Натюрморт на ночном столике
Шрифт:
Лезвием Гюльзун отскребала от кафеля брызги краски и оставила свое орудие на подоконнике, чтобы потом не искать, если еще понадобится. И тут же — я рот открыть не успела — Райнхард обвинил меня в том, что в его офисе на видном месте валяется без присмотра холодное оружие: это я не слежу за порядком в офисе, я виновата. Ну конечно, а то кто ж еще?!
— У нее совсем крышу снесло! — переживал муж. — В таком состоянии она и меня могла б искромсать на куски!
Я отрицательно покачала головой.
— Нет, не думаю, вряд ли такое могло случиться. Куда увезли Имке?
Порезы на запястьях оказались неглубокими, но ее пришлось отправить к хирургу, а потом в психиатрическую клинику. Так положено после попытки
— Это был какой-то кошмар! — проскулил Райнхард напоследок, напрашиваясь на сочувствие.
Но от меня сочувствия ждать не приходилось. Мне вспомнился мой первый парень Герд Трибхабер. Была у нас с ним однажды такая же история. Я в нее вляпалась, потому что слыла нахальной, разбитной девицей без комплексов, которую и в постель тащить не надо, сама пойдет. А Герду хватило глупости и эгоизма именно этого от меня потребовать. И хотя мы уже некоторое время встречались, такой поворот оказался роковым.
Люблю я все-таки разглядывать картины, которые каким-то таинственным образом связаны с моей жизнью. Полотно Георга Флегеля [12] «Снедь, заготовленная для трапезы» — это просто иллюстрация к списку продуктов, который составила хозяйка, чтобы приготовить обед. Чего только не настряпаешь из такой снеди! На переднем плане на оловянном блюде красуется солидная голова карпа, а рядом как огонек светится ярко-красный вареный рак. По тем временам — редкостные деликатесы, можно закатить пир горой даже в Пост. Уже откушенная зачерствевшая краюха хлеба еще напоминает о некотором воздержании, как и яичница на сковороде, — кажется, обычная, повседневная еда в этом доме довольно скромна. А в центре, наоборот, блещет во всей красе кусок мяса, символ изобилия и чревоугодия. Видно, здесь готовятся к настоящему празднику: это же телячья ляжка, бело-розовая такая, еще сырая, хвостик еще не отрезали. Вокруг смачного куска на том же глиняном блюде разложены изысканные фрукты: виноград, апельсины, лимоны, дыня — и овощи местного происхождения: лук и редька.
12
Георг Флегель (1566–1638) — немецкий живописец, один из первых немецких мастеров натюрморта.
Слева — кувшин с водой, справа — бокал вина. Мне тоже кажется, что жизнь наполовину состоит из скудости и нужды, наполовину — из удовольствия и наслаждения. Но обжорство — грех, придется расплачиваться: вот уже синица поклевывает дыню, муха откладывает яйца на свежее мясо, вот подбирается жук-олень, преодолевая лежащий на столе хлебный ножик, другой жучок мостится поближе к рыбной тарелке. А зачем, интересно, на заднем плане корзинка с улитками?
Чудной она зверь, эта улитка, необычный. В тяжкие минуты и я себя чувствую улиткой, и я тоже прячу свои рожки и ищу укрытия. Вот бы мне такой домик, чтобы залезть туда совсем, целиком, уйти от всех и сидеть там. Улитка прячется, скрывается, уходит в свое убежище, а жадные люди находят ее и поедают. Мне часто попадаются удивительные пустые улиткины домики в саду, и я не могу не забрать их с собой домой, аккуратно промыть и выставить на дубовом подоконнике. Природа — художник более талантливый, чем любой из людей. Она с легкостью создает шедевры, которые недоступны человеку: птичьи гнезда, паутина, раковины. Райнхарду никогда не удалось бы построить такой потрясающий дом, такое необыкновенное жилище, как госпоже Улитке.
Люблю, глядя на натюрморты, выдумывать всякие интересные вкусные меню, целые обеды из нескольких блюд. Улитки в чесночном соусе на закуску, они пробуждают аппетит, рыбный суп с кусочками краба на первое, а к нему — немного белого вина. Наконец грандиозное жаркое со специями, с хрустящей
Да, хорошая я мать, ничего не скажешь! Мои бедные дети едят пиццу и макароны, а в мыслях я для кого-то закатываю пиры, как на королевской свадьбе.
Не получалось у меня пожалеть Райнхарда после всего, что он натворил, и я лишь злорадно ухмыльнулась. Он же, в свою очередь, все никак не мог понять, какую боль мне причинил, думал, что я его по-прежнему ревную и потому злюсь. А у меня не укладывалось в голове, как мой муж, отец моих детей, с которым я уже долго живу вместе, которого, как мне, по крайней мере, казалось, я люблю и хорошо знаю, воспользовался безумием бедной девочки. Что мне теперь делать? Позвонить подругам? Может, Эллен, в конце концов, может, даже маме? Нет, не буду! Что ж теперь? Мой муж запал на наивную молоденькую дурочку-мечтательницу, значит, брак наш, по всей вероятности, вот-вот развалится.
Мы с Райнхардом почти перестали разговаривать друг с другом, и только перед детьми еще дружно притворялись, даже не договариваясь специально. На некоторое время мы перестали обедать все вместе. Я по-прежнему вела хозяйство, но, убирая кровать, оставляла его половину незастеленной, перестала на его долю выжимать апельсиновый сок по утрам — только для детей, а его нижнее белье запихивала в стиральную машину вместе с полотенцами и с прочей одеждой, которая безбожно линяла. И никакой бумажной работы, его канцелярию я возненавидела больше всего.
Все свободное время я рисовала наш портрет. Скоро на стекле появились Мальте, Йост и Лара. Изображения были готовы, но личики у всех троих оказались, к сожалению, печальными. Детишки у меня сидели на зеленой травке, сразу за ними по моему замыслу должны были восседать в плетеных креслах мои бабушки и дедушки. В третьем ряду я собиралась поместить себя с Эллен и нашего отца с его обеими женами. С удивлением я поймала себя на том, что, вопреки изначальному плану, забыла не только своих свекров, но и самого Райнхарда.
Ко мне заехала Сильвия, и я готова была с ней поделиться. Кому уж, как не ей, лучше других знать, что такое неверный муж. Но не вышло: подруга сама приехала поплакать мне в жилетку, пожаловаться на дочек: Коринна и Нора решили стать веганками.
— Кем? Это что, секта? — удивилась я.
Против вегетарианцев Сильвия, как большая любительница лошадей, ничего не имела, но веганцы! Они же совсем сумасшедшие: кожаную обувь не носят, хлопчатую ткань не признают, никаких яиц, молока, меда — природа якобы все это не поставляет людям по доброй воле.
— Седло свое новое потрясающее найти не могу, — ныла Сильвия, — наверняка они его стащили и кому-нибудь сплавили!
Да, у девчонок переходный возраст, вот и чудят.
— Ты их покорми недельку одной овсянкой, картошкой в мундире и сырыми овощами, сама увидишь — долго не продержатся: кушать захотят, дурить перестанут, — утешала я подругу.
Сильвия корила себя за то, что не занималась своими детьми. Она их, конечно, забросила, она лошадей любила больше, чем дочерей! А дочерям впору было есть овес, чтобы мамочка на них наконец обратила внимание. В итоге Сильвия вынула из пакета два свитера для Лары — Коринне они стали малы — и обещала скоро еще один из ягнячьей шерсти со своего плеча. Я забеспокоилась: придется теперь, вместо шерстяной, покупать акриловую куртку.