Natura bestiarum.
Шрифт:
— Вы его ранили?.. — проронила Амалия Хагнер испуганно, и Курт нахмурился:
— Что тебя беспокоит?
— Да то, — снова влез крестьянин, — что раненый зверь еще опасней. Еще страшней. Бог ведает, что взбредет ему в голову.
— Такие раны будут затягиваться до самого утра, — отмахнулся Ван Аллен. — К утру он будет как новенький, однако с наступлением рассвета обернется человеком, и на его месте нападать на запертый дом с вооруженными людьми я бы не стал. Полагаю, и он не станет.
Глава 4
Рассвет
Внизу, когда Курт с помощником вышли из комнаты, тишины не было — голос Ван Аллена звучал на весь трапезный зал, отдаваясь от стен и низкого потолка, звучал зло и ожесточенно; отвечали ему два голоса — один такой же озлобленный, другой — тихий и смущенный. Судя по всему, Амалия Хагнер и самостоятельный Максимилиан с раннего утра успели сотворить нечто, вызвавшее праведный гнев охотника, и майстер инквизитор с помощником появились в самый разгар учиненной им воспитательной лекции.
— Сказано было ясным и простым человеческим языком! — подтвердил их подозрения Ван Аллен, когда они приблизились. — Или я не тот диалект подобрал?
— Мы все уяснили, — смиренно кивнула Амалия, — не надо. Больше не будем.
— Не будете — чего? — уточнил Бруно, и охотник, не оборачиваясь, махнул рукой в сторону двери:
— Утром встал — внутри перед дверью настоящий сугроб и мокрые следы. И эти тут, все в снегу. Выходили, понятное дело, по нужде. Я не против, возбранить человеку отправляться я не могу — пробку не вставишь; но сказано же было вчера, сказано и повторено: ни шагу на улицу поодиночке!
— Нас было двое, — выговорил Максимилиан, выговорил отчетливо и чеканно, явно произнося эти слова уже не в первый раз; тот фыркнул:
— Их было двое, слышали?.. Зондергруппа из двух великих бойцов, гроза вервольфов!
— Не смейте кричать на меня, — все так же размеренно произнес парнишка. — Вы указали нам на нашу оплошность, мы восприняли ваши слова. Впредь, когда мне потребуется выйти, позову вас с собой. Надеюсь, вы не станете возражать, если ваши распоряжения я припомню вам среди ночи?
— Хохмач, да? — недобро усмехнулся Ван Аллен. — Среди ночи наружу вовсе носа не казать! Даже из окна не выглядывать! Повторяю это для тебя лично, коли уж твоя матушка страдает глухотой или слабоумием!..
— Полегче, — предостерегающе прервал его Бруно; охотник поморщился:
— Господи, только без этого. Я не намереваюсь ни на кого давить, если кому-то неймется отправиться на тот свет прежде времени — это их дело, но я как человек в своем уме отказываюсь это понимать… Все, — обессиленно отмахнулся он, отвернувшись от насупленного Хагнера. — Я рано встал, поздно лег и хочу есть. И Импала в своей кладовке наверняка уже околевает с голоду. Где наш любезный хозяин? Еще дрыхнет?
— Вышел за дровами, — тихо отозвалась Амалия, и Ван Аллен
— Это просто невероятно, — пробормотал он со злостью; Курт вздохнул.
— Судя по всему, прежде ты ловил ликантропов лишь по лесам? Добро пожаловать в работу с населением. Все ее прелести… Бруно, пройдись по комнатам. Спят или нет — всех вниз. Общий сбор. Будут выделываться — волочи за шкирку. Судя по всему, вчерашнюю познавательную лекцию о безопасности надлежит повторить, ибо с первого раза усваивать материал здесь, как я вижу, не способен никто.
— Пойду сыщу этого дровосека, — бросил охотник раздраженно, разворачиваясь к двери. — Надеюсь, в данный момент он молится о том, чтобы я не вышел из себя.
— Простите, — несмело заговорила Амалия, когда дверь за ним закрылась. — Мы не думали, что все настолько серьезно. Ведь сейчас день, а он сказал, что днем безопасно.
— Мам, прекрати оправдываться.
— В самом деле, — согласился Курт серьезно. — За что оправдываться? Ян прав. Рисковали вы лишь собственной жизнью, обед изображали лишь из себя самих. Если какие-то чудаки обеспокоены вашей безопасностью, это их дело — что с них возьмешь, с чудаков; верно, Максимилиан?
— Макс, — поправил мальчишка, скрывая внезапное смущение. — Максимилиан — это имя для императора или монаха… Послушайте, майстер инквизитор…
— Гессе.
— Майстер Гессе, — кивнул тот. — Я не хотел вас оскорбить. Не хотел обидеть этого человека или показать, что мы не ценим вашу заботу о наших жизнях. Просто, если на меня, не слушая оправданий, бросаются с обвинениями…
— Понимаю.
— Ведь, в самом деле, ночью этот Ван Аллен сказал, что с наступлением рассвета опасаться нечего, и мы решили…
— Тебе его слова передала твоя мама, — возразил Курт, не дослушав, — однако она неверно поняла сказанное. Опасаться надо круглосуточно. Убитые лошади — лишь начало, и начало весьма неприятное… Кстати, о лошадях, — с нехорошим предчувствием спохватился он. — Вольфа вы, часом, не видели?
— Вышел за водой, — тихо отозвалась Амалия, и он тяжело выдохнул:
— Ясно. Собственно, я мог и не спрашивать… Я найду его, а вы, будьте уж так любезны, сидите здесь и не суйтесь наружу.
О том, что наружу пришлось сунуться ему самому, Курт пожалел, едва лишь шагнув за порог — ветер пронзил насквозь тотчас, ослепив снегом и стиснув холодом со всех сторон. Перед дверью скопился рыхлый высокий сугроб, в котором едва виднелись следы прошедших до него людей, уже исчезающие под ударами метели, и вперед приходилось идти, утопая в снегу по колени. Вольфа в его тяжелой шубе он увидел в нескольких шагах от двери с двумя огромными ведрами, набитыми снегом; ухватив парня за рукав, Курт втащил его внутрь, бормоча сквозь мигом оледеневшие губы нелестные сентенции. Косясь на притихшую Амалию с сыном, тот выслушал порицания хмуро и недовольно, дыша на побелевшие руки, и, пробубнив нечто невнятное, унес наполненные снегом ведра на кухню.