - Но жарят же черкесы шашлык?
– подняла пустой бокал Румянцева. - Шашлык, голубушка - вороний корм. А тут - три пуда мяса!
– кивнул Саблин на блюдо с Настей. - А я люблю шашлыки, - вздохнул Лев Ильич. - Нальет мне кто-нибудь вина?
– трогала свой нос бокалом Румянцева. - Не зевай, пентюх!
– прикрикнул Саблин на Павлушку. Лакей кинулся наливать. - А Александра Владимировна вообще не едят-с, - доложила Арина. - Неужели невкусно?
– развел масляные руки Румянцев. - Нет, нет. Очень вкусно, - вздохнула Саблина.
– Просто я : устала, право. - Вы мало пьете, - заключил Мамут.
– Поэтому и кусок в горло не лезет. - Выпей как положено, Сашенька, - Саблин поднес полный бокал к ее устало-красивым губам. - Выпейте, выпейте с нами, - возбужденно моргал Румянцев. - Не манкируйте, Сашенька!
– улыбалась порозовевшая Румянцева. Саблин взял жену левой рукой за шею и медленно, но решительно влил вино ей в рот. - Ой:Сережа: - выдохнула она. Все зааплодировали. - И теперь - капитальнейшей закуски!
– командовал Мамут. - Чего-нибудь оковалочного, с жирком, Александра Владимировна, подмигивал Лев Ильич. - Я знаю что надо!
– Саблин вскочил, схватил нож и с размаху вонзил в живот Насте.
– Потрошенций! Это самая-пресамая закуска! Откромсав ножом ком кишок он подцепил его вилкой и кинул на тарелку жены: - В потрохе - самая супер-флю, самая витальность! Съешь, радость моя! У тебя сразу все пройдет! - Правильно! Очень правильно!
– тряс вилкой Мамут.
– Я куропаток только с потрохами ем. - Я не знаю:может лучше белого мяса?
– Саблина смотрела на серовато белые кишки, сочащиеся зеленовато-коричневым соком. - Съешь немедленно, умоляю!
– взял ее за затылок Саблин.
– Будешь потом благодарить всех нас! - Скушайте, Сашенька! - Александра Владимировна, ешьте непременно! Это приказ свыше! - Нельзя отлынивать от еды! Саблин насадил на вилку кусок кишок, поднес ко рту жены. - Только не надо меня кормить, Сереженька, - усмехнулась она, беря у него вилку и пробуя. - Ну, как тебе?
– смотрел в упор Саблин. - Вкусно, - жевала она. - Милая моя жена, - он взял ее левую руку, поцеловал.
– Это не просто вкусно. Это божественно. - Согласен, - откликнулся отец Андрей.
– Есть свою дочь - божественно. Жаль, что у меня нет дочери. - Не жалей, брат, - отрезал себе кусок бедра Саблин.
– У тебя духовных чад предостаточно. - Я не в праве их жарить, Сережа. - Зато я в праве!
– Мамут ущипнул жующую дочь за щеку.
– Ждать не так уж много осталось, егоза. - Когда у вас?
– спросил отец Андрей. - В октябре. Шестнадцатого. - Ну, еще долго. - Два месяца быстро пролетят. - Ариша, ты готовишься?
– спросила Румянцева, разглядывая отрезанный Настин палец. - Надоело ждать, -
– Всех подруг уж зажарили, а я все жду. Таню Бокшееву, Адель Нащекину, теперь вот Настеньку. - Потерпи, персик мой. И тебя съедим. - Вы, Арина Дмитревна, будете очень вкусны, уверен!
– подмигнул Лев Ильич. - С жирком, нагульным, а как же!
– засмеялся, теребя ей ухо Мамут. - Зажарим, как поросеночка, - улыбался Саблин.
– В октябре-то под водочку под рябиновую как захрустит наша Аринушка - у-у-у! - Волнуетесь, поди?
– грыз сустав Румянцев. - Ну:- мечтательно закатила она глаза и повела пухлым плечом, - немного. Очень уж необычно! - Еще бы! - С другой стороны - многих жарят. Но я: не могу представить как я в печи буду лежать. - Трудно вообразить? - Ага!
