Науфрагум. Дилогия
Шрифт:
– Мне известно, какой ты реалист, - фыркнула Грегорика.
– Если думаешь, что монарху дозволено все - лгать, политиканствовать и лицемерить, как нашим нынешним сенаторам - то сильно ошибаешься.
– На то он и властитель, чтобы решать за всех. А уж как он зовется - император, президент или диктатор, неважно.
– Справедливый властитель должен в первую очередь служить народу и защищать его, а не тешить свое раздутое эго.
– Но если ты такая поборница монархии, то и сама могла бы получше выбирать кавалеров. Где ты нашла плебея, с которым так самозабвенно вальсировала пять минут назад? Или честь императорской фамилии для тебя ничего не значит?
– Плебея?!
– вспыхнула принцесса.
– Кто бы говорил! Да лучше я буду якшаться с плебеями, чем с твоими лизоблюдами! Не говоря уже о том, что он даст тебе сто очков вперед!
– В умении оттаптывать дамам туфельки? Возможно. Но это не тот человек, с которым следовало бы общаться принцессе императорских кровей. Ты красива, умна и вызываешь восхищение. Неужели тебе все равно, с кем свяжут имя Тюдоров злые языки?
– Меня это не волнует. И не твое дело, с кем я общаюсь. Лучше посчитай все юбки, за которыми волочился.
– Позволь напомнить, я старше, и обязан присматривать за тобой, милая сестра.
– Я уже большая девочка, и вполне могу сама выбирать круг знакомств. Не пытайся лезть в мою жизнь.
– Извини, но я не собираюсь спокойно смотреть, как ты падаешь на самое дно. Иначе скоро окажешься в компании пьяных фабричных пролетариев-механиков и землекопов, - процедил Яков.
– Ха, - сверкнув глазами, воскликнула принцесса, - знал бы ты, как точно попал в цель! И клянусь, гораздо приятнее было танцевать с землекопом, чем с тобой!
– Так, может быть, решить это дело немедленно?
– зло прищурился принц.
– Ради чести фамилии и сестры я не побоюсь прослыть дуэлянтом.
Он на мгновение замер, обозначив угрожающее движение в сторону, где ничего не подозревающий Золтан Немирович разговаривал с несколькими девушками. Но принцесса немедленно, в ритме танго, схватила брата за воротник, повернув обратно.
– Попробуй, если не боишься, что пощечина испортит твою аристократическую бледность!
Принцесса и принц уже давно были настолько поглощены друг другом, что не обращали внимания на то, насколько экспрессивным стало их танго. Партнеры двигались так безоглядно и резко - даже яростно - что в публике повисло неловкое молчание. Когда Грегорика и Яков внезапно остановились, все затаили дыхание, напряженно ожидая развязки.
Последние такты мелодии прозвучали настолько неожиданно, что они оба вздрогнули, будто просыпаясь от сна. Принцесса выпустила воротник мундира принца, а он с заметной задержкой поклонился, с кривой, ненатуральной улыбкой на губах, и, даже не пытаясь проводить даму, обернулся на каблуках и зашагал прочь. Принцесса, упрямо выпрямившись, сделала то же самое.
Оказавшись среди гостей, он осмотрелась и что-то тихо сказала, ожидавшей ее горничной. Та молча поклонилась и исчезла в толпе.
Внимательный взгляд мог бы отметить, что нечто подобное произошло и в другом конце зала, где принц, быстро переговорив, кивком головы отпустил неприметного слугу.
Десять минут спустя я сидел на деревянном ящике в гулком грузовом твиндеке, подбрасывая на ладони тот самый дневник. Горы разнокалиберной тары, ничем не прикрытые металлические переборки, поддерживаемые бимсами и испещренные строчками заклепок, высокий, почти невидимый в полутьме подволок, тусклый свет пыльных плафонов. Почти невозможно было представить, что всего лишь палубой выше царит блеск и роскошь. Впрочем, я не мог сказать, что мне так уж хотелось вернуться на бал - в тишине и одиноком спокойствии есть свои преимущества. Вздохнув, я перевел глаза на дневник.
Он был вовсе не похож на обычный блокнот или переплетенный ежедневник. Дед на первой же странице упомянул, что ему надоело разбирать слипшиеся после бродов и переправ на учениях странички, и он специально заказал в ювелирной мастерской герметичный алюминиевый футляр. Плоская, толщиной примерно в дюйм, длиной в ладонь и шириной в полторы ладони коробочка выглядела довольно удобной. Пара эксцентриков плотно прижимала верхнюю крышку. А если открыть ее, становился виден металлический зажим, удерживающий вместе блок мелко исписанных неразборчивым почерком листков, а по бокам его два длинных алюминиевых же цилиндрика с крышечками сверху - чернильницы. Крышку украшала монограмма GN, вырезанная модным пятьдесят лет назад готическо-модерновым шрифтом. Функциональная и стильная вещь - во вкусе дедушке Гойко не откажешь. Интересно, каким он был - мой дед, который так не увидел своего новорожденного сына, не сумел еще раз обнять молодую красавицу-жену?
Мог ли он представить себе меня? Что бы сказал, если бы смог в какую-то невероятную пространственно-временную лупу увидеть своего незнакомого внука, который спустя полвека с удивлением всматривается в прошлое, тянется мыслью к нему навстречу, пытаясь понять, о чем он думал, что чувствовал тогда? Что почувствовал бы, если бы мы вдруг встретились глазами через бездну невозвратного времени?
Как несправедливо поступила бабушка Виолетта, скрывая от меня, кем на самом деле был Гойко Немирович! Я мог бы гордиться им - героем, сопровождавшим императора Траяна в той страшной, потребовавшей огромного мужества и жертв экспедиции. Мог гордиться родным дедом, спасавшим жизнь императора, говорившим с блестящим принцем Максимилианом, отдавшим свою молодую жизнь ради благородной цели - вернее всего, геройски...
Впрочем, может быть, бабушка была права? В действительности, ничего не зная о деде, я не заработал комплекс неполноценности - ведь мне в жизни не сравняться с ним. Какие могут быть подвиги в наши мирные, сытные и сонные времена? Не то, чтобы я хотел идти вперед сквозь электрические разряды, через пахнущие смертью сумерки убитого континента, и умереть в расцвете лет... о боже!.. Гойко погиб, но бабушка Виолетта, даже убитая горем, с любовью сохранила и ввела в мир его сына... а я... я все испортил.
Что бы ни говорил отец, есть ли на свете какие-то проклятия, которых я не заслужил?.. Насколько честнее, благороднее и храбрее был мой дед, так и оставшийся молодым навечно! Нет, куда там, наверняка я не нашел бы в себе сил взглянуть ему в глаза. Попросту сгорел бы от стыда - да и он не стал бы гордиться таким внуком.
Да, пожалуй, я отдам дневник принцессе с облегчением. Стоит ли вообще надрывать себе сердце ужасами, которыми, без всякого сомнения, переполнены следующие, непрочтенные еще страницы? Я прожил почти двадцать лет, ничего не зная о дедушке, и мог вообще ничего не узнать. Почти уверен, если бы не неожиданное путешествие, бабушка Виолетта так бы и не поделилась со мной этой старой, покрытой пылью и паутиной, никому не нужной, в общем-то, тайной.