Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без
Шрифт:
И все же Пушкин любил жену, очень любил. Причем именно не испорченную светом Наташу Гончарову, «чистейшей прелести чистейший образец». Тем тяжелее было от каждой измены, мысленной ли или даже физической. Он перестал таскаться в заведение Софьи Астафьевны к ее барышням, но увлекаться барышнями в свете не перестал. А когда человек чувствует свою вину перед другим, совершенно невольно возникает желание себе в оправдание найти и у него недостатки. Но, находя, снова понимает, что это нечестно, снова приходится перед собой оправдываться, образуется замкнутый круг…
Легко любить чистейший образец, но как же трудно с таковым жить! Особенно если сам образцом поведения не являешься.
Не легче было и Наталье Николаевне. Пушкин – гений, это ей внушали ежедневно со всех сторон. Она любила стихи мужа, но только не те, которыми восхищался свет, Наташе больше нравились его сказки, нравилась поэтическая певучесть «Царя Салтана», «Руслана и Людмилы»… Может, совершенно интуитивно она тянулась именно к той пушкинской поэзии, которой он привлек когда-то, которая писалась, когда они были так счастливы?
А он уже стал писать иначе, работал над «Историей Пугачевского бунта», писал прозу, да и стихи стали иными, совсем иными…
Ему бы почитать свои произведения ей наедине, глядя в глаза, чтоб только для нее, но Пушкин с самого начала это делал перед другими. Сначала читал Россет, потом в салонах, а если и при ней, то все равно не ей. Наташу это обижало, даже раздражало.
Однажды, когда принялся читать при ней, но снова не ей, словно жены и не было рядом, даже огрызнулась:
– Надоел ты, Пушкин, со своими стихами!
Он смутился, развел руками:
– Моя женка моих стихов не любит и не читает.
С тех пор пошло: Поэтша стихов Пушкина не знает совершенно! Что с нее взять, пустышка и провинциалка.
Жизнь в Петербурге веселая, Пушкины очень часто выезжали, в театре своя ложа, бесконечные балы, рауты, маскарады, музыкальные вечера, Пушкин стал членом Английского клуба и частенько пропадал там… Весело, шумно, приезжали поздно, ложились тем более, вставали тоже к полудню… К этому добавлялись семейные праздники: то чей-то день рожденья, то именины…
Как бы поздно ни приехали, Наталья Николаевна бежала в детскую – посмотреть на своего ангелочка. Машу не будили, но, только поцеловав дочь в пухлую, вкусно пахнущую щечку, Наталья Николаевна могла отправиться спать.
Пушкин еще уходил в кабинет, вроде поработать. Сидел, о чем-то размышлял, пытался писать, но мысли о только что прошедшем веселом вечере, особенно если побывали в хорошей компании у Карамзиных или Виельгорских или вернулись с шумного бала, легко уносились обратно, и серьезной работы категорически не получалось.
Он просто не мог писать, ежедневно выезжая в свет. Но не выезжать тоже не мог: приглашали, хотелось показать свою красавицу жену, снова и снова убедиться, что краше ее никого, что все восхищены, что она имеет непременный успех…
А Наташа снова в тяжести, теперь роды ожидались в середине лета. Едва успели прорезаться зубки у маленькой Маши, как снова нужно готовить пеленки и вышивать распашонки… Но она счастлива, как же можно не радоваться детям, тяжело только, если болеют. Пока у Машки резались зубы, Пушкин тоже извелся, он бестолково суетился, не зная, как успокоить, чем помочь малышке. Это был редкий момент, когда Наташа оказывалась словно старше, мудрее, опытнее мужа. Александр дивился:
– Откуда ты знаешь, как ее в руки брать? Страшно же.
– Не знаю, беру и все. И напеваю тоже, как получается.
Пока жена рожала, Пушкин маялся не меньше ее, слушать, как страдает любимая женщина, было невыносимо, он даже поклялся, что в следующий раз попросту удерет заранее.
Но не удрал, мало того, даже запланировав после родов отправить Наташу с детьми в Полотняный Завод, а самому уехать в Нижний, ничего этого не сделал. Она снова тяжело ходила и трудно рожала, он снова маялся, а потом едва не кричал от восторга: сын! И назвали Сашкой! «Рыжий Сашка», как звал его отец, был любимцем Пушкина.
Двое детей и красавица жена, что еще нужно для счастья?
Поэту – творчество.
Они снимали дачу на Черной речке, дорогую, совершенно им не по карману, но Пушкин был настолько уверен в своих будущих успехах, что денег не считал. Скоро, очень скоро наступит время, когда они будут ломать голову, где эти самые деньги взять, но тогда не думали. А писать все равно надо…
Его родители Сергей Львович и Надежда Осиповна, едва дождавшись родов и полюбовавшись на внука, уехали в Михайловское.
Пушкин пришел к жене, сидевшей с рукоделием на террасе:
– Наташа, я все же решил ехать… Надобно собирать материал для «Истории Пугачева». Справишься ли одна с детьми?
Конечно, она испугалась. Одна с малышами…. Ни его родителей, ни ее родных рядом. Тетка на даче в Царском Селе… А Машке второй год, и Сашка совсем кроха. Глянула испуганно и тут же кивнула:
– Справлюсь. Езжай.
– Храбрая моя женка… А ревновать будешь?
– Буду.
– Не ревнуй, я только тебя люблю. Как вспомню тебя с малышами, так и не стану ни за кем волочиться.
Говорил, словно самого себя убеждал.
Он снова провел часть осени в дорогом сердцу Болдине, снова много и счастливо писал. Конечно, эта Болдинская осень той первой не чета, но все равно Пушкин отдыхал душой от светской суеты и скучал по жене и детям.
В письмах летели бесконечные вопросы: как сама, как дети, здоровы ли, как зубки у Машки, что Сашка?
Она взрослела и умнела, а он этого не замечал, смотрел на нее, как на маленькую девочку, и других приучал к такому же взгляду.