Научите меня стрелять

Яковлева Анна

Шалва подливал мне соус и коньяк до тех пор, пока я не заснула, сидя на стуле. Тогда он перекинул меня через плечо и, что-то напевая на родном языке, отнес в спальню. В сознании перемешались его мягкий низкий голос, запах свежескошенной травы и колючие усы.

Когда я проснулась, рядом был Егоров.

Он храпел, как обычно, с присвистом. Увидев, что я открыла глаза, Бильбо вильнул хвостом и запрыгнул на постель. Я зашипела на него, Егоров пошевелился и прижался ко мне своим мускулистым

телом. Это было счастье.

– Паш, – позвала я его, – как дела?

– Как сажа бела. Ты куда труп подевала?

– Не поняла. – Я повернулась, заглядывая ему в лицо. – Это что, такая шутка?

– Ничего подобного. Трупа в домике мы не обнаружили. Есть следы крови, но трупа нет.

– А куда он мог деться?

Я окончательно проснулась, села и уставилась на Пашку.

– Наверное, ты его не убила, а ранила.

– Или его кто-то забрал и спрятал, труп, я имею в виду, – предположила я.

– Или он сам ушел.

– Да не мог он уйти, он же не зомби.

– Ты уверена?

Пашка накрылся с головой одеялом и загробным, как ему казалось, голосом завыл:

– Я пришел за тобой, Катери-и-и-на.

Бильбо залаял, я отбросила одеяло:

– Паш, и что теперь?

– Нет трупа – нет дела, – авторитетно заявил Пашка.

– А если его обнаружили, вызвали милицию, скорую, поработали криминалисты и сейчас меня ищут?

– Обижаешь, Катерина, мы обнаружили и изъяли предполагаемое оружие убийства или ранения – ножницы. Отвезли в лабораторию, Мишка попросил ребят-экспертов взять с них кровь на анализ. Потом мы заехали в УВД и посмотрели сводки за минувшие сутки. Ни-че-го.

– Так что ж ты молчишь, – я откинулась на подушку, – это же совсем другое дело.

– Кать, а какое – другое?

– Ты же сам сказал: нет трупа – нет дела.

– А если он выжил?

– Вот и слава богу. Честно могу признаться, мне не нравится быть убийцей.

– Он же не успокоится, пока не найдет тебя, моя милая.

– Зачем?

– Угадай с трех раз.

Я угадала с одного, сразу вспомнила дикий пляж, Никифорова, села и поежилась.

– И как теперь мне быть? Жить как? – вытаращилась я на Пашку.

Настроение пропало, Бильбо крутился, выжидающе глядя на меня. Надо было его вывести. Я поднялась и стала одеваться. Пашка с интересом наблюдал за мной. Я натянула джинсы и повернулась к Егорову спиной, чтобы переодеться. Он неслышно подошел сзади и обнял:

– Ты куда собралась?

– Бильбо выведу во двор, – млея от поцелуев, объяснила я.

– Ты что, на самом деле не понимаешь, что в этом городе тебе вообще нельзя появляться на улице? – серьезно поинтересовался Пашка.

– Даже во дворе этого дома?

– Нигде. Тебя придется вывезти тайно и запутывать по дороге следы, меняя машины и направление движения.

– Пашка, прекрати шутить, – попросила я Егорова.

– Кать, это не шутки,

это безопасность свидетеля. Свидетель – это ты.

Я замолчала, соображая. Егоров был прав, я действительно оказалась ценным для органов и опасным для преступника свидетелем.

– Паш, этот Дуйков мне признался, что Гошку они убили за то, что он влез в их дела.

– Ну это уже не имеет для тебя значения, для тебя главное – незаметно смыться из Краснодара.

– Как – не имеет значения? Если я свидетель, я обязана помочь следствию найти преступника.

– Следствие располагает достаточным количеством материала, чтобы обойтись без твоей помощи, – оборвал мои мечты Пашка, – так что завтракаем и сваливаем отсюда.

– А как же твоя командировка на Северный Кавказ?

– Откладывается.

Они с Бильбо ушли на прогулку, а я – на кухню, где после вчерашнего ужина еще оставалась курица сациви. Когда Пашка вернулся, я подогрела курицу и собрала на стол. Пашка налег на сациви и прикончил бы, если б я не успела стащить у него из тарелки кусок белого мяса. Егоров схватил меня за руку и с набитым ртом возмутился:

– Что такое?

– Эгоист ты Пашка, это мое.

– Женщины не едят курицу утром.

– Я ем курицу утром.

– Смотри, как Элеонора готовит, и почему не она моя соседка?

– Это не Элеонора приготовила.

– Ты?!

– Нет, это Шалва. Жаль, не он мой сосед.

Егоров прожевал, собрал хлебом остатки соуса с тарелки, после чего заявил:

– Знал бы, что это твой винодел готовил, не притронулся бы к курице.

Сборы были недолгими, сумка через двадцать минут стояла у порога, и я постучала в дверь, за которой спали Эля с Мишкой. Кутаясь в спортивную куртку, Матюшина выглянула в коридор.

– Эля, мы уезжаем. Соберешься назад, позвони, встречу.

– Слушай, Кать, я с вами. Мне давно надо быть дома, так что подождите, я мигом соберусь.

Я вернулась на кухню, присела к столу и вспомнила о Шалве. Никуда не годится уехать и не проститься с ним. Воровато оглянувшись, я, прихватив телефон, зашла с ним в ванную, открыла воду и набрала Шалву Гургеновича.

– Я уезжаю, звоню попрощаться, – сказала я гостю из солнечной Грузии. Голос у меня дрогнул, на глаза навернулись слезы. Стресс сделал меня слишком чувствительной.

– Кето, – нежно позвал он меня, – не надо ехать с ним. Он тебя не может беречь.

– Шалва, я не обувь, я сама буду себя беречь. И еще я хотела сказать, что буду тебя вспоминать.

– Правда?

– Правда.

На сердце стало пусто, прощаться с виноделом с каждым разом становилось все труднее.

– Шалва, – попросила я, – звони мне иногда, хорошо?

– Куда?

– На этот номер. Я буду ждать.

– Кето, слушай, Кето, – заторопился Шалва, – я люблю тебя. Я тебя буду помнить всю жизнь. Целую тебя весь.