– усмехнулась Арина.
– Это же так больно! - Очень больно, - серьезно кивнул отец Андрей. - Ужасно больно, - гладил ее пунцовую щеку Мамут.
– Так больно, что сойдешь с ума перед тем как умереть. - Не знаю, - пожала плечами она.
– Я иногда свечку зажгу, поднесу палец, чтоб себя испытать, глаза зажмурю и решаю про себя - вытерплю до десяти, а как начну считать - раз, два, три, - и не могу больше! Больно очень! А в печи? Как же я там? - В печи!
– усмехнулся Мамут, перча новый кусок.
– Там не пальчик, а вся ты голенькая лежать будешь. И не над свечкой за семишник, а на углях раскаленных. Жар там лютый, адский. Арина на минуту задумалась, чертя ногтем по скатерти: - Александра Владимировна, а Настя сильно кричала? - Очень, - медленно и красиво ела Саблина. - Билась до последнего, - закурил папиросу Саблин. Арина зябко обняла себя за плечи: - Танечка Бокшеева, когда ее к лопате притянули, в обморок упала. А в печи очнулась и закричала: "Мамочка, разбуди меня!" - Думала, что это сон?
– улыбчиво таращил глаза Румянцев. - Ага! - Но это был не сон, - деловито засуетился вокруг блюда Саблин.
– Господа, добавки! Торопитесь! Жаркое не едят холодным. - С удовольствием, - протянул тарелку отец Андрей.
– Есть надо хорошо и много. - В хорошее время и в хорошем месте, - Мамут тоже протянул свою. - И с хорошими людьми!
– Румянцева последовала их примеру. Саблин кромсал еще теплую Настю: - Durch Leiden Freude. - Вы это серьезно?
– раскуривал потухшую сигару Мамут. - Абсолютно. - Любопытно! Поясните, пожалуйста. - Боль закаляет и просветляет. Обостряет чувства. Прочищает мозги. - Чужая или своя? - В моем случае - чужая. - Ах, вот оно что!
– усмехнулся Мамут.
– Значит, вы по-прежнему неисправимый ницшеанец? - И не стыжусь этого. Мамут разочарованно выпустил дым: - Вот те на! А я-то надеялся, что приехал на ужин к такому же, как я, гедонисту. Значит, вы зажарили Настю не из любви к жизни, а по идеологическим соображениям? - Я зажарил свою дочь, Дмитрий Андреевич, из любви к ней. Можете считать меня в этом смысле гедонистом. - Какой же это гедонизм?
– желчно усмехнулся Мамут.
– Это толстовщина чистой воды! - Лев Николаевич не жарил дочерей, - деликатно возразил Лев Ильич. - Да и не любил их, - вырезал кусок из Настиной ноги Саблин. - Демагогия, - хлебнул вина Мамут.
– Ницше вам всем залепил глаза. Всей радикально мыслящей интеллигенции. Она не способна просто и здраво видеть сущее. Нет, это бред какой-то, всеобщее помешательство, второе затмение умов! Сперва Гегель, на которого мой дедушка молился в буквальном смысле слова, теперь этот Усатый! - Что вас так раздражает в Ницше?
– раскладывал вырезанные куски по тарелкам Саблин. - Не в нем, а в русских ницшеанцах. Слепота раздражает. Ницше не добавил ничего принципиально нового к мировой философской мысли. - Ой ли?
– Саблин передал ему тарелку с правой грудью. - Сомнительное заявление, - заметил Лев Ильич. - Ничего, ни-че-го принципиально нового! Вся греческая литература ницшеанская! От Гомера до Аристофана! Аморализм, инцест, культ силы, презрение к быдлу, гимны элитарности! Вспомните Горация! "Я презираю темную толпу!" А философы? Платон, Протагор, Антисфен, Кинесий? Кто из них не призывал преодолеть человеческое, слишком человеческое? Кто любил демос? Кто говорил о милосердии? Разве что один Сократ. - О сверхчеловеке заговорил первым только Ницше, - возразил Саблин. - Чушь! Шиллер употреблял это слово! О сверхчеловеке говорили многие Гёте, Байрон, Шатобриан, Шлегель! Да что, Шлегель, черт возьми, - в статейке Раскольникова весь ваш Ницше! С потрохами! А Ставрогин, Версилов? Это не сверхчеловеки? ":свету провалиться, а мне всегда чай пить"! - Все великие философы подводят черту, так сказать, общий знаменатель под интуитивно накопленном до них, - заговорил отец Андрей.
– Ницше не исключение. Он же не в чистом поле философствовал. - Ницше не подводил никакого общего знаменателя, никакой там черты! резко тряхнул головой Саблин.
– Он сделал великий прорыв! Он первый в истории человеческой мысли по-настоящему освободил человека, указал путь! - И что же это за путь?
– спросил Мамут. - "Человек есть то, что должно преодолеть"! Вот этот путь. - Все мировые религии говорят то же самое. - Подставляя другую щеку, мы ничего не изменяем в мире. - А толкая падающего - изменяем?
– забарабанил пальцами по столу Мамут. - Еще как изменяем!
– Саблин поискал глазами соусник, взял; загустевший красный соус потек на мясо.
– Освобождая мир от слабых, от нежизнеспособных, мы помогаем здоровой молодой поросли! - Мир не может состоять исключительно из сильных, полнокровных, осторожно положив дымящуюся сигару на край гранитной пепельницы, Мамут отрезал кусочек мяса, сунул в рот, захрустел поджаристой корочкой. Попытки создания так называемого "здорового" государства были, вспомните Спарту. И чем это кончилось? Все те, кто толкал падающих, сами попадали. Саблин ел с таким аппетитом, словно только что сел за стол: - Спарта - не аргумент:м-м-м:У Гераклита и Аристокла не было опыта борьбы с христианством за новую мораль. Поэтому их идеи государства остались утопическими:Нынче другая ситуация в мире:м-м-м:Мир ждет нового мессию. И он грядет. - И кто же он, позвольте вас спросить? - Человек. Который преодолел самого себя. - Демагогия: - махнул вилкой Мамут. - Мужчины опять съехали на серьезное, - обсасывала ключицу Румянцева. Отец Андрей положил себе хрена: - Я прочитал две книги Ницше. Талантливо. Но в целом мне чужда его философия. - Зачем тебе, брат, философия. У тебя есть вера, - пробормотал с полным ртом Саблин. - Не фиглярствуй, - кольнул его серьезным взглядом отец Андрей. Философия жизни есть у каждого человека. Своя, собственная. Даже у идиота есть философия по которой он живет. - Это что:идиотизм?
– осторожно спросила Арина. Саблин и Мамут засмеялись, но отец Андрей перевел серьезный взгляд на Арину: - Да. Идиотизм. А моя доктрина жизни: живи и давай жить другому. - Это очень правильная доктрина, - тихо произнесла Саблина. Все вдруг замолчали и долго ели в тишине. - Вот и тихий ангел пролетел, - вздохнул Румянцев. - Не один. А целая стая, - протянула пустой бокал Арина. - Не наливай ей больше, - сказал Мамут склоняющемуся с бутылкой Павлушке. - Ну, папочка! - В твои годы человек должен быть счастлив и без вина. - Живи и давай жить другому, - задумчиво проговорил Саблин.
– Что ж, Андрей Иваныч, это философия здравого смысла. Но. - Как всегда - но!
– усмехнулся батюшка. - Уж не обессудь. Твоя философия сильно побита молью. Как и вся наша старая мораль. В начале XIX века я бы безусловно жил по этой доктрине. Но сегодня мы стоим на пороге нового столетия, господа. До начала XX века осталось полгода. Полгода! До начала новой эры в истории человечества! Поэтому я пью за новую мораль грядущего века - мораль преодоления! Он встал и осушил бокал. - Что же это за новая мораль?
– смотрел на него отец Андрей.
– Без Бога, что ли? - Ни в коем случае!
– скрипнул ножом, разрезая мясо, Саблин.
– Бог всегда был и останется с нами. - Но ведь Ницше толкует о смерти Бога? - Не понимай это буквально. Каждому времени соответствует свой Христос. Умер старый гегелевский Христос. Для грядущего века потребуется молодой, решительный и сильный Господь, способный преодолеть! Способный пройти со смехом по канату над бездной! Именно - со смехом, а не с плаксивой миной! - То есть для нового века нужен Христос - канатный плясун? - Да! Да! Канатный плясун! Ему мы будем молиться всей душой, за ним пойдем к новой жизни, с ним преодолеем себя! - Это сумасшествие, - покачал головой отец Андрей. - Это - здравый смысл!
– Саблин хлопнул ладонью по столу. Посуда зазвенела. Саблина зябко повела плечами: - Господи, как я устала от этих споров. Сережа, хотя бы сегодня можно обойтись без философии? - Русские мужчины летят на философию, как мухи на мед!
– произнесла Румянцева. Все засмеялись. - Александра Владимировна, спойте нам!
– громко попросил Румянцев. - Да, да, да!
– вспомнил Мамут.
– Спойте! Спойте обязательно! - Сашенька, спойте! Саблина сцепила замком тонкие пальцы, потерла ими: - Я, право:сегодня такой:день. - Спой, радость моя, - вытер губы Саблин.
– Павлушка! Неси гитару! Лакей выбежал. - А я тоже научилась на гитаре играть!
– сказала Арина.
– Покойная maman говорила, что есть романсы, которые хороши только под гитару. Потому как рояль - строгий инструмент. - Святая правда!
– улыбался Румянцев. - Две гитары, зазвенев, жалобно заныли:- угрюмо осматривал стол Мамут. Позвольте, а где горчица? - Je vous prie!
– подала Румянцева. Павлушка принес семиструнную гитару. Саблин поставил стул на ковер. Александра Владимировна села, положив ногу на ногу, взяла гитару и, не пробуя струн, сразу заиграла и запела несильным, проникновенным голосом:
Ты помнишь ли тот взгляд красноречивый, Который мне любовь твою открыл? Он в будущем мне был залог счастливый, Он душу мне огнем воспламенил.
В тот светлый миг одной улыбкой смела Надежду поселить в твоей груди: Какую власть я над тобой имела! Я помню всё:Но ты, - ты помнишь ли?
Ты помнишь ли минуты ликованья, Когда для нас так быстро дни неслись? Когда ты ждал в любви моей признанья И верным быть уста твои клялись?
Ты мне внимал, довольный, восхищенный, В очах твоих горел огонь любви. Каких мне жертв не нес ты, упоенный? Я помню все:.Но ты, - ты помнишь ли?
Ты помнишь ли, когда в уединенье Я столько раз с заботою немой Тебя ждала, завидя в отдаленье; Как билась грудь от радости живой?
Ты помнишь ли, как в робости невольной Тебе кольцо я отдала с руки? Как счастьем я твоим была довольна? Я помню все:Но ты, - ты помнишь ли?
Ты помнишь ли, вечерними часами Как в песнях мне страсть выразить умел? Ты помнишь ли ночь, яркую звездами? Ты помнишь ли, как ты в восторге млел?
Я слезы лью, о прошлом грудь тоскует, Но хладен ты и сердцем уж вдали! Тебя тех дней блаженство не чарует, Я помню всё:Но ты, - ты помнишь ли?
Браво!
– вскрикнул Румянцев и все зааплодировали. - Одна радость у меня, один свет невечерний: - Саблин поцеловал жене руку. - Господа, давайте же выпьем за здоровье Александры Владимировны!
– встал Румянцев. - Непременно!
– заворочался, вставая, Мамут. - За вас, дорогая Сашенька!
– вытянула руку с бокалом Румянцева. - Благодарю вас, господа, - подошла к столу Саблина. Муж дал ей бокал. Вдруг зазвенел циллиндрический прибор на камине. Все затихли. - Пора!
– объявил Саблин, встал и подошел к стоящему в углу сундуку. Все замерли. Саблин открыл сундук. Он был полон золотых гвоздей с крестообразными, идеально отполированными шляпками. Саблин достал из сундука восемь молотков. Господа подошли к нему. Саблин раздал им молотки и необходимое колличество гвоздей. Забрав гвозди с молотками, господа загудели в нос и, делая телами волновые движения, чрезвычайно медленно двинулись в свои стороны, к меткам. Первым достиг своей метки на полу Румянцев. Встав на колени он стал вбивать гвозди в пол, гортанно гудя в нос: - NOMO вобью, NOMO вобью, NOMO вобью. Румянцев вбил гвозди:
+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
Мамут достиг своей метки на левой стене, стал вбивать в нее гвозди, гудя: - LOMO вобью, LOMO вобью, LOMO вобью. Мамут вбил гвозди: + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
Саблина достигла своей метки на комоде, стала вбивать в нее гвозди, гудя: - SOMO вобью, SOMO вобью, SOMO вобью. Она вбила гвозди:
+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
Лев Ильич встал на стол, достиг своей метки на потолке, стал вбивать в нее гвозди, гудя: - MOMO вобью, MOMO вобью, MOMO вобью. Он вбил гвозди:
+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
Саблин достиг своей метки на правой стене, стал вбивать в нее гвозди, гудя: - ROMO вобью, ROMO вобью, ROMO вобью. Саблин вбил гвозди:
+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
Румянцева достигла своей метки на диване, стала вбивать в него гвозди, гудя: - HOMO вобью, HOMO вобью, HOMO вобью. Он вбила гвозди:
+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
Отец Андрей достиг своей метки на центральной стене, стал вбивать в нее гвозди, гудя: - КОМО вобью, КОМО вобью, КОМО вобью. Он вбил гвозди:
+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
Арина достигла своей метки на двери и стала вбивать в нее гвозди, гудя: - ZOMO вобью, ZOMO вобью, ZOMO вобью. Арина вбила гвозди:
+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
Закончив процесс вбивания, все положили молотки в пустой сундук. Саблин запер его, спрятал ключ в карман. Затем подошел к камину и снял с циллиндрического прибора медный корпус, обнажив комбинацию из разнообразных, тесно скрепленных линз. Саблин повернул рычаг настройки и линзы сдвинулись, нацелились на метки. Саблин повернулся к гостям и сделал жест рукой в сторону стола: - Прошу садиться, господа. Все снова заняли свои места. Павлушка наполнил бокалы. Лев Ильич встал с бокалом в руке. - Господа, позвольте мне сказать, - заговорил он.
– Александра Владимировна - удивительный человек. Даже такой закоренелый женоненавистник, эгоист и безнадежный скептик, как я, и то не устоял перед очарованем хозяйки Саблино. Шесть:нет:почти уж семь лет тому назад оказался я здесь впервые и: - он опустил глаза, - влюбился сразу. И все эти семь лет я люблю Александру Владимировну. Люблю, как никого боле. И:я не стесняюсь говорить об этом сегодня. Я люблю вас, Александра Владимировна. Втянув голову в костистые плечи, он стоял, вращая узкий бокал в своих больших худых ладонях. Саблина подошла к нему, поднялась на мысках и поцеловала в щеку. - Сашенька, поцелуй его как следует, - произнес Саблин. - Ты разрешаешь?
– она в упор разглядывала смущенное лицо Льва Ильича. - Конечно. - Тогда подержи, - она отдала мужу бокал, обняла Льва Ильича за шею и сильно поцеловала в губы, прижавшись к нему тонким пластичным телом. Пальцы Льва Ильича разжались, его бокал выскользнул, упал на ковер, но не разбился. Лев Ильич сжал талию Саблиной своими непомерно длинными руками, ответно впился ей в губы. Они целовались долго, покачиваясь и шурша одеждой. - Не сдерживай себя, радость моя, - смотрел Саблин, наливающимися кровью глазами. Саблина застонала. Ноги ее дрогнули. Жилистые пальцы Льва Ильича сжали ее ягодицы. - Только здесь, прошу вас, - забормотал Саблин.
– Здесь, здесь: - Нет: - с трудом отняла губы побледневшая Саблина.
– Ни в коем случае: - Здесь, здесь, умоляю, радость моя!
– опустился на колени стремительно багровеющий Саблин. - Нет, ни за что: - Лев Ильич, умоляю! Прошу тебя, Христа ради! Лев Ильич обнял Саблину. - Здесь ребенок, вы с ума сошли! - Мы все дети, Александра Владимировна, - улыбнулся Мамут. - Умоляю, умоляю!
– всхлипывал Саблин. - Ни за что: - Сашенька, как вы очаровательны! Как я вам завидую!
– восторженно приподнялась Румянцева. - Умоляю, умоляю тебя: - Саблин пополз к ней на коленях. - Ах, оставьте!
– попытала вырваться Саблина, но Лев Ильич держал ее. - В нежности нет греха, - теребил бороду отец Андрей. Саблин схватил жену за ноги, стал задирать ей платье. Лев Ильич сжимал ее стан, припав губами к шее. Обнажились стройные ноги без чулок, сверкнули кружева нательной рубашки, Саблин вцепился в белые панталоны, потянул. - Не-е-е-т!!!
– закричала Саблина не своим голосом, запрокинув голову. Саблин окаменел. Оттолкнув лицо Льва Ильича, она выбежала из столовой. Саблин остался сидеть на ковре. - Ступай за ней, - хрипло сказал он Льву Ильичу. Тот нелепо стоял - краснолицый, с разведенными клешнями рук. - Ступай за ней!!
– выкрикнул Саблин так, что дрогнунули подвески хрустальной люстры. Лев Ильич, как сомнабула, удалился. Саблин прижал ладони к лицу и тяжко, с дрожью выдохнул. - Сергей Аркадьевич, пожалейте себя, - нарушил тишину Мамут. Саблин достал платок и медленно вытер вспотевшее лицо. - Как она хороша, - стояла, качая головой Румянцева.
– Как она маниакально хороша! - Шампаского, - вполголоса произнес Саблин, разглядывая узор на ковре.
Лев Ильич поднялся наверх по лестнице, тронул дверь спальни Саблиных. Дверь оказалась запертой. - Саша, - глухо произнес он. - Оставь меня, - послышалось за дверью. - Саша. - Уйди, ради Христа. - Саша. - Что тебе нужно от меня? - Саша. Она открыла дверь. Лев Ильич схватил её за бедра, поднял и понес к кровати. - Тебе нравится кривляться? Нравится потворствовать ему, нравится? забормотала она.
– Идти на поводу у этого:этого:Боже! Неужели тебе нравится все это? Вся эта:эта:низкая двусмысленность? Весь этот глупый, пошлый театр? Бросив ее на абрикосовый шелк покрывала, Лев Ильич сдирал с нее узкое, кофейного тона платье. - Он потакает своей мужицкой природе:он:он ведь мужик в третьем:нет:во втором поколении:он сморкается в землю до сих пор:но ты, ты! Ты умный, честный, сложно устроенный человек:ты:ты же прекрасно понимаешь всю двусмысленность моего:ах, не рви так!:всю, всю нелепость:Боже:за что мне все это? Покончив с платьем, Лев Ильич задрал её кружевную рубашку и, стоя на коленях, прыгающими руками стал расстегивать брюки. - Если мы:если мы всё, всё уже знаем:если готовы на всё: знаем, что любим друг друга:и: что нет другого пути:что: наши звезды сияют друг другу, бормотала она, глядя на лепной венец потолка, - если мы встретились:пусть ужасно и нелепо, пусть даже глупо:как и всё, что случается вдруг:то давай хотя бы дорожить этой тонкой нитью:этим слабым лучом:давай беречь всё это хрупкое и дорогое:давай постараемся:ааа! Мускулистый, длинный и неровный член Льва Ильича вошел в неё.