Научная фантастика. Возрождение
Шрифт:
Пришлось согласиться. Еще до выхода мне говорили, что никто не помнит такой жаркой осени. Я снял рубашку, свернул и оставил у двери вместе с герметичной коробкой с продуктами, а потом тоже влез на камень, только на другую сторону — теневую, попрохладнее.
От нее чуть пахло лавандой, возможно из-за краски на коже. Мы соприкоснулись ладонями.
— Меня зовут Белая Гора. Ветерок-Луг-Ручей.
— А где остальные? — спросил я.
На Землю пригласили двадцать девять художников — по одному с каждого обитаемого мира. Люди, встречавшие меня в куполе, сказали, что я прибыл девятнадцатым
— В основном путешествуют. Переезжают из купола в купол в поисках вдохновения.
— Ты давно тут?
— Нет. — Она потянулась босой ногой и прочертила большим пальцем извилистую линию в пыли. — Вот это — самое главное. Не история, не культура-
Дома ее поза могла бы показаться жутко сексуальной. Но тут я был не дома.
— Ты, когда изучала мой мир, побывала на нем?
— Не-а. Денег не было. А несколько лет назад добралась. — Она улыбнулась мне. — Там красиво почти так же, как я себе представляла.
Потом она произнесла три слова по-петросиански. Их трудно перевести на английский — в нем ведь нет палиндромического наклонения [45] . «Мечты питают искусство, искусство питает мечты».
— А когда ты посещал Селедению, я была еще слишком маленькой, чтобы учиться у тебя. Правда, я многое взяла из твоей скульптуры.
— Сколько же тебе лет?
— По земному счету, около семидесяти осознанных. В сжатом времени — чуть больше ста сорока пяти.
Арифметика никогда мне не давалась. Значит, так: от Петроса до Селедении двадцать два световых года, что дает нам около сорока пяти сжатых. Расстояние между Землей и ее планетой чуть меньше сорока световых лет. Получается запас на полет в двадцать пять световых лет от Петроса и обратно.
45
Палиндром — текст, одинаково читающийся от начала к концу и от конца к началу.
Она коснулась моего колена; я вздрогнул.
— Не перегревай мозги. Я сделала крюк — после твоего мира отправилась на Тета-Цент.
— Правда? Как раз когда я там был?
— Нет, мы разминулись меньше чем на год. Жалко было: я ведь именно из-за тебя туда полетела. — Она опять составила палиндром на моем языке: «Охотник становится дичью, дичь становится охотником». — Так вот и мы. Может, ты меня еще чему-нибудь научишь.
Ее тон меня не слишком волновал, но я ответил очевидной фразой:
— Скорее наоборот.
— Ой, вряд ли. — Она сдержанно улыбнулась. — Тебе нечему учиться.
Наверное, я просто не могу учиться. Или не хочу.
— Ты к воде спускалась?
— Один раз. — Она соскользнула с камня и принялась отряхиваться, хлопая ладонями по телу. — Там интересно. Все как будто ненастоящее.
Я взял коробку с едой и пошел следом за нею вниз по тропинке, которая вела к развалинам. Она попросила у меня немного попить — ее фляга так нагрелась, что можно было чай заваривать.
— У тебя первое тело? — спросил я.
— Да, мне пока еще не наскучило. — Я поймал ее восхищенный взгляд. — А у тебя, наверное, четвертое или пятое?
— Я их по дюжине в год меняю. — Она рассмеялась. — На самом деле — второе. Я слишком надолго задержался в первом.
— Ага, я читала про тот случай. Должно быть, кошмарно…
— Да ничего.
Я тогда делал «контролируемую» трещину в большом валуне, и заряды взорвались раньше времени — уронил детонатор. Ноги мне перетерло камнями. Там рядом никто не жил, и когда пришла помощь, я был уже семь минут как мертв, в первую очередь из-за боли.
— Конечно, на мою работу это сильно повлияло. Даже смотреть не могу на многие вещи, созданные в первые годы после того, как получил новое тело.
— Да, на них тяжело смотреть, — сказала она. — Но они хороши и по-своему красивы.
— Все на свете красиво. По-своему. — Мы остановились у руин первого дома. — А ведь тут не только следы времени, хоть и четыреста лет прошло. — Внимательно рассмотрев то, что осталось, я смог отчасти восстановить архитектуру строения — примитивного, зато, что называется, «на века», из укрепленного композитными штырями бетона. — Кто-то тут побывал со взрывчаткой. А я думал, на самой Земле боевых действий не велось.
— Говорят, что так. — Она подобрала небольшой обломок. — Наверное, кто-то взбесился, узнав, что все погибнут.
— Трудно себе представить.
В записях царил хаос. Очевидно, первые люди умерли через два-три дня после появления нанофагов, а спустя неделю на Земле не осталось ни одного живого человека.
— Хотя понять легко. Бывает, что хочется что-нибудь разрушить.
Я помню, как беспомощно корчился под валунами, как умирал из-за своей скульптуры и как зарождалась во мне злоба — гнев на камень, на судьбу, на что угодно, кроме собственной невнимательности и неуклюжести.
— Об этом есть стихотворение, — сказала она. — «Ярость, ярость — умирает свет».
— Неужели во время наночумы писали стихи?
— О нет. Это за тысячу лет до нее. Даже за тысячу двести. — Она вдруг опустилась на корточки и смахнула пыль с куска, на котором обнаружились две буквы. — Интересно, может, это было какое-то муниципальное здание. Или церковь, — Показала на обломки, рассыпанные по улице: — Похоже на украшение, что-то вроде фронтона над входом.
На цыпочках стала пробираться к арке, читая надписи. Так ее тело казалось еще привлекательнее (наверное, она об этом догадывалась), а мое откликнулось совершенно непозволительным для человека втрое старше ее образом. Глупо, хотя, конечно, этот самый орган не так уж и стар. Усилием воли я подавил реакцию прежде, чем она успела что-либо заметить.
— Язык незнакомый, — сказала она. — Не португальский; похоже на латынь. Христианская церковь, вероятно — католическая.
— У них в культовой практике использовалась вода, — припомнил я. — Может, поэтому церковь возвели рядом с морем?
— Нет, их повсюду строили. У моря, в горах, на орбите… До Петроса католики не добрались?
— Добрались, даже до сих пор живут. Я, правда, ни одного не встречал. У них собор в Новой Гавани.
— А у кого нет? — Она махнула рукой в сторону тропинки. — Пойдем. Пляж сразу за этим холмом.