Научи меня дышать
Шрифт:
— Я не знаю, что тебе сказать, — честно признаюсь. — Больше не хочу делать вид, что ничего не происходит и что я все еще часть этой семьи.
Мама резко вскидывает голову и в ее глазах скапливается боль от сказанных мной слов.
— Богдан, конечно же ты часть семьи.
— Так ли это?
Еще в тот вечер я почувствовал себя чужим среди родных.
— Твой отец слишком упрям, чтобы понять, что у тебя есть собственные мечты и желания.
— А ты?
Она хмурится и съеживается под моим пристальным взглядом.
— Я понимаю, почему
— Я никогда не отказывалась, — ее голос подскакивает от волнения. — Это сложно.
— Так попробуй объяснить. Хоть раз будь честна со мной.
Мама рассеянно кивает и берет мои ладони в свои. Она ласково проводит пальцами по татуировкам на запястье и едва заметно улыбается.
— Я помню, когда ты набил первую татуировку, отец чуть с ума не сошел. Помню, как ты гордо задрал рукав рубашки и протянул руку, чтобы показать свое творение. Вика тогда заявила, что никогда в жизни не станет портить свою кожу и вы снова начали спорить. В нашем доме никогда не было тишины.
Мама проводит пальцем по завиткам рисунка.
Мне было пятнадцать, когда я впервые так рьяно захотел бросить вызов отцу. Это было за два месяца до моего отъезда в Америку. Никто не соглашался бить татуировку несовершеннолетнему, но пара лишних тысяч сверху помогли убедить мастера. В отличие от сестры у меня всегда были сбережения. Она получилась корявой и со временем рисунок исказился, но я ничего не стал исправлять. Эта работа является напоминанием, что я не имею права отказываться от своих желаний.
Она стоила мне домашнего наказания, лишения камеры и всех карманных денег, но мне было плевать. В тот день я чувствовал себя по истине счастливым.
— Ты промолчала, — напоминаю я.
— Я знала, как для тебя это важно, — она пожимает плечами. — Пусть я не совсем понимаю зачем наносить на свое тело подобные рисунки, но твой взгляд значил для меня гораздо больше.
Между нами повисает короткое молчание.
— На протяжении долгих лет, я видела, как ты упорно работал, достигал вершин, падал, поднимался. Как безумно тяжело тебе было. Но ты никогда не просил помощи, — она протягивает руку и касается моей щеки. — Даже когда вы потеряли ребенка, ты не показывал свои эмоции, хотя я видела насколько больно тебе было.
Я хмурюсь и отвожу взгляд. Мама пыталась со мной поговорить. Она приехала и пробыла в Нью-Йорке около недели, ожидая, что я пойду ей на встречу, но максимум, на что я был способен — сказать, что все в порядке и вновь закрыться в студии. Я не хотел слушать глупые слова сожаления об утрате. Какой в этом смысл? Мы ее потерли. Оставалось пережить эту чертову боль и принять тот факт, что ее с нами никогда не будет. Мама молча смотрела, как я разбирал детскую и складывал по сумкам розовые ползунки и пеленки. Как все отнес в приют, а потом напился до такой степени, что отключился в прихожей ее номера. Как на следующий день, отправился на работу, беззаботно стряхнув утрату со своих плеч, хотя с каждой секундой она разрывала меня на части.
Я делал вид, что все в прошлом, но на самом деле все еще не смирился с этой потерей.
Мама опускает руку и разглаживает край платья.
— Твой отец никогда не признается, но ему тебя очень не хватает. Он читает каждую заметку о тебе, слушает рассказы Вики, стоит ей вернуться из Нью-Йорка и нервничает, когда нам удается поговорить по телефону.
— Мне кажется, мы с тобой говорим о разных людях.
Даже в последнюю нашу встречу, отец предельно ясно выразился насчет моей работы.
— Нам всем не легко дается признание собственных ошибок, а таким гордецам как вы оба это сделать практически невозможно. Вы с отцом очень похожи, хоть ты и не хочешь этого признавать.
Видимо мама замечает мой недоуменный взгляд, потому что качает головой.
— Вот видишь, даже сейчас ты противишься этому. Да, он хочет, чтобы ты продолжил его дело, но это только из-за желания, чтобы ты был рядом с ним. Когда я узнала, что беременна вами, то я в жизни не видела более счастливой улыбки, чем у вашего отца. Богдан, он все сделает ради семьи, только дай ему шанс.
— Думаю для этого слишком поздно.
Если я слишком горд по отношению к отцу, то он сам виноват в этом. Это он раз за разом захлопывал передо мной дверь, и я больше не собираюсь в нее стучаться. И гордость — единственное, что у меня осталось, чтобы не упасть.
Она поджимает губы.
— Я не права, что так себя веду: вечно пытаюсь починить то, что сломано, но я не могу отказаться возможности вновь соединить нашу семью. Мне очень жаль, что меня не оказалось рядом в нужный момент и мне ничем не искупить вину перед тобой за годы, которые превратились в пропасть, но я сделаю все, чтобы сократить расстояние между нами.
Я лишь киваю.
Мама обводит взглядом гостиную и на ее губах появляется улыбка, когда она видит гитару Миры, стоящую в углу.
— Ты счастлив с этой девушкой? — робко спрашивает она.
— Да, — без раздумий отвечаю я. — Правда временами Мира делает меня сумасшедшим.
— Значит это и есть настоящие чувства. — она похлопывает меня по колену. — Когда ты познакомишь нас?
— Вот так сходу? Мам, а как же тысяча вопросов перед этим?
— Зачем они мне нужны, если я вижу, что ты счастлив и сходишь с ума. Я уже хочу познакомиться с этой девушкой.
— Я пока что не думал об этом. Возможно, после того как вернемся из Нью-Йорка.
Хотя Мира так мне и не сказала, полетит ли она со мной.
— Ты улетаешь? — ее взгляд впивается в меня. — Я думала, раз у вас все серьезно, то ты останешься дома.
— Я не могу бросить Майка, к тому же у меня все еще есть обязательства. Может Мира согласится пожить некоторое время в Америке, — я пожимаю плечами.
Мама смотрит на меня таким странным взглядом, что я не могу разобрать его. Но в груди появляется чувство, которое я испытывал в детстве, когда совершал ошибку и мама всегда давала мне время чтобы ее исправить.