Натиск на Закат
Шрифт:
— Немцы переименовали.
— Как они посмели!
— Это ж их земли, немецкие. Всё, что коричневым цветом показано, — всё это Германия.
— Где же княжество словен. Где Вендланд?
— Слушай же, что мне было поведано, — капитан шёпотом вещал шевалье о «тайном» знании, которое всего-то навсего включало сведения, сказанные ему давным-давно отцом братьев Вилковых, любителем истории и тайным язычником: — Ныне 1066 год от рождества Христова. Через сто лет, ежели ничего не предпринять, саксы и даны захватят земли абодритов и лютичей. Вырежут народ. Обрюхатят и онемечат тех немногих, кто сможет схорониться и выжить. Разорят и сожгут храмы на острове Буяне. А вина во многом — на князьях словенских. Кое-кто из них принял христианскую веру, да не
По выраженью лица шевалье, уткнувшегося взором в карту, трудно было понять, постиг ли он смысл сказанных слов. Капитан уже неоднократно замечал, что шевалье Иван иногда мгновенно воспринимал смысл речей залётных чужаков, а иногда не улавливал того, что они ему вещали. А потому, помедлив, гвардии капитан добавил:
— Тебя как христианина, вряд ли волнует чёрная судьба твоего народа?!
— Волнует! Но твоя карта врёт! Не верю твоим сказкам.
Шевалье с пренебрежением бросил атлас капитану, встал и направился к камину. Тихо звякнула его кольчуга, когда он шуровал длинными щипцами в камине. Выпрямился, бросил щипцы. А затем три раза ударил в колокол — и по его сигналу в зал ввалился кто-то из слуг. Из словен, потому как хозяин наказал ему по-словенски:
— Найди гостя Болеслава, что намедни воротился, и тащи его сюда.
Картинно подбоченившись, рыцарь уставился на гобелен и заговорил, но не с капитаном, не с богом, а с предком:
— Нет у вас забот в ирии, и ты, буй тур Никлот, смотришь на нас, сына и внука твоего, безучастно. Жизнь меня, ререга, несла чрез поля широкие, чрез моря глубокие. Не хотел быть белой вороной, а летал как ререг, подобно Годеславу, Изяславу и другим князьям-христианам. От волхвов отвернулся. У смертного одра жены увещевал меня епископ, призвал бить неверных, сказывал, что христиане — братья. Розмыслы мои давно смущают душу. Кругом зрю одну лишь лжу. Дай, отче, знак! Кому мне кланяться земно? Быть ли мне в римской вере иль очистить душу да принести жертву Перуну?
В наступившем минутном молчании каждый думал о своём. О сокровенном.
Из глубокого омута памяти капитана Белова всплыли образы отца и его задушевного друга Вилкова Володимира. Слово «ререг», что слетело с уст шевалье Ивана, казалось бы совершенно забытое слово, Вилков старший упоминал в присказке к сказке о закатных землях и разъяснял, что хоробрые словене называли себя ререгами иль рерьками, то бишь, соколами. А сказка, что он рассказывал детворе, была о Финисте-ясном соколе… Сладкие воспоминания были резко прерваны вопросом шевалье, взиравшего на капитана с недобрым прищуром глаз:
— Что вы за люди? Вчера молились, сегодня убиваете и клянёте христиан?
— Наш Сергий верит в Христа; я, хоть и крещённый, не верю в сказки о Христе. Но знаю: римские католики горят желанием подмять под себя всех славян. Они нам были, есть и всегда будут врагами.
В диалог встрял рядовой Геруа, на устах которого заиграла-таки блаженная улыбка:
— Я в церковь не хожу и попов ненавижу: они сами грешники, так что обхожусь без их наставлений. Живу по принципу: на бога надейся, а сам не плошай. Был в школе у меня в приятелях один жид. Зная, что я не из русских, он таки заявил мне, что жиды — самый великий народ. Они, мол, дали миру христианскую веру, и они совершили Октябрьскую революцию, а русские, как были быдлом, так и остались. Пришлось мне, однако, побить его. Если не по рождению, так по призванию и по документам я русский человек. Должен сказать, что тот Изя был и старше и посильнее меня, так что тогда, как сказал мне мой дед, я совершил первый героический подвиг.
Услышав оценку деда бывалого солдата, капитан улыбнулся, а шевалье Иван потребовал повторить сказанное и, конечно же, в переводе на язык франков. Характерно наморщилось чело бывалого солдата, и его командиру стало ясно, что рядовой Геруа размышляет о трудностях или внезапно возникших препятствиях в вопросах перевода; ну'с, например, не знает он, как объяснить рыцарю слова «герой» и «героический» так, чтобы они поразили воображение шевалье Ивана; ведь капитан настроен иронически ко всякой героике и даже как-то предупреждал о том рядового Героя, ныне прозванного бравым солдатом.
Не успел Геруа пересказать быль из своего прошлого: скрипнула дверь — и слуга впустил молодца с пригожим лицом. Тот мгновенно привлёк к себе внимание хозяина и разведчиков. Геруа вздохнул с облегчением: не придётся изыскивать в памяти слова из родного, но подзабытого языка.
По привычке, въевшейся за годы службы в разведке, его командир составил словесное описание молодца: лицо без особых примет, улыбчивое, обаятельное и потому располагающее к нему людей; цвет волос русый, стрижен под горшок, с усами и небольшой бородой; одежда скромная, неприметная и чистая; рубаха льняная, штаны заправлены в сапожки; а сапоги-то щегольские, из тонкой кожи; взгляд смелый, без подобострастия; короче — хороший парень, из купцов.
Парень тот хороший общался с хозяином исключительно на местной фене, причём по инициативе шевалье Ивана. Иногда они поглядывали в сторону капитана и рядового. В основном, говорил купец. Шевалье покачивал головой, а мимика — то удивление, то гнев, то сострадание — выдавала его отношение к речам гостя. Долго беседовали. Наконец, шевалье и купец встали и направились к выходу. Проходя мимо капитана, шевалье глухо произнёс:
— Вернусь. Карту принесу.
И пяти минут не прошло, как он вернулся с каким-то небольшим свёртком. Вслед за ним в зал вбежала четвёрка парней с верёвками, и, ни слова ни говоря, они набросились на капитана и рядового с очевидным намерением связать гвардейцев. «Ребята, да вы же моих уроков самбо не проходили» — только эта фраза и мелькнула в голове командира роты разведчиков, а после этих слов замелькали не мысли, а отточенные движения и удары капитана. В мгновение ока уложив двоих неприятелей, он бросил взгляд на рядового, но тому помощь не потребовалась. Бравый солдат на отлично справился с задачей. Веревки, что принесли вои, пригодились: капитан и рядовой молниеносно связали противников.
— И что это значит? — задал командир вопрос шевалье Ивану.
Раздосадованный шевалье смотрел угрюмо.
— Ждём объяснений. С какой стати ты велел повязать нас? Мы спасли тебя от людей шерифа. Какая муха тебя укусила?
— Вы страшные находники! — воскликнул шевалье. — Вы убили моих людей?
Связанные ратники лежали, не подавая ни жалоб, ни стонов. «Вроде бы не хлипкие ребята, но росточком маловаты и костью мелковаты, причём все вояки здесь таковы, исключая шевалье. Видели — отметили. Вероятно, одной овсянкой питаются» — всю эту цепочку соображений, мелькнувших в голове «сира капитана», шевалье, конечно, не смог прочитать. Слава Богу за то, что Он не наделил людей способностями к телепатии! Впрочем, эти соображения отразились в кривой ухмылке Белова. Шевалье молчал. Молчал и капитан.
Взглянув на бравого солдата, командир гвардейцев одобрительно кивнул ему и мгновенно сочинил трафаретный текст, который надлежало зачитать вечером перед строем разведчиков: «Противодействие рядового Геруа, самбиста, не имеющего спортивных регалий, но чётко применившего некоторые приёмы в условиях, приближённых к боевым, успешно подавило действия ратников в башне шевалье. Аккуратно и до разумного предела. Уложил вояк в пыль… Ладно, остальное вечером на построении придумаю и скажу».
Капитан не спешил отвечать Ивану Никлотовичу, поскольку удивился странному отсутствию логики в мышлении шевалье. Скорее всего, шевалье просто придуривался, тянул время и желал подыскать какое-нибудь далёкое от истины объяснение своему поведению. «Да, ради бога, пусть подыскивает! Раньше или позже, но вытряхнем из него правдивые показания» — с таким намерением, выдержав паузу, гвардии капитан соизволил ответить